- Но ведь цыган выгнали с острова, еще когда я не уехал? - Потом я, наконец, догадался спросить - хотя лучше бы этого не делал: - Кого покупали?

- Детей, кого же ещё. Для ритуала нужен ребенок. Девочка. Не старше трёх лет, не моложе двух.

Тут меня окатило холодом:

- Так значит...

- Что "так значит"? Что "так значит"? - Передразнил меня дед с раздражением. - Ты что, жалеешь эту соплюху Ксималос? Тьфу! - Он сплюнул на пол, чего на моей памяти не позволял себе никогда. - Ты о другом подумай: если её не успокоить - она так и будет убивать. Каждый день! Сначала по одному человеку, потом - двоих, троих, в день, потом - и десяток! Да тут вообще никого не останется, одних она убьёт, другие сами разбегутся! Так уже было, при моём отце. Тогда только турок выгнали. До этого всё на турок валили, народ верил. А тут - все свои вокруг. Отец мой тогда тоже сначала застеснялся, как ты сейчас. - Дед смерил меня презрительным взглядом с головы до ног. - Так в деревне только мы и остались, пока он в себя пришёл. Кого она не убила, разбежались.

Я против воли своей заинтересовался:

- И что потом было?

Дед снова посмотрел на меня, как на идиота:

- Что потом? Потом пришлось идти через залив в Маглию, тогда там просто большая деревня была, домов на сорок. Ночью, в шторм! Наугад! А вдруг бы там не нашли, что нужно? Что тогда? Кроме Маглии, в то время и пойти было некуда, турки перед нашей победой почти всё побережье вырезали.

Он замолчал. Мне не хотелось уже спрашивать - ни нашли ли они подходящего ребенка, ни как они его забирали у родителей. Воображение подсказывало варианты один кровавее другого.

- С тех пор я понял: лучше пусть одно дитя пострадает, чем вся деревня. Здесь же, считай, через одного наши родственники. Я только знал одно: своих брать нельзя. В родне хоть малая, но доля чистой крови есть всегда. Не примет она жертву. Ребенок не должен быть чистой крови. Чистой крови должен быть жрец.

- Так что случилось-то? У Ксималос чистая кровь оказалась?

- Ты с ума сошёл? Они здесь совсем недавно, с материка приехали. Да и вообще, мы её потом достали, сейчас соплюха в нижнем сарае сидит. Она Такиса не приняла! И не могла принять, разрази меня гром! - Заорал он неожиданно. - Эта шлюха с материка! Этот упрямый дурак, которому надо было детей по любви!

Он остановился, тяжело дыша. Потом сказал уже спокойно:

- Да, ты же не знаешь... - и снова возбудился: - Ну кой демон тебя дёрнул удрать, жил бы здесь, давно бы всё знал!

Он не смотрел на меня, как будто боялся прожечь меня взглядом насквозь.

- Брат твоего деда женился на приезжей. С материка. У них кровь другая, не наша. Племя другое. Наша кровь и тут, на острове не у всех. Мы гайтары! - Дед даже вытянулся ещё прямее, хоть мне казалось, что это невозможно. - А она принимает только тех, кто с чистой кровью. С нашей, островной. И жрец должен быть не просто с острова - он должен быть из нас, из Триандесов. Она нас выбрала когда-то, кто говорит - тысячу лет назад, кто говорит - две. Не важно. Должно быть семя мужчины с чистой кровью: Триандесы по мужской линии, не разбавленные материковыми. И женщин надо отсюда, с острова брать, из гайтар. Тогда и у детей кровь чистая.

Я задумался:

- Скажи, а почему ты вообще считаешь, что она женского пола?

- Ты и правда дурень. Говорил же тебе: ей семя нужно, мужское! Кто она ещё может быть?

Пожил бы он в Германии, однако, не был бы так однозначно уверен. Правда, загребли бы его в кутузку, скорее всего, после первой же встречи с местным ЛГБТ-сообществом. За нанесение тяжких телесных повреждений.

У меня голова шла кругом. Я не мог понять, наяву я или во сне. Я не мог поверить, что это происходит со мной. Но дед был - мой, знакомый с детства, источник моих детских страхов и надежд. Но - говорил он то, что в голове у меня, человека образованного, свободно говорящего на пяти языках, просвещенного, начитанного, приученного к скепсису и отученного брать что-либо на веру, не укладывалось никак!

- Но почему ты сам не...

- Ты совсем дурак, что ли? Семя ей нужно! Семя! А мне сколько лет, знаешь?

Он задохнулся и несколько минут тяжело отдувался, пытаясь восстановить дыхание.

- Но, дед... А если бы я не приехал?

- Она не должна была подняться так рано, - тяжело и устало ответил он. - Ей спать еще лет десять было. Но тут эти припёрлись... немцы твои. Говорил я им, не надо в развалины лезть! Нечего старое зло тревожить! Смеялись, говорили свои глупости про деревенские предрассудки... смотрели как на старого барана...

Он опять замолчал, тяжело дыша. Было видно, что он устал и плохо себя чувствует. Я впервые видел его в таком состоянии.

- Ну кто их прислал сюда на нашу голову? Залезли в сакрос, алтарь ковыряли... плиту предалтарную выдрали... она и пробудилась. Там дышать-то надо осторожно, когда она спит, а они...

Он безнадёжно махнул рукой.

- Я думал - пока она проснётся, или ты вернёшься, или я Павола подготовлю. Ему уж одиннадцать, недолго оставалось. Конста разбился, как же не вовремя! Цыган-то выгнали с острова, правильно ты говоришь. Я всю голову сломал, где ребенка-то взять. Потом вспомнил про лагерь этих, как их... рефьюжи.

- Беженцев?

- Ну да. Плывут сюда на лодках. Наши их топят по ночам, но всех-то не потопишь, некоторые днем прорываются. Раньше их на Крсте селили, в лагере, там жара и воды нет, они и дохли сотнями. А тут эти, из Брюсселя, наехали, говорят - "негуманно". Тьфу! Это же негры, чернота одна. Дикие. Все равно, заставили на нашем острове лагерь для них сделать. У Семпроничей отель отобрали под это дело, и даже не заплатили толком! Представляешь? Ну вот отчего она здесь, а не в Брюсселе этом проклятом проснулась!

- Подожди, так ты у беженцев ребенка утащил?

- Зачем утащил? Они сами продали. Там многие детей продают, кто на органы, кто в бордели. Кормить-то нечем. И самим есть нечего.

- А зачем тогда дочку Ксималосов было брать? Купили бы ещё ребенка у беженцев.

- Так лагерь-то на другом конце острова. День туда, день обратно. А она совсем уже разбушевалась. Да тут ещё ты со своей девкой. Хорошо, Мария сообразила, она Ксималосам помогала иногда с ребёнком сидеть.

Ну ничего себе! Мария - это ведь мама моя! Значит, и она в этом кровавом дерьме!

Я тяжело вздохнул.

И тут до меня вдруг дошло то, за что зацепилось моё сознание немного раньше. То, что царапнуло мозг как некая неправильность, несообразность. Я сказал:

- Кстати, а я и действительно не знаю, сколько тебе лет. Турок выгнали ведь в 1898-м? А ты говоришь, ты с отцом...

Он снова посмотрел на меня с неодобрением, как когда-то наша с бывшей женой кошка:

- Ну да. Мне двадцать два тогда было.

- Так тебе... Не может быть! Сто сорок в этом году?

- Кажется, столько и будет. Я на самом деле тебе прадед, твоего деда немцы убили, в сорок первом.

- Но... как же...

- Она даёт Триандесам, которые ей служат жрецами, долгую жизнь и крепкое здоровье.

Я некоторое время переваривал это, а потом задал вопрос, который мучил меня последние десять лет:

- А мой отец? Что с ним на самом деле случилось?

Дед нахмурился и проговорил с раздражением:

- Дурак он оказался. Слабонервный. Я долго справлялся сам, пока мужских сил хватало. Может, и зря не стал его раньше приучать. А когда начал - он как взбесился. Сказал, что ни за что не будет. А уже надо было, она проснулась и шалить начала. Двоих убить успела. Еле его заставил.

- А потом что? - Спросил я, уже понимая, что ничего хорошего не услышу.

- А что потом? Она уснула, а папаша твой всё ходил как ушибленный, ни с кем не разговаривал и даже есть отказывался. А через месяц вышел в море один перед самым штормом, и сгинул, конечно же. Обломки лодки нашли потом у Герганской скалы, а его так и не отыскали.

Дед окинул меня странным взглядом, пожевал губами и сказал:

- Ты тоже не готов. Не вздумай! Тебе надо хоть бы лет пять продержаться, пока младшие в возраст войдут. - Он подумал немного и решил подсластить пилюлю: - Впрочем, ты-то посильнее отца своего будешь. Он так и не решился сбежать, как подрос. А хотел, я знаю. Ты-то вот решился, и выучиться сумел, и добился многого. Так что, думаю, справишься.