— Так, — говорит Феодор, следя по своему свитку.

   — «С добычи же, за вычетом трёх четвертей в казну Империи, Харальд получит свою полную треть, сколь бы велика ни была добыча»...

   — Так, — радуется Феодор.

   — «Для жилья же Харальду с людьми будет выстроен дом, обитый изнутри красным бархатом, и во всём ином они будут чтимы как приближённые слуги василевса». Так? — завершает Катакалон.

Феодор аж дух перевёл, так ему прочитанное понравилось, и говорит:

   — Точно так.

   — Тогда, — говорит Катакалон, — мы можем сейчас же скрепить договор подписью и клятвами на Евангелии и мече. Так?

   — Не так, — говорит Харальд.

Все смотрят на Харальда и удивляются, Харальд же хмур.

   — Чего же ещё хочешь? — спрашивает грек.

Харальд говорит:

   — Ничего. Но не могу служить тому, кого не видел. Когда я буду перед конунгом?

   — Первый раз вижу такого упрямца, — в сердцах говорит Катакалон.

Харальд говорит:

   — Посмотри.

Катакалону кровь к лицу прилила от гнева, но он сдержался последний раз и кивнул:

   — Хорошо. Но не взыщи за ожидание.

Он встал, и Михаил Пселл встал, не переставая писать на дощечке. И все встали, потому что не о чем было больше говорить.

И варягов отвели обратно на корабль, флейтист же последовал за ними, играя на флейте.

Вот проходит один день, и другой, и Харальд ждёт известий на своей ладье у пристани.

И проходит ещё день, и является от Катакалона человек, который спрашивает, не нужно ли чего варягам — еды или питья.

   — Что нам нужно, сам знаешь, — отвечает ему Харальд.

   — Этому не пробил час, — говорит грек. — Не желаешь ли осмотреть святыни Константинополя? Только у нас ты сможешь увидеть чашу, в которой Иисус превратил воду в вино, икону Богородицы работы евангелиста Луки, а также топор, коим Ной построил ковчег.

   — Лучше, — говорит Харальд, — забери отсюда вашего гудошника, пока я не отрубил ему голову вместе с дудкой.

Здесь надо сказать о человеке, играющем на флейте, что он играл на берегу все дни, исполняя волю конунга греков. И совсем к тому времени обессилел. И отдал бы душу Богу, если бы Феодор не приносил ему попить и поесть.

   — И это не в моей власти, — говорит посланец. — Разве что он и вправду умрёт.

Ульв говорит:

   — Идёт к тому.

   — Но тогда, — говорит грек, — спафарий пришлёт нового, ибо никто не может отменить решения василевса.

И посланный грек ушёл, а игрец на флейте горько заплакал. А куда он исчез под утро, мне, Ингвару, грешному рабу Божьему, неведомо, в чём присягаю и клянусь.

На другой день сам Катакалон со свитою является на берег.

   — Свершилось! — говорит он. — Запомни сей день, Харальд, ибо сегодня ты узришь благословенного помазанника Божия.

   — Давно бы так, — говорит Харальд.

Он быстро собирается, и вместе с Ульвом, Чудином, Эйливом и Хальдором, взяв с собою Феодора, идёт за спафарием.

Чем ближе подходят они к Священному дворцу конунга греков, тем больше на улицах людей, любопытно на них глазеющих, и стражников в доспехах, и знатных греческих мужей. Улица же, ведущая к дворцу, выстлана коврами.

Феодор всему радуется и говорит:

   — Спасибо, Харальд, что взял меня. Я слышал, в царском дворце чудес — дивное множество!

Тогда Харальд тихо говорит своим:

   — Лучше будет нам не дивиться ничему, хотя бы и увидели то, что никогда не видят в северных странах.

И они идут по драгоценным коврам гак, как будто бы улица не покрыта ничем, и так же входят в Священный дворец, ослепляющий позолотою и величием.

Катакалон говорит:

   — Напоминаю вам о земном поклонении, без которого не может состояться торжество приёма.

Харальд на то ничего не ответил. Громогласно затрубили незримые трубы, возжглись сами собой тысячи светильников — и раскрываются двери в тронную палату василевса.

В ней стоят деревья из чистого серебра, и на них поют птицы, сделанные из чистого золота.

И золотые орлы о двух головах машут крыльями и клекочут, изрыгая из клювов дым и огонь. Трон же скрыт багряною завесою.

Катакалон, недовольный, что лица варягов и руссов остаются равнодушны, говорит:

   — Похоже, вы слепы и глухи, что не видите чудес, равных которым нет в мире.

Харальд говорит:

   — Игрушки радуют детей, а мы не дети. Вот конунга я вправду что-то не вижу.

Тут вновь запели трубы, и завеса раздвинулась. И в дыму кадильниц является трон с василевсом в порфирной мантии и золотой короне.

   — Ниц! — шепчет спафарий. — Трижды ниц!

Но Харальд и его люди стоят неподвижно. И василевс так же неподвижно на них смотрит из дыма.

Тут громоподобный глас как бы с небес раздался:

   — Благочестивый василевс радуется прибытию гостя в благословенный Константинополь!

И трон весь заволакивается дымом, возносится вверх и там пропадает. Завеса снова сдвигается, птицы перестают петь, а орлы клекотать, и тихо становится.

Харальд говорит Катакалону:

   — Это всё?

Катакалон отвечает сердито:

   — Тебе мало? Последним такой почести был удостоен сам Вильгельм Железный, и он не постыдился трижды поклониться порфироносцу!

Харальд говорит:

   — Его дело. А я конунга еле видел. Может, это не конунг вовсе, а такая же игрушка.

Катакалон, закипая от ярости, говорит:

   — Ты благочестивого василевса еле видел — а он тебя и вовсе не видел! Ни в строю, ни в бою! Кто ты для него, неотёсанный варвар с жалкой горсткою воинов!

Рука Харальда потянулась к мечу, но Чудин её остановил и говорит:

   — Пусть увидит, жалка ли горстка, если лев во главе.

Катакалон помолчал и говорит:

   — Увидишь. Это я вам обещаю.

А что задумал хитроумный грек, о том пока не будет речи.

Ещё три дня варяги ждут на корабле, и многие из них начинают говорить Харальду, что лучше бы направить парус в другие страны, если в Миклагарде их встретили так неласково.

Но Харальд ничего не отвечал на это. Он один сидел на корме, и лицо его было словно каменное. И все гадали между собой, что случилось с Харальдом, потому что никогда не видели его таким.

И вот на четвёртый день приходит грек, посланец, и говорит:

   — Радуйся, Харальд! Сегодня благочестивый василевс делает смотр войскам, отплывающим к местам сражений. И хотел бы видеть твой отряд среди них на Гипподроме.

Харальд поднялся тотчас и отвечает:

   — Идём.

Ульв одноглазый говорит Харальду:

   — Не было бы нам здесь от греков подвоха.

Харальд отвечает:

   — Чему быть, того не миновать.

И велит дружине немедля снаряжаться. И все снова дивятся, потому что никогда так не говорил Харальд.

Вот, оставив малую охрану на корабле, они в назначенное время приходят всей сотней к Гипподрому. И встречают там Катакалона, который улыбается Харальду, будто ничего не случилось.

   — Забудем спор, — говорит Катакалон. — Ты воин, должен понимать, что верховный главнокомандующий, коим является наш василевс, не может отправить в поход войска, не повидав его.

Харальд спрашивает:

   — Что нам нужно делать?

   — Что и другим, — говорит Катакалон. — Пройти по Гипподрому, но так, чтобы все видели, что оружие ваше исправно и боевой дух крепок.

Харальд говорит:

   — Хорошо.

   — Церемониарий даст тебе знак, — говорит Катакалон. — А ты посмотри пока, как делают это другие, чтобы сделать лучше.

И он удалился, а некоторые из Харальдовой дружины стали недовольно говорить между собой.

   — Негоже нам ходить перед людьми взад-вперёд, как рабам на торге, — сказал Эйлив.

А Ульв сказал:

   — Пустое это для воина занятие — смотр.

Харальд говорит:

   — Думаю, не будет оно пустое.

Больше он ничего не сказал и стал смотреть, как в раскрытые ворота Гипподрома входят воины для смотра.