Полицейские сирены, конечно. А он, идиот, подумал сперва об аэроплане! Гай побежал, осознавая, что безумно и слепо бежит в противоположную от сирен сторону, то есть направо, а ему нужно налево, чтобы попасть на узкую грунтовую дорогу. Он, наверное, отбежал далеко от длинной оштукатуренной стены. Он начал было забирать влево, к шоссе, — шоссе вроде бы в той стороне, — когда вдруг понял, что полицейские машины движутся именно по шоссе. Или подождать? Нет, какое там ждать. Гай побежал вперед, параллельно машинам. Потом споткнулся и, ругаясь, свалился снова. Он лежал в канаве, раскинув руки, и правая пришлась на край. Гай обиженно всхлипнул. Левая рука была как чужая. Она лежала в воде по самое запястье. Часы намокнут, подумал Гай. Но чем сильнее он старался вытащить руку, тем менее она слушалась. Гай чувствовал две силы, направленные на эту руку: одна, велящая двигаться, другая — лежать, и они сочетались столь поразительно, что на руке не напрягся ни один мускул. Невероятно, но Гай почувствовал, что вот-вот уснет. «Меня окружат», — из ниоткуда явилась мысль, и вот он вновь на ногах, вновь бежит.

Справа, совсем близко, сирена вскрикнула торжествующе, словно обнаружив его.

Светящийся квадрат выскочил из темноты, и Гай свернул в сторону. Окно. Он чуть не наткнулся на дом. Там никто не спит! А ему нужно перейти через дорогу!

Полицейская машина проехала в тридцати футах от него, сквозь заросли кустов замигали фары. Еще одна сирена завыла слева, там, где, по-видимому, находился дом, промчалась, жужжа, и, наконец, затихла. Спотыкаясь, Гай перешел через дорогу, не дождавшись даже полного безмолвия, и вступил в непроглядный мрак. Неважно, где теперь эта узкая грунтовая дорога, он может теперь бежать прочь от дома в нужном направлении. «К югу тянутся темные леса, там легко спрятаться, если тебе придется сойти с узкой дороги… Что бы ни случилось, не бросай «люгер» между домом и железнодорожной станцией». Гай сунул руку в карман и сквозь дыры в перчатках ощутил холод маленького револьвера. Он не помнил, как положил пистолет обратно в карман. Орудие убийства могло так и валяться там, на синем ковре! А если бы Гай его выронил на бегу? Да что сейчас думать!

Что-то крепко схватило его и не желало отпускать. Гай машинально замахал кулаками — это были кусты, ветви, колючки, и он бился, продирался сквозь них, потому что сирены все выли позади, а тут пролегал единственный путь. Он собрал все силы для борьбы с врагом, что подступал спереди, и с обеих сторон, и даже сзади, вцепляясь тысячами острых крохотных пальцев, которые хрустели так, что заглушали даже вой сирен. Гай боролся с веселым азартом, наслаждаясь равным и честным боем.

И обнаружил себя на опушке, лежащим ничком, головой вниз по склону холма. Спал ли он здесь или рухнул минуту назад? Но небо впереди серело, занималась заря, и, когда Гай встал, у него потемнело в глазах: видимо, он лежал без сознания. Пальцы потянулись к виску, где на волосах запеклась какая-то влага. «Я разбил себе голову», — в ужасе подумал Гай, тупо стоя на месте, ожидая, что с минуты на минуту упадет бездыханным.

Внизу разбросанные огни маленького городка мерцали звездами в полумгле. Машинально Гай достал носовой платок и туго перевязал большой палец, из которого сочилась казавшаяся черной кровь. Он подошел к какому-то дереву и прислонился к стволу. Поискал глазами городок и дорогу внизу. Все вокруг словно замерло. И это он? Это он стоит у дерева, вспоминая выстрел, сирены, борьбу в лесу? Хотелось воды. На грунтовой дороге, огибавшей городок, он заметил заправочную станцию и начал спускаться туда.

Рядом со станцией стояла старая, деревенская колонка. Гай подставил голову под струю. Защипало так, словно все лицо было сплошным порезом. В голове мало-помалу прояснялось. Вряд ли он удалился от Грейт-Нек больше, чем на две мили. Гай снял перчатку, которая держалась лишь на запястье и на одном из пальцев, и сунул ее в карман. А где вторая? Осталась в лесу, где он перевязывал палец? Приступ паники взбодрил его. Надо вернуться за перчаткой. Он порылся в карманах пальто, расстегнулся, стал искать в карманах брюк. На землю упала шляпа. Он совсем забыл про шляпу — не хватало еще обронить ее где-нибудь! Потом перчатка нашлась в левом рукаве — нитка, оставшаяся на запястье, да пара лоскутов — и Гай спрятал ее со смутным облегчением, похожим на счастье. Он подвернул брюки, истрепавшиеся внизу. Надо двигаться к югу, сесть на какой-нибудь автобус и добраться до станции.

Стоило Гаю наметить цель, как боль заполонила все его существо. Как он пройдет такой путь с ободранными коленями? Но он шел и шел, высоко держа голову, подбадривая себя. Наступил час шаткого равновесия между ночью и днем — было еще темно, но все вокруг слабо мерцало. Тьма, казалось, еще может взять верх, тьмы — больше. Если бы только ночь продержалась до тех пор, пока он не придет домой и не закроет за собой дверь!

Но вот день нанес ночи внезапный удар, и весь горизонт треснул по левому краю. Серебряная черта пронизала вершину холма, и холм сделался лиловым, зеленым, розовато-коричневым, словно открывались бесчисленные радужные очи. На холме, под деревом, стоял маленький желтый домик. Темное поле справа обросло высокой травой, зеленой и бурой, и заколыхалось мягко, как море. Пока он смотрел туда, птица с криком выпорхнула из травы и наскоро, неровной строкой черкнула по небу своими остроконечными крылышками какое-то ликующее послание. Гай стоял и глядел на птицу, пока она не исчезла из виду.

24

В сотый раз изучая себя в зеркале ванной комнаты, Гай аккуратно смазывал каждую царапину кровоостанавливающим средством и присыпал пудрой. Он трудился над своим лицом и руками отстраненно, так, словно они ему не принадлежали. Встретив в зеркале напряженный взгляд, Гай опустил ресницы, как должен был сделать, подумалось ему, в тот первый день в поезде, чтобы спасти себя от глаз Бруно.

Гай вернулся в комнату и упал на постель. Сегодня можно отдохнуть, и завтра, в воскресенье, тоже. Ему не хотелось никого видеть. Поехать в Чикаго на пару недель, а потом объяснить, что подвернулась работа. Но не покажется ли подозрительным, если он уедет из города через день после вчерашнего, прошлой ночи. Не будь на руках царапин, Гай бы запросто счел, что в очередной раз видел сон. Потому, пришло ему в голову, что он этого вовсе не хотел. Его воля тут не при чем. Он действовал по воле Бруно — Бруно все сотворил его руками. Гаю хотелось ругаться, проклинать Бруно вслух, громко, но теперь просто не хватало сил. Любопытно, что он совсем не ощущал вины — это бесчувствие, наверно, объяснялось тем, что все совершилось по воле Бруно. Да что такое вообще вина, если он больше чувствовал ее после гибели Мириам, чем сейчас? Сейчас он попросту устал и ко всему безучастен. Или все так чувствуют себя после убийства? Он попытался уснуть, и память перенесла его в лонг-айлендский автобус: двое рабочих пристально смотрят на него, а он, притворяясь спящим, прикрывает лицо газетой. Ему теперь стало еще более стыдно перед рабочими…

На ступеньках, ведущих из дома, колени подогнулись, и он чуть не упал. Он не огляделся по сторонам, чтобы проверить, видит его кто-нибудь или нет. Это представлялось таким обычным — спуститься, купить газету. Но он знал, что просто не в силах оглянуться и посмотреть, видит его кто-нибудь или нет, не в силах даже испытывать беспокойство, и страшился часа, когда силы вернутся, как больной или раненый дрожит перед неизбежностью следующей операции.

Самый подробный отчет содержался в «Джорнэл Америкен», там же был и фоторобот убийцы, составленный по описанию дворецкого — рост под метр девяносто, вес около восьмидесяти двух килограммов, одет в темное пальто и шляпу. Гай прочел все это с легким удивлением, словно писалось не про него: ростом он был всего сто семьдесят пять с половиной, а весил не больше шестидесяти пяти. И шляпу он снял. Пропустив все, что касалось личности Сэмюэла Бруно, Гай с величайшим интересом прочел рассуждения по поводу того, куда девался убийца. Он бежал на север по нью-хоупской дороге, утверждалось в газете, а потом, видимо, затерялся в Грейт-Нек, может быть, выехал на дневном поезде 12.18. На самом деле Гай двигался на юго-восток. Он вздохнул с облегчением, почувствовав себя в безопасности. Но это лишь иллюзия безопасности, сказал он себе. И вскочил на ноги, в первый раз поддавшись той же панике, что владела им, когда он блуждал в полях вокруг дома Бруно, пытаясь выбраться на дорогу. Газета вышла несколько часов назад. Они могли уже убедиться в ошибке. Они уже идут за ним, они сейчас уже вот за этой дверью! Гай подождал — все было тихо, усталость вновь накатила, и он сел. Заставил себя дочитать длинный столбец. Подчеркивалось хладнокровие убийцы и еще то, что дело, по всей видимости, семейное. Ни отпечатков пальцев, ни единой улики, кроме следов ног, размер девять с половиной, и краски от черного ботинка на белой штукатурке стены. Одежда, подумал Гай, нужно избавиться от одежды, и немедленно, но где взять силы? «Странно, что они ошиблись с размером, так преувеличили, — подумал Гай, — земля ведь очень сырая». «…Пуля необычайно маленького калибра», — говорилось в газете. Револьвер надо выбросить тоже. Сердце защемило. Как неприятно, как мерзко ему будет расставаться со своим револьвером! Гай с трудом поднялся и пошел поменять лед в полотенце, которым обматывал голову.