— Возле Волчьего Яра не выстоишь ничего! А там — казна!

Денис всё-таки колебался: вдруг полковник знает, что шведы придут именно сюда, а их здесь никто не задержит. Если же они возле Савинцев, а ты с сотнею здесь — что тогда скажет полковник? Но Денис отважился на риск.

Сотня ещё раз обогнала деда с топором. Старик хватался за сердце, на казаков и не посмотрел, только хрипло крикнул:

   — Быстрей, сынки! Когда я был таким, как вы, так ветер в поле обгонял!

Ещё на подходе к Савинцам заслышали стрельбу. Денис, выхватив из ножен саблю, облегчённо вздохнул:

   — Здесь...

Умерив бег, сотня обогнула невысокий холм с малой церковью между голыми деревьями. Казаки напряглись в сёдлах, не зная, за что хвататься: за пики, за сабли? Завидели, как бегут хлопы, чтобы спрятаться в овраге между красными камнями да за большими редкими деревьями. Дальше хлопы не отступали. Многочисленный шведский отряд на холме, окутавшись синим дымом, не подпускал их к броду. «Так-так», — прикидывал в уме Денис.

Взглянули на речку — берега низкие, но и здесь вода движется по льду. Местами в водоворотах исчезают колёса возов. Кони, пускаясь вплавь, отчаянно ржут. На берегу возы, сани, коровы, свиньи — всё то, что чужинцы награбили и теперь собираются забрать с собой. А что не в силах забрать, то жгут, бросают в бурную воду, уничтожают, лишь бы ничего не оставить настоящим хозяевам. Над берегом — невероятный гул. От церкви — звон. Там уцелели колокола.

   — Эй! Эгей! — выскочили из оврагов хлопы, завидев сотню. — Добро погибает! Казна уже на том берегу! Казаки, помогите!

Шведов с холма столкнуть нелегко. Попробовала сотня, выхватив пики и страшно гикнув, напугать их — да с десяток казаков от меткого огня свалилось в грязь. Кровавя землю, сотня скатилась в овраг, к хлопам.

   — Эх вы! — застонали хлопы, ругая казаков наихудшими словами. — Добро гибнет, а вы чешетесь! Мазепинцы вы!

Казаки приуныли.

Вдруг кто-то закричал:

   — Что такое-е? Глядите! На реке...

Петрусь, возбуждённый неудачным налётом, посмотрел — и ему не просто уразуметь, что там такое. Чёрная высокая вода несёт огромный плот. Он, натыкаясь на льдины, останавливается, и тогда волны начинают взбивать вокруг брёвен белую пену, а сам плот начинает вращаться. На нём — столбы с перекладинами и с двумя, повешенными... Один висельник при жизни был очень мощным мужиком. Огромная голова перевесилась в петле, будто и сейчас покойник желает заглянуть куда-то мёртвыми уже глазами.

   — Господи! — взмолились хлопы. — Враг проклятый. Что делает...

Петрусь пришпорил коня, подскакал к воде. Страшное зрелище — за несколько десятков саженей от берега. Это же... Ему сдавило горло. Он стащил с головы шапку и перекрестился:

   — Батько...

Он узнал батька Голого. Лицо распухшее, иссиня-чёрное, усы перекошены, будто кто-то таскал батька за них перед смертью. А другой человек, тонкий телом, с золотыми окровавленными волосами, — жебрак Мацько. На белой доске чёрным цветом жирно выведено: «ГОСУДАРЕВЫ ПРЕСТУПНИКИ».

Петруся давили крик и слёзы... Вот чем всё завершилось... Вот какое гетманство судилось, какая воля простому народу.

   — Так это шведы сделали? — слышалось позади.

   — Куда там, — отвечали. — Вишь, государевы-ы преступники...

Денис тем временем понял, что атака в лоб не поможет. Пока хлопы кричали и молились перед мёртвыми людьми, которых медленно и торжественно проносила перед ними могучая река, пока они постреливали из оврага, отвлекая внимание врагов, сотня незаметно спешилась в лесу и с одними саблями да пистолями исчезла в овраге. Шведы на броде тоже приметили, что на них движется страшный плот, — закричали, забахали из оружия, тоже будоража свою заставу. Казаки приблизились на такое расстояние, что супротивнику уже нет возможности стрелять.

   — Бей! — рявкнул Денис.

Обе стороны сошлись врукопашную. На земле в отчаянной борьбе завертелись живые клубки...

Петрусь бежал вместе со всеми. Выскакивая из оврага, зацепился сапогом за камень, а когда вылетел наверх — на Дениса уже наседали двое высоких врагов, стремясь прижать его к большим камням, ударить сбоку. Всё ещё в растерянности и злости, Петрусь обрушил на вражеское плечо саблю, а с другим врагом, он надеялся, брат разделается сам. Оглядевшись, Петрусь впервые за войну встретился глазами в глаза с новым нападающим, выскочившим из-за камней. Перед ним был молодой хлопец с обычными, даже добрыми глазами. Он глядел устало, измученно, будто просительно, а потому казак замешкался перед человеческим взглядом, лишь внимательно следил за каждым движением его руки, в которой была зажата шпага. Вдруг противник отбросил шпагу и поднял руки вверх, выворачивая их вперёд красными, распухшими от холода ладонями.

   — Сдаёшься, гад? — не мог поверить Петрусь.

Другие враги, свирепые, крепкие, не думали поддаваться. Их набралось намного больше, нежели казаков. Под конец к нападающим присоединились ещё и те казаки, которые выбегали из лесу, да из оврага ударили осмелевшие хлопы. Шведов разбили в несколько минут. Недобитых собрали в одну толпу, окружили всадниками. Их намеревались гнать к фельдмаршалу Шереметеву, поскольку тот, без сомнения, уже торопится сюда со своими войсками.

Петрусь заметил, что из толпы пленных помахивает рукой спасённый им молодой швед — благодарит за спасение. Сам Петрусь отвёл его и сдал хлопам, окружившим пленных отнятыми у них же возами. Уже из седла Петрусь улыбнулся пленному в ответ и покраснел, опасаясь, не заметил ли этого Денис или какой хлоп, вот хоть бы и дедок с топором, который уже держит небольшого коника под уздцы, гладит его усталой рукою, а топор весь в крови: задел-таки шведа! Петрусь искал для врагов оправданий вроде того, что не по своей воле пришёл сюда молодой швед, а пригнали его силой, задурили молодую голову, а вот теперь он с радостью расстался со шпагой. Да кто ведает обо всём? Из чужой земли люди...

И на берегу Пела всё закончилось очень быстро. Какой швед удрал на противоположный берег, переправившись в ледяной воде, кто утонул, кого поймали и присоединили к пёстрой толпе пленных. Победители же набивали добычей захваченные возы, саквы, дорожные сумки, а некоторые сумели, кажется, прихватить и по целому возу добра. Никто уже не помышлял о преследовании: вода шла слишком высоко. За добычу дрались, рвали её друг у друга из рук. Только старый дедок в косматой шапке по-прежнему удовлетворённо гладил рукою гриву неказистого коника: добился своего! Этого достаточно!

За лесом, по чёрной воде надо льдом, давно скрылся плот с виселицами.

Всем интересно было посмотреть и на пленных мазепинцев: на берегу захватили генерального есаула Гамалию и сына бывшего прилукского полковника Горленко вместе с его молодой женой, дочкой полковника Апостола. Гамалия сидел на возке. Руки, верно, связали. Под толстым кожухом не различить — кожух наброшен плечи. Голова опущена, на длинном усе повисла слеза. Так и надо тебе, читалось в казацких взглядах. Однако никто не приближался к пану. Горленко сидел верхом на коне, обезоруженный, правда, но не связанный, только в окружении всадников с саблями наголо. Полковник Апостол издали, с коня, сверкнул единственным глазом на свою дочь, показывающую красивое заплаканное лицо из раскрытой дверцы дорогой кареты, что-то промолвил полковнику Галагану, отвернулся, махнул рукой, сгорбился и отъехал. Галаган, однако, цепко глядел на молодого Горленка. Казаки уже распускали слухи, что прилукским полковником станет Галаган — вместо старого Горленка, который до сих пор при Мазепе.

Петрусь, подъехав к Галагану вслед за Денисом, слышал, как полковник несколько раз повторил слова «мазепинская казна». Потом Галаган развеселился от чего-то утешительного, что шепнул ему на ухо вёрткий есаул. Переспросил:

   — Где она? Ага, стерегите!

Петрусю всё ещё не верилось, что батька Голого казнили. Он спешился, снял шапку и приблизился к Галагану вплотную: