В подтверждение снова вспыхнуло и громыхнуло, и под усилившийся шёпот ветра на землю упали первые крупные капли грозы.

Оказалось, что Момо уронил свой "Глок-18". Дед поднял его, с минуту разглядывал - а потом с видимым сожалением запустил под обрыв.

Потом мы молча спустились к машине - это был дедов ржавый пикап - и, под усиливающееся тарахтенье капель по крыше, дед забрался внутрь.

Я было полез туда же - но дед сверкнул глазами почище молнии, обозвал меня идиотом и велел забрать "Ауди", на которой я приехал. Я хлопнул себя по лбу, вернулся на площадку, сел в машину, в которой ещё урчал мотор, и в четыре приёма развернулся. Дедов пикап я нагнал сразу: он еле полз по крутому склону, с погашенными огнями, облезлый даже в скудном свете моих подфарников.

Мы доползли до объездной дороги, где дед немного ускорился, и через несколько минут подъехали к нашему проулку. Дед пропустил меня, мигнув фарами; я закатил машину вплотную к воротам, а он водрузил своё ржавое корыто на обычное место поперёк проулка, у его устья.

- Брось тут, Алекси уберёт, - сказал дед, и на мой недоумённый взгляд объяснил: - в усадьбе все свои. Никто болтать не будет, это не Германия твоя.

21

Дед, не оглядываясь, отправился в дом. Он заметно прихрамывал на правую ногу.

Я пошёл за ним как привязанный, хоть он и не звал меня. Хотелось всё-таки понять, что, чёрт возьми, вокруг меня здесь происходит!

В своей комнате дед уселся на кресло, причём было видно, как ему хочется закряхтеть. Ну да, Триандес (да и вообще любой мужчина нашего острова, воспитанный в традициях) не может себе позволить выглядеть слабым.

Только я устроился на диване и вознамерился задавать вопросы, как дед спросил меня:

- И зачем ты собрался удирать?

Я осёкся и машинально ответил:

- Не хотел сидеть в каталажке у Момо. Нашим только попадись.

- Я же сказал тебе: не думай об этом. Это моя забота, я бы всё уладил.

- Ну да! Когда бы ещё! А дело только заведи - оно дальше само жить будет.

Дед тяжело вздохнул.

- Всё-таки зря ты тогда уехал из деревни так рано. Я так и не успел с тобой толком поговорить.

Он вздохнул ещё раз. Столько вздохов я от него, кажется, никогда в жизни не слышал.

- Да что сказать, - махнул он рукой, отвернувшись, - всё равно не успел бы, наверное. Был старший брат твой, был Такис на подмогу... - тут он сказал то, чего я никогда не ожидал от него услышать: - ты, наверное, прав был, что сбежал тогда. Я бы тебя держал здесь на подхвате, ты бы в университет свой не попал и не выучился.

Боже всемогущий, мой всемогущий дед - извиняется??

Если я и хотел что-то спрашивать, сейчас мне стало не до того.

Но тут дед собрался, вернувшись в обычное своё состояние:

- Ты одно учти, Юрги: если опять сбежишь - я тебе не помощник. Вот тогда точно всё, что старший Браги собрал на тебя, в дело пойдёт. Я пальцем о палец не ударю. Ты мне сейчас вот так здесь нужен!

Он провёл указательным пальцем под подбородком, покрытым крошечной совершенно белой щетиной, словно подчёркивая слова "сейчас" и "здесь".

И только теперь я смог собраться настолько, чтобы задать вопрос уже ему:

- Ты объясни хотя бы, что происходит? Что за убийства?

Дед выпрямился на кресле и посмотрел мне прямо в глаза. После чего спросил неожиданно:

- Сны снятся странные? Будто ты убиваешь кого-то?

Я кивнул, соглашаясь.

Дед как будто получил облегчение. Он вдруг улыбнулся и сказал:

- Это хорошо. Это здорово. Я в тебе не ошибся. Да и с чего бы? Твой отец честный человек был, и мать твоя - наша, честная женщина.

Меня несколько смутил этот неожиданный вывод из того, что мне снятся убийства.

- Мы чувствуем, когда она убивает. Если спим при этом. Это не значит, что ежели не спать - то она никого не тронет. Она всё равно будет убивать, если проснулась.

Это звучало как бред. Дед, между тем, продолжил, и то, что он говорил дальше - было бредом не меньшим:

- Твой отец глупо погиб, между прочим. Ты тогда смотался в свою Германию, никого не спросил, ни с кем не посоветовался. А я ведь на тебя рассчитывал, после него. А через десять лет она проснулась. Мы с твоим отцом смогли ее успокоить, но он не выдержал. Крови боялся, всегда был такой. А потом Конста погиб. Я с тех пор всё думал, что делать, да как бы она не проснулась опять. Ты приехал, я и сомневался, и обрадовался, думал - теперь успею тебя подготовить. Но она ровно на другой день проснулась! На другой день! И всё из-за этих дурней с материка. Стали копаться в развалинах - ну чего там копать? Что там хорошего может быть? Залезли в древнее, на что и смотреть-то нельзя обычному человеку.

Я смотрел на него, слушал - и ничего не понимал. Кто "она"? Чего не выдержал мой отец? При чём здесь я?

- Когда твой отец умер, я думал, ничего страшного: еще был Конста чистой крови, да и ты мог вернуться. И тут Конста разбился. Зачем я, дурень старый, купил ему этот мотоцикл? Тебя не было, я написал тебе, да ты даже не ответил. Ну, я решил попробовать с Такисом, готовил его, надеялся, что она его примет. И вроде приняла сначала, только недовольна была, долго куролесила. Стала потихоньку успокаиваться. А потом будто взбесилась! Набросилась на Такиса! Он умер, а она не успокоилась! А всё ты со своей бабой! Что бы тебе дня три подождать! А теперь она будет убивать и убивать, убивать и убивать! А успокоить ее НЕКОМУ! Потому что ты ничего не знаешь и не умеешь! И готовить тебя некогда! На всё у нас день, много - два. И за эти дни кто-то ещё обязательно погибнет в деревне!

- Кто это - "она"? - Наконец, смог вставить я слово.

- Ламия.

Я чувствовал себя как будто в дурном сериале.

- Ну что зыркаешь так? Она всегда тут была. До нас ещё святилище было, когда наши пришли, сначала местных служить заставляли, потом она Триандесов из всех выбрала. Потому что мы были князья! - Дед снова вытянулся на кресле, глаза его загорелись. - И с тех пор мы ей служим, вот уже сколько веков.

У меня голова пошла кругом.

- Дед, ты в уме? Какая ламия?

- Дурак. Ты думаешь, если ты про что-то не знаешь, то этого и нет на свете? Ты думаешь, всё только наука ваша? Не-ет, внучек, много есть такого, что было, когда всей вашей науки на свете не было.

- Подожди. Объясни, наконец, что за ламия и причём здесь убийства?

Дед перевёл дыхание, как будто говорил с утомляющим его дураком или малым ребёнком:

- Так. Ламия - ну, не знаю, как тебе объяснить. Живёт она здесь. С незапамятных времён живёт. Почти всё время спит, а когда не спит - куролесит: убивает кого попало. Если бодрствует, ей нехорошо всё время, как нам, когда зудит где-то. Убила кого-то - зуд утихает на какое-то время.

- Так она бы всех перебила, и дальше по острову пошла?

- Нет, так она не может. Убивает только тех, кто под открытым небом, и только если никто этого не видит. Предпочитает посторонних, но и наших, с чистой кровью, может убить, если выбора нет. И уйти от святилища далеко не может, я ж говорил тебе: повезло, что ты отъехать не успел.

- А я-то тут причём?

- А тебя она почуяла сразу. Ты ведь с первого дня сны эти видишь?

Я кивнул.

- Ну вот. Она тебя выбрала, я так думаю, следующим своим жрецом. Сходится всё: и то, что ты сразу стал сны видеть, и то, что она взбесилась, когда ты эту дуру трахнул.

- Это-то здесь причём?

- Ей семя нужно, мужчины с чистой кровью. А ты его другой отдал.

Я поглядел на него ошарашенно, совершенно не понимая, кто же из нас сбрендил.

22

- Она просыпается раз в лет двадцать-двадцать пять, если ничего не случается необычного. И начинает убивать. И убивает с каждым днём всё больше. Чтоб её успокоить, надо провести ритуал, принести жертву. - По его тону я понял, что речь идет не о петухе или баране. - Мы раньше покупали их у цыган.