Первыми прошли трубачи, возвещающие начало. Потом проходит отряд боевых слонов, и на каждом из них по двенадцать вооружённых воинов. Всадники скачут в тяжёлых доспехах, шагает тагма императорской стражи, блестя золочёными шлемами и серебряными кольчугами. За ними идут галльские наёмники, легко вооружённые, но быстрые в движениях, и печенежские раскосые лучники. И всякий раз с Гипподрома слышится крик толпы и хлопанье ладонями, чем греки выражают своё одобрение.

Церемониарий поглядел в свиток и говорит:

   — Твоя очередь, варяг.

И вот вслед за Харальдом варяги проходят ворота и оказываются на Гипподроме, окружённом стеной в человеческий рост, над которой находятся трибуны с людьми и царский шатёр над ними.

И когда они вошли, люди на трибунах стали смеяться и свистеть, видя, как варяги идут вразвалку и без строя и нет на них брони. И конунг, которому Катакалон что-то нашёптывал, тоже смеялся в шатре.

И многие варяги уже хотят со зла и досады повернуть обратно, но вдруг ворота за ними со звоном цепей опускаются.

И открываются другие ворота на дальнем конце Гипподрома, и оттуда, рыча и бия хвостами, выбегают сто голодных львов.

Ворота за ними тоже опускаются, и толпа на Гипподроме вопит в восторге от такого нежданного зрелища.

   — Попались, — говорит Эйлив. — Обманул всё-таки грек.

Львы же с громовым рыком стали подступать к варягам. И некоторые дрогнули, потому что всяких врагов им доводилось видеть, но таких — никогда.

Один Харальд стоял твёрдо и спокойно, как будто давно знал, что с ними случится.

Ульв говорит:

   — Шли на смотр, попали на скотобойню. Что будем делать, Харальд?

Харальд говорит:

   — Ты спросил, я ответил, — и вынул меч.

Ульв тоже обнажает меч, поцеловал его и говорит:

   — Прости, приятель.

Тогда то же самое делают все остальные варяги. И, по правилу полевого боя, сбиваются в круг, спиной к спине. Львы, ревя, обступают их со всех сторон, но бросаться на выставленные мечи не решаются.

И так идёт время. И крики и свист на трибунах всё сильнее, потому что не такого постного угощения ждёт себе толпа.

Тогда Чудин говорит:

   — Неужели волкам сбиваться в стаю, завидев кошек? Их сто, нас сто, один на одного — забава для ребёнка!

   — Хей! — кричит Харальд.

И варяги тотчас рассыпаются по Гипподрому, приманивая каждый на себя выбранного льва. И мелькают быстрые ноги и мечи. И бой длится недолго, скоро девяносто и девять туш лежат неподвижно в крови.

Но один лев, самый большой и яростный, ещё уцелел, свирепо рычит и бьёт хвостом.

Харальд говорит:

   — Этот по мне.

Варяги отступают, он идёт навстречу льву, но тот не двигается с места, и только глаза его горят смертным огнём.

Харальд поглядел на свой меч и говорит:

   — Он прав, неравная у нас битва.

И отбросил меч в сторону. И только он это сделал, лев пригибается и прыгает на Харальда. И они, сцепившись, катятся по траве. Но Харальд, падая, успевает ухватить львиное горло. Железные руки были у Харальда, и они давили горло льву, пока лев не захрипел и не умер.

Ахнул и затих Гипподром от такой невидали. Харальд же поднялся и говорит, обратясь к золочёному шатру:

   — Ну, Катакалон, что ещё у тебя припасено для меня?

И слышит глас, невидимый и гулкий, как эхо:

   — Подойди к Благословенному, храбрый Харальд!

Тут расступаются на трибуне все, кто был ниже шатра. И Харальд, подобрав меч, идёт по ступеням к шатру, где сидит василевс с женой и знатнейшими мужами Миклагарда. Катакалона же среди них уже нет, словно и след его простыл.

   — Вот, — говорит конунг греков, — что у меня припасено для тебя.

Он протягивает руку, и евнух подаёт ему золотой венок. И василевс надевает венок на голову Харальда. И весь Гипподром славит Харальда неистовым хлопаньем в ладони.

Конунг говорит:

   — Хоть ты и перебил весь мой зверинец, но теперь истинно вижу, что пошлю льва против вепря...

(Здесь в старинной рукописи пробел: несколько страниц отсутствуют.

Исходя из исторической хронологии, а также сочинений уже упомянутого Михаила Пселла, можно предположить, что эти страницы повествуют об участии Харальда и его дружины в возврате под византийскую корону нескольких городов африканского побережья, временно захваченных арабским эмиром Абдалахом, прозванным «вепрем Африки». Другие источники свидетельствуют о том, что Харальд прославился в этих операциях победами «не числом, а умением», нередко применяя изощрённые боевые хитрости. Так, исландские саги упоминают о городе, взятом Харальдом с помощью подожжённых птиц. Сомнительнее сведения тех же источников о применении Мараловодом дрессированных крокодилов и даже специально обученных боевых ос. Сомнительно также, что за время войн Харальд и его люди столь хорошо овладели греческим и арабским языками.

Но несомненно, что благодаря ратным успехам Харальда имя Елизаветы — Эллисив, изображённой на его парусе, стало известным в Средиземноморье не менее, чем имя его самого. — В. В.)

3

Как Харальд воевал в Сицилии

и что сказал Чудин

ил человек по имени Георгий Маниак. Он был греческий стратиг, что значит полководец. Рост его был сажень, и окружающие смотрели на него как на гору; голосом он обладал громовым и в остальном был такой же. Этот Маниак отвоёвывал для конунга греков Сицилию, которую занял эмир Абдулла ибн Моэз.

Он осадил город Сиракузы, но долго не мог его взять, потому что город был защищён крепко. Вот как-то раз в стан Маниака приплывает из Миклагарда один знатный грек по имени Андроник. Его ведут к шатру Маниака, и он находит, что полководец крепко спит после обеда.

Андроник говорит:

   — Не удивительно мне, что Сиракузы ещё в руках сарацинов, если сам стратиг предпочитает сон сражению.

Маниак проснулся и говорит:

   — Опять ты, Андроник? Не надоело василевсу присылать ко мне советчиков и соглядатаев?

   — Твои слова оскорбляют не столько меня, сколько самодержца, — говорит Андроник. — Но ещё более недоволен он тем, что Сиракузы до сих пор не взяты.

   — Пусть придёт и возьмёт, — отвечает Маниак.

   — Венценосному есть чем себя занять, — говорит Андроник. — Но будь уверен, кто-то придёт и возьмёт.

Маниак рассмеялся и спрашивает:

   — Уж не ты ли, патрикий?

Андроник говорит:

   — Император повелел взять Сиракузы более достойному, чем я, грешный.

   — Кто же это? — спрашивает Маниак, и брови его сошлись как две тучи в ясном небе.

   — Слава его, конечно, не так велика, как твоя, — говорит Андроник. — Но всё же он положил к ступеням трона восемьдесят городов в Африке и неприступный порт Пирей...

   — Хватит! — Маниак вскакивает и в бешенстве кружит по шатру. — О времена, о нравы! — кричит он. — О, империя, куда ты идёшь? Варвары стали более всех угодными двору!

   — Да, трудные времена, — говорит Андроник. — Ибо на кого стало надеяться, как не на варваров?

Тут Маниак хватает меч и замахивается на дерзкого, но Андроник был ловок и выскользнул из шатра; меч же, как сквозь бестелесный луч, прошёл сквозь столб опоры, и шатёр рухнул. И все, кто были снаружи, увидели, как, разрубив ткань, Маниак предстал перед ними, страшный в гневе.

Тут он велит подвести коня, и это исполняют. И он, как был, без доспехов, прыгает в седло и один скачет туда, где стоят осадившие город войска.

Там у городской стены устроен большой намёт из воловьих шкур, и под ними ведут подкоп, охраняясь намётом от кипящей смолы, которую сарацины льют со стены. И Маниак зовёт старшего над землекопами и грозно призывает к ответу. Тот же ничего не может сказать, кроме того, что подкоп не готов. Тогда Маниак бьёт его по лицу хлыстом и скачет дальше.