— Да, совершенно верно. Хорош же я батюшка, закрутился в делах и заботах денежных, о дочери забыл!

— Но я ваш компаньон, и можно сказать, друг, помню.

Аким Евсеич вопросительно наклонил голову, пока ещё никак не беря в толк, к чему клонит Пётр Алексеевич?

— Мой сын не единожды упоминал при мне о Наталье Акимовне в самых лестных выражениях.

Ещё совсем недавно, каких год-два назад о подобном Аким Евсеич даже подумать не мог. И ухватился бы за подобное родство обеими руками. Но теперь… Марья Алексевна действительно благодаря своему браку стала вхожа в круги высшего света. В последнюю, проведённую вместе ночь, они о многом переговорили. И будучи женщиной искушенной в житейских делах, она советовала Акиму Евсеичу не спешить с повторным браком дочери, полагая, что желающих в теперешнем её положении, объявится немало. Да и внешность её к тому располагает. Но и затягивать не следует. Молодость и красота преходящи, да и долгое вдовство не способствует хорошему имиджу в обществе. Кроме того, осенью к открытию театрального сезона, обычно устраивается грандиозный бал. Попасть туда можно приобретя билет. Билеты дороги, поэтому на балу собирается весь цвет общества. Надобно Натали на этом балу представить самым выгодным образом.

"Но и единственный сын городского головы — думал Аким Евсеич, — это очень даже выгодная партия, разве что ветреник, гуляка. Как бы Натали с другого бока не хватила горького до слёз", — городской голова перебил его мысли.

— Что с вами, Аким Евсеич? — Пётр Алексеевич, ожидавший увидеть польщенного подобным намёком бывшего писаря, немного растерялся.

— Пётр Алексеевич, буду с вами откровенен. — Аким Евсеич потёр лоб, и принял удручённое выражение лица: — Прошлый раз я выдал дочь свою замуж помимо её воли.

— Да, да. Я наслышан, как послушна и благовоспитанна Наталья Акимовна, — насторожился и так уже недовольный подобной реакцией со стороны бывшего писаря городской голова.

— Дочь моя пережила тяжкие испытания. Не скрою, подобный отзыв о ней, лестен и приятен отцовскому слуху. Но второй раз принуждать дочь… — и Аким Евсеич принял несчастное выражение лица.

Пётр Алексеевич крякнул, опять расправил усы:

— То ли Алексей не в меня пошёл? Нет такой женщины, сердце которой не дрогнуло бы от одного вида такого красавца. — И чуть высокомерно глянув на Акима Евсеича, подумал: "Как же всё-таки неискушён и наивен этот бывший писарь! Вскружить молодой вдовушке голову такому ловеласу, как мой Алешка — дело не сложное. А мне опять же надо пристроить этого повесу и мота, а то глазом моргнуть не успею — разорит. Ей Богу, разорит!" — Теперь уже Пётр Алексеевич задумался так, что даже вздрогнул, вспомнив про Акима Евсеича.

— Однако что же мы? Их дело молодое, а наше — обеспечить их будущность… э… так о чём это мы?

Романтическая ночь в чужой беседке

Глава 11

В этот вечер Аким Евсеич допоздна засиделся в доме Марьи Алексевны. В кабинет доставили купленный накануне новенький сейф с хитроумным замком, и Аким Евсеич аккуратно разместил в нём деловые бумаги. А разместив, дважды попробовал отомкнуть и замкнуть, дабы не забыть порядок и не попасть впросак. Из дома выходил поздним вечером, за экипажем вовремя Акинфия не послал, а теперь во флигеле все окна были темны, видать спят и Акинфий, и Настасья. Свою пролётку тоже отпустил, поскольку не знал, как долго придётся ждать доставки и установки сейфа. Вот и получалось, что приходится возвращаться одному по темноте. Вроде и недалече, но темень на улицах, самоё время для лихих людей. Смазанные заботливой рукой Акинфия дверные петли и замок, не издали ни единого звука, и Аким Евсеич аккуратно замкнув своим ключом дверь, стал осторожно спускаться по лестнице. И тут вдруг услышал негромкий мужской голос. "Предчувствие не обмануло, — подумал он. — Зная, что хозяйка в отъезде, воры решили проникнуть в дом". Но одному с лихими людьми не справиться. Надо как-то разбудить Акинфия. Шорохи и приглушенные голоса доносились из беседки. Понятное дело, там прячутся злоумышленники. Аким Евсеич пригнулся и тихонько стал красться мимо беседки к флигелю. Но сделать это бесшумно в темноте у него не получилось, какая-то ветка треснула под ногами.

— Ах ты, котяра! — Услышал Аким Евсеич и тяжелая точеная балясина, приготовленная Акинфием для ремонта беседки, с размаху прилетела Акиму Евсеичу в спину.

— А-а-а! — не сдержался он.

— Что за чёрт? Это и не кот вовсе? — послышалось из беседки. В этот момент, не помня себя от страха, Аким Евсеич уже не скрываясь, кинулся к флигелю и, что было мочи, заколотил в дверь, крича:

— Воры, Акинфий, воры, убийцы!

Акинфий выскочил в исподнем белье с тем, что попалось под руку, а попалась толстенная деревянная перекладина, бог весть зачем и сколько стоявшая у дверей. Увидев вывалянного в листве и пыли Акима Евсеича, да ещё согнутого в три погибели, указывающего пальцем на беседку, Акинфий, недолго думая, кинулся туда. Из беседки ему на встречу, как чёрт из табакерки, выскочил человек, явно хлипкого, по меркам Акинфия, телосложения и чтобы не испытывать судьбу, Акинфий перепоясал этого "чёрта" перекладиной.

В наступившей тишине отчетливо послышался звук, вроде как маленький щенок заскулил. Но вначале надо было связать пойманного злодея, благо тот лежал лицом вниз, распластав по сторонам руки. Связав их верёвкой, Акинфий этой же верёвкой решил привязать вора к перилам крыльца, чтоб не сбёг, и, перевернув лицом вверх, подтащил поближе.

— Аким Евсеич, вы бы глянули… кого мы изловили?

— Вора, лиходея, убийцу! — потирая ушибленную поясницу, возмущался Аким Евсеич, но всё-таки наклонился и ахнул!

— Так это же… как же вы… Алексей Петрович? Зачем же… и что, скажите на милость, вы считай что ночью, в чужой беседке промышляли? — растерялся и удивился от такого поворота Аким Евсеич.

Сынок городского головы хлюпал разбитым носом и молчал.

— Вот и я говорю, чего вам барин не хватает, что по ночам шастаете по чужим дворам? Настасья! — крикнул Акинфий жену.

— Тут я, тут.

— Принеси-ка ковш водицы, да чистую тряпицу, — приглядывался к носу Алексея Петровича Акинфий.

Тем временем Аким Евсеич решил выяснить: кто же так жалобно скулит в беседке? И, взяв со стола фонарь, охая и придерживаясь за поясницу, направился туда.

Оказалось, тоненько скулила жена мясника. Дама в роскошном платье дергала себя за подол непомерно широкой юбки. Юбка на кринолине зацепилась за обломок той самой балясины, которую Акинфий собирался заменить и уже приготовил новую, ту, что и была пущена по Акиму Евсеичу. Дама и так и этак пыталась освободиться, но кринолин, скрученный из конского волоса, надежно удерживал её в беседке.

— Меланья Евстафьевна, Боже мой! Голубушка! Я сейчас, сейчас… — суетился Аким Евсеич, но ушибленная поясница не позволяла наклониться настолько, чтобы отцепить подол.

— Вы погодите, я сей момент. Акинфий! — что было мочи, закричал Аким Евсеич. — Поди сюда!

Потом Аким Евсеич и Алексей Петрович сидели на крыльце флигеля, для Миланьи Евстафьевны Настасья вынесла стул, а сама возилась с какими-то мазями и травками. Акинфий искал в беседке кусок подола юбки жены мясника, потому как она проливала слёзы в страхе перед объяснением с мужем.

— Он из меня отбивную сделает! Ей Богу, — божилась она.

— Ох, матушки мои, — потирал ушибленную поясницу Аким Евсеич. — Мне-то за что обломилось?

— И что вас угораздило вырядиться в этот кринолин?! — хлюпал разбитым носом сынок городского головы.

— Для вас старалась. Вы с благородными барышнями общаться приучены, — оправдывалась мясничиа, — а они всё больше в кринолине!

— Они в кринолине с младых ногтей! Вы, матушка…

— Какая я вам матушка?! — обиделась мясничиха.

Но Алексей Петрович только невозмутимо повёл плечами, поскольку был холост и супружеской ревности не опасался.