Ещё несколько дней ушло на допросы. С дозволения хозяев, из двадцати семи обнаруженных по списку шпионов, в руки ротмистра попали только девять. Все остальные оказались к этому моменту уже недосягаемы.

Понятно, хозяин, узнав кому именно из дворовых обязан несколькими годами своих мучений порол его безо всякой жалости. Так, что двое из восемнадцати шпионов просто умерли, не дожив до допроса. Один был искалечен и потерял язык. Трое пустились в бега, а остальных господа просто отдали с глаз долой в солдаты.

Для дознания Удуеву достались три женщины — одна молодая, две старухи. А также глубокий хоть ещё и крепкий старик, двое молодых лакеев, один повар и один камердинер.

Какие старания не прикладывал Михаил Валентинович, ни слова не удалось ему вырвать из этих людей. Посулы, угрозы, пытки — всё напрасно. Женщины впадали в истерику при первом же вопросе, при упоминании лишь имени Ивана Бурсы и оставались невменяемыми во всех случаях, хоть свободу и миллион ассигнациями посули, хоть ногти им щипцами рви. Мужчины готовы были к смерти, но ни одного слова против Ивана Кузьмича из них не вырвать. Все преданы хозяину фанатично.

Только старый лакей пошёл на разговор с ротмистром.

   — Вы ничего от нас не добьётесь, — сказал он. — Напрасно только вы время и силы тратите. Иван Кузьмич, Бог наш земной, за последние 20 лет не бывало случая, чтобы арап предал его. А у него, между прочим, три тысячи душ.

   — Почему же так? — удивился Удуев.

   — Так сразу и не объяснишь, Ваше благородие. Вам не понять, — вздохнул старик, — Вы свободный человек и всегда были свободны. У Вас своя голова, своя воля. От свободы Вы в напряжении всё время. А потому, главного чувства ваше сердце достичь не может! Это любовь! Понимаете!? — слабые почти белёсые глаза старика смотрели на жандарма. — Понимаете Вы, как можно любить земного своего Бога?

   — Но он же мерзавец редкий! — не удержался, возразил Удуев. — Он негодяй!

   — Может оно и так. Но ведь так только слаще любовь, — сказал старик. — Ведь Вы меня ударите — это глупо и больно, я убежать захочу, спрятаться. А он ударит своей рукой — счастье и только. Ещё и ещё просишь, улыбаешься. На коленях ползёшь к нему и как собака наказание ещё просишь.

   — Не понимаю. Обман здесь какой-то. Нельзя же поверить, что, действительно, рабство слаще этим людям, нежели свобода! Но ведь страсть эта возникает только от того, что никакой ответственности в человеке не остаётся. Не нужно ничего решать, всё за тебя хозяин выверит, а ты только сделать должен, выполнить приказ, никаких душевных мучений. Один Бог на небе, один Бог на земле и полное преклонение трёх тысяч душ. Невозможно! Невероятно!

В тот день в кабинете у Константина Ивановича они опять собрались вчетвером. Сам Бурса, Удуев и Трипольский с Аглаей.

Удуев сухо рассказал о результатах своих допросов. Все помолчали. И только после этого, когда напряжение в кабинете перешло какую-то границу, Трипольский осторожно предложил план Аглаи. Рассказал всё подробно и закончил словами:

   — Мне кажется другого варианта у нас нет. Пока нет.

   — Хорошо, — сказал Бурса. — Но из вашего плана следует… — он перевёл взгляд с Трипольского на Аглаю, — что нужен мерзавец, который за деньги сыграет роль продавца, и мерзавец этот должен пользоваться полным доверием Ивана, иначе ничего не выйдет. А по-моему такого человека просто не существует.

Михаил Валентинович не хотел говорить — не понравился опытному жандарму план девушки. Но, немного подумав, он всё-таки сообщил собравшимся свою мысль:

   — Вы забыли, — сказал он. — Есть такой мерзавец.

   — Кто уже?

   — Растегаев Михаил Львович. Всем известно: они с Вашим братцем большие приятели. По моим сведениям, года не было, чтобы Растегаев не катался летом в гости к Ивану Кузьмичу. Я знаю, он теперь проигрался в пух и прах, дом свой заложил, имение. Так, что за крупную сумму денег, думаю, он всё сделает как нужно.

Анна Владиславовна была заперта в комнате. Обнаружив это, она прилегла на постель в одежде и стала думать. «Это зачем же ему так со мной поступать? Вторую ночь он не хочет провести со мной. Странно. Он может быть боится меня? — она даже улыбнулась от этой мысли. — Неужто Виктор Александрович так сильно боится меня, что избегает? Вот уж глупости, венчанный супруг первой ночи испугался. Ладно девушка боится, но красивый сильный мужчина… Почему так? Впрочем, всякое бывает, утро вечера мудренее».

Она так и заснула, не раздевшись с улыбкой на губах. Проснулась Анна Владиславовна от того, что женский голос сказал рядом:

   — Просыпайтесь. Просыпайтесь, барышня, просыпайтесь. Вас барин к завтраку ждёт, вставайте. Вам ещё платье примерить надо, вставайте. Барин не любит, когда его завтрак задерживают.

Анна открыла глаза, потянулась. Рядом с постелью стояла аккуратная чистенькая девушка в кружевном чепчике и фартучке поверх синего длинного платья. Наивные глаза смотрели на неё.

   — Я платье принесла, — сказала девушка. — Вставайте, я помогу Вам. Ну что ж вы спите, десятый час уже. Нехорошо поздно спать.

Анна присела на постель и вдруг увидела, что комната полна цветов. Цветы стояли на столе, на окне. Огромные пёстрые букеты в вазах стояли даже прямо на полу и на стульях. Один букет в корзине был просто подвешен к потолку. Цветы источали невозможный густой аромат.

Служанка помогла Анне Владиславовне раздеться, принесла тазик с тёплой водой и быстро обмыла тело губкой. Потом накинула простыню, тщательно вытерла и стала подавать платье.

Всё это было очень-очень приятно. У Анны просто кружилась голова. Закончив с одеванием, она взяла из предложенного футляра роскошное бриллиантовое ожерелье и подошла к зеркалу.

   — Боже! — сказала она. — А как же моя причёска?

Служанка подала парик. Анна оправила складки на платье — это была настоящая бархатная а-ля Мервез последней моды — повернулась и последовала за служанкой сперва по коридору, а потом вниз по широкой лестнице, застланной ковром.

Ночью ей почудилось, что усадьба запущена, но Анна ошиблась. Дом, по которому она шла, был ухожен и блестел чистотой и роскошью. Он огромен и пуст. Очень много живописи по стенам, скульптуры. Но ни одного человека, даже лакея Анна Владиславовна не заметила, спускаясь в столовую.

В столовой уже был открыт большой квадратный стол. Белоснежные скатерти, серебряные приборы, гигантские позолоченные часы наполняли пространство комнаты мелодичным звоном.

«Он действительно очень богат, — подумала Анна, присаживаясь к столу. — Но вкус Виктору всё-таки изменяет. Всё это несколько аляповато никакого стиля, хотя платье и ожерелье он выбрал идеально, тут лучше и не бывает».

В столовой на стенах также весело несколько больших живописных полотен. В ожидании, Анна Владиславовна рассматривала их.

Одна картина совершенно неприличного содержания — фавн, припада́ющий сзади к обнажённой нимфе — но остальные просто портреты. Немолодая дама в тщательно ухоженном парике, одетая в тяжёлое бархатное платье привлекла внимание девушки. Черты на портрете показались ей знакомы. Анна попробовала припомнить и скоро сообразила, что никогда не видела этой женщины. Присмотрелась и вдруг поняла, что, если убрать хищное выражение, морщины то лицо на холсте имеет схожие черты с нею самою.

   — Боже! Где я? — спросила шёпотом Анна, поворачиваясь в поисках служанки, но девушка исчезла.

В огромной столовой Анна Покровская была совершенно одна. Шум приближающихся голосов, шорох шагов, хрипы и кашель, возникшие в одну секунду, немного напугали Анну Владиславовну, но куда сильнее её напугал портрет. Она не отрываясь смотрела на него. Глаза женщины на портрете — чёрные, чуть раскосые — просто завораживали Анну, а выписанные художником бриллианты сверкали на алом бархате будто настоящие.

«Бриллианты!» — подумала Анна и схватилась за грудь.

Шум усилился, но девушка уже не обращала на него внимания. Она вскочила и встала перед высоким узким зеркалом. Она смотрела на себя — тот же цвет платья, что и на портрете, точно такие же украшения.