— Зачем вы пришли сюда? — спросил его очень толстый человек в суконных немецких штанах и русской рубахе навыпуск.

Это был один из хозяев лавки, младший меховщик Протасов. Он протянул квадратную серую руку, указывая на кресло.

   — Вас же предупредили. Приходить сюда можно только в самом крайнем случае. Мы не знакомы с Вами.

   — Теперь крайний случай, — отозвался секретарь нервно. — Пришёл из Франции пакет. В пакете находился документ, компрометирующий Вашего человека.

   — Ну Вы совсем запутались, Сергей Филиппович. Мои люди теперь все в лавке.

   — Не нужно шутить, — секретарь даже побледнел от злости. — Вы знаете о каком человеке я говорю.

   — Ну предположим.

   — В бумаге, которую доставил французский курьер человек этот полностью изобличён.

   — Надеюсь, этот документ при Вас, — неприятная улыбка скользнула по сальным губам Протасова-младшего. — Принесли?

   — Да принёс. Бумага со мной, — секретарь вынул из кармашка сложенный листок и протянул через стол.

Пухлая рука развернула листок, чиркнула длинная спичка, и через минуту он упал в медную тарелку, скрученный быстрым пламенем.

   — Вы правильно поступили, Сергей Филиппович, — без улыбки сказал Протасов. — К несчастью мы оба с Вами невольники.

   — Но что теперь мне делать? — упёршись глазами в горку пепла, спросил секретарь. — Если пропажа обнаружится подозрение падёт на меня. И, поверьте, если всплывёт это, то всплывёт и…

   — Никто не видел, как Вы убили князя Валентина, — перебил его сидящий за столом толстяк. — Никто никогда не узнает об этом, не беспокойтесь. Что же касается подозрений, обещаю, сегодня же будут приняты все меры.

Душно в этот день было в Петербурге и чудовищно грязно.

Выйдя от меховщика, секретарь, как пешком пришёл сюда, также пешком и возвращался на Конюшенную, но теперь шаг его был медленным. Тросточка ритмично постукивала о мостовую. Вокруг пахло жареным кофе и конским навозом, было сухо и можно было захлебнуться от пыли.

«Обратного пути нет, — размышлял секретарь. — Я боялся разоблачения и делал всё, что мне приказывали, но теперь, если выплывет, что я сделал за эти месяцы, меня казнят как предателя. — Мысли его путались, перескакивая со значительного на второстепенное. — Наталья Андреевна неизбежно пойдёт на разрыв. Вряд ли меня возможно будет в крепость заточить, раньше казнят. Впрочем, чтобы казнить меня «Пятиугольнику» нужны не просто свидетельства каких-то дворовых, для казни нужны веские доказательства. Но княгиню Ольховскую я потеряю безвозвратно. Я не могу жить без неё! Не стоит себе самому лгать, эти тайные встречи стали для меня целью жизни, единственной отрадою. Я на любое преступление пойду, чтобы не потерять этих волшебных ночей, на любое преступление».

Рядом с медленно вышагивающим секретарём, остановилась лёгкая коляска и весёлый голос спросил:

   — Вы домой, Сергей Филиппович?

   — Домой, — секретарь поднял голову. На него смотрели пронзительные глаза графа Виктора.

   — Давайте подвезу.

С трудом секретарь удержался от резкости. Он не сказал ни слова, только отвернулся и пошёл дальше.

В этот вечер в гостиной Константина Бурсы было особенно весело. По приказу молодой хозяйки карты оказались под запретом, устроили танцы. Сам Константин Эммануилович, занятый какими-то делами по благоустройству города, приехал только в седьмом часу и сразу заперся в кабинете.

Когда секретарь появился в дверях, как раз развернули котильон. Княгиня Наталья Андреевна шла в паре с графом Ш..., а Анна с Виктором Алмазовым. После всего происшедшего за этот день секретарь просто не мог видеть этой рыжей столь вольно прибранной копны волос, этих тонких губ, этих разящих глаз.

Анна Покровская была необычайно возбуждена. Она хохотала и делала много лишних движений. Когда очередной танец закончился, она сама присела за клавесин, а рядом с девушкой оказался всё тот же граф Виктор.

   — Ваш французский знакомец, я смотрю, увлёк Анну Владиславовну, — сказала негромко графиня Полонская, желая задеть Трипольского. — Поверьте женскому опыту, это всё не так безобидно, как выглядит на первый взгляд.

Полонская сделала неосторожное движение своим страусовым веером и чуть не выронила его. Андрей Андреевич отступил, он почти испугался безмолвного предложения любовной игры, но в эту минуту громко стукнул жезл камердинера.

   — Кто ещё там? — отворачиваясь от клавесина, на весь зал громко крикнула Анна. — Кто там пришёл?

   — Аглая Ивановна! — объявил напыщенно камердинер.

Если бы Анна не вскочила со своего стульчика и не кинулась навстречу Аглаи, с которой за последние месяцы близко сошлась, то непременно заметила бы перемену в лице своего рыжего ухажёра. Правда перемена эта была недолгой. Через секунду граф Виктор уже полностью овладел собой и тень ужаса, скользнувшую по его лицу, из всех присутствующих заметил только Трипольский.

«Что-то Вы не договариваете, граф, — подумал Андрей Андреевич, проходя в курительную комнату и опускаясь на диван. — Что-то было там в Париже о чём я не знаю. Нужно будет ещё раз у Аглаи спросить, но скорее всего, она не скажет. А может быть ничего не было, просто я ревную. Ревную как дурак. — Он никак не мог разжечь огромную трубку. — Нужно уйти. Уйти и вернуться когда чувства успокоятся».

   — Вы, я знаю, знакомы, — подводя Аглаю к Виктору, весело сказала Анна. — А то я могла бы вас заново представить друг другу.

   — Почему Вы думаете, что мы знакомы? — смущённо, не поднимая на Виктора глаз, спросила Аглая.

   — Ну как же. Андрей тут рассказывал, что Вас ранили вместе, тебя в ногу, а графа в плечо, кажется. — Анна обвела взглядом зал. — Да он сам подтвердит. Да где же он? Куда же он делся?

   — Допустим, мы не знакомы, — сказал граф Виктор.

   — Хорошо, — кивнула Анна. — В таком случае, разрешите представить Вам граф самую несчастную и самую загадочную женщину города Аглаю Ивановну Трипольскую. Видите какая она красавица. Можете представить себе, граф, что эта чудесная девушка всего лишь крепостная собственность Андрея Андреича Трипольского. Вы можете представить себе, что он до сих пор ей вольную не подписал?

   — Могу, — граф Виктор осторожно поднёс к губам тонкую дрожащую руку Аглаи и поцеловал её. — Конечно же могу представить. — Он взглянул на Аглаю глаза в глаза. — Значит вы всё ещё рабыня?

   — Все мы рабы своих господ, граф, — немного резким голосом отозвалась Аглая. — В конце концов, Все мы рабы Божьи.

Если бы Анна знала подлинный смысл этих слов. Если бы кто-нибудь, из находящихся в зале, мог хотя бы предположить, что скрывалось за этим кратким пикантным диалогом, то, вероятно, всё сложилось совсем иначе, но понять скрытый смысл сказанного смог бы, наверное, только Андрей Трипольский, но он не слышал этого разговора.

Трипольский в угрюмом одиночестве сидел в курительной комнате и всё ещё пытался разжечь огромную трубку. Он был сильно расстроен и когда в курительную, осторожно притворив за собою дверь, вошёл Сергей Филиппович, не удостоил секретаря даже слова.

Этой ночью Анна Владиславовна долго не засыпала, она была возбуждена. Она никак не могла понять, что же происходит с её чувствами.

«Я влюблена, — думала Анна, пока горничная помогала ей раздеться. — Я влюблена. Глупости. Это что-то другое. Я была влюблена сначала в несчастного Василия Макарова, потом в Трипольского. Может быть, я Трипольского до сих пор люблю, и не могу простить ему смерть Василия вот и всё. Глупо, глупо. Глупости! — почти закричала она, отвечая своим мыслям, отталкивая служанку и кидаясь лицом вниз на постель. — Глупости».

Рыженькая, как и граф Виктор, служанка собрала разбросанные по спальне вещи и исчезла. Анна поколотила ладонями подушку, потом легла неподвижно. Вскочила, накрылась с лёгким одеялом. Скинула одеяло, села, скрестив ноги, и прислушалась.

В доме было тихо. Только слышно, как скрипит паркет где-то в верхнем этаже. Вероятно, по своей привычке работать по ночам, дядюшка Константин Эммануилович расхаживал по библиотеке. Окно распахнуто, но воздух пыльный, тяжёлый нет в нём ночной прохлады.