Предпочитающая дамской компании общество мужчин, Анна, ничуть не смутившись, сняла банк за одним из ломберных столиков, после чего отказалась играть и унесла выигрыш в спальню, что выглядело крайне неприлично. Но никто даже словом не посмел возразить.

А вернувшись в гостиную, Анна Владиславовна увидела новое лицо. Её будто ударило. Только растворив двери, девушка увидела этого человека. Ей потребовалось усилие, чтобы отвернуться в другую сторону и завести непринуждённый разговор.

Он стоял у противоположной стены и что-то оживлённо обсуждал с Андреем Трипольским. Одного роста с Трипольским, человек этот, одетый в элегантный светлый фрак, был так хорошо сложен, что с расстояния походил на остроконечный треугольник, направленный остриём своим вниз. Тонкая рука незнакомца опиралась на изысканную чёрную трость. Трость эта сразу бросалась в глаза — с большим нефритовым набалдашником в форме головы негра. Другая рука непроизвольно в такт разговор двигалась в воздухе, и Анна почему-то подумала, что в этой руке непременно должна быть зажжённая сигара. Девушка любила курящих мужчин. Она знала, что курят, в тайне, многие женщины, хотя сама до сих пор так и не решилась попробовать.

Больше всего в новом госте поражали волосы — пышные, рыжие они не были прибраны, а вздымались непристойной невероятной светящейся копной.

Анна едва дождалась, пока ей представили нового гостя.

   — А позволь отрекомендовать тебе, — сказал Трипольский, когда она, будто случайно пересекая зал, оказалась рядом, — парижский мой знакомый граф Виктор Александрович Алмазов. Мы с ним вместе из-под обстрела выходили в 1793-м.

Анна Владиславовна присела в реверансе, глянула на графа, как подобает, осторожно снизу-вверх, и вздрогнула, встретившись с его взглядом. Никогда не было с ней ничего подобного.

Глаза графа Виктора горели, как два не отшлифованных грубых алмаза. Анна даже ощутила боль в сердце, столкнувшись с ними.

   — Мы вместе стояли на баррикаде, — продолжал Трипольский, не замечая девушки, — плечом к плечу.

   — Скажите, граф, — стараясь никак не выдать своих чувств, спросила Анна, — а трость эту Вы тоже взяли на баррикадах? Наверное, это боевой трофей?

   — Именно! Именно так! — воскликнул граф Виктор. — Представьте себе, Анна Владиславовна, эта палка принадлежала, по слухам, самой госпоже Дюбарри — последней пассии Людовика. Эта симпатичная голова, — он подбросил трость так, чтобы нефритовый набалдашник оказался перед лицом Анны, — скульптурный портрет телохранителя госпожи Дюбарри, красавца негра Замора. Но Вы правы, мне эта трость досталась именно в бою. Я отнял её у одного простолюдина, когда тот пытался пробить мою голову головой Замора.

   — Вы умышленно пугаете меня? — спросила Анна, но граф настойчиво продолжил:

   — Кстати скажу, именно Замора выдал свою госпожу трибуналу Великой Революции. И госпожа Дюбарри погибла под топором палача.

Всё это произошло накануне. И теперь утром, стоя возле окна и мучая в пальцах краешек занавеси, Анна Владиславовна ещё ощущала тот укол в сердце.

«Что же это со мной случилось? — размышляла девушка. — Не может же быть, чтобы от одного только взгляда, вот так вот стало вдруг больно в груди и перехватило дыхание. Я и не видела никогда раньше этого графа Виктора. А, действительно, почему я никогда раньше не встречалась с ним? Андрей сказал, что он приехал всего несколько дней назад, но почему же он никогда не рассказывал об этом своим приятеле? Откуда взялся этот граф Виктор Александрович Алмазов? — Она произнесла имя про себя и содрогнулась. — Андрей, уж наверное, мне всё рассказал о себе. Почему же это знакомство скрыл?»

Задумавшись, Анна пропустила что-то происшедшее на улице и была удивлена шумом у парадных дверей.

   — Что это там такое? — спросила она, рассеянно обращаясь ближайшему лакею — тот смахивал кисточкой пыль с мебели рядом.

   — Не могу знать, барышня, — отозвался лакей, выпрямляясь по стойке «смирно» и выпучивая усердно глаза. — Не могу знать.

   — Дурак, — фыркнула Анна, возвращаясь к окну. — Это же курьер с каким-то письмом.

Теперь она хорошо разглядела человека у двери. Костюм пропитан пылью, несмотря на жару на руках кожаные перчатки с раструбами, широкополая шляпа совершенно закрывает лицо. Внимание девушки привлекли шпоры на грязных сапогах. Шпоры были какой-то незнакомой формы, очень длинные и острые с тройными колёсиками.

   — Да он — иностранец, — сказала сама себе девушка и, повернувшись, побежала вниз по ступенькам, желая посмотреть на курьера.

Анна не ошиблась. Курьер из Франции привёз пакет для Константина Эммануиловича. Ещё несколько месяцев назад подобное было невозможно, и почта переправлялась тайно. Но за последнее время отношения между монархической Россией и слегка поутихшей Францией несколько переменились, и доставка корреспонденции вновь наладилась.

   — Простите, мадемуазель, но я должен передать пакет лично в руки, — сказал курьер. Он говорил с сильным акцентом.

   — Коли Вы лично в руки хотите, так Вам подождать придётся, дядюшки теперь нет дома. Может не будет до вечера, а может быть до завтра.

   — Простите, мадемуазель, но ждать я не могу.

   — Тогда, я уверена, Вас Сергей Филиппович примет. Сергею Филипповичу-то Вы сможете почту передать? Он личный секретарь дядюшки.

Сказав так, Анна почувствовала какое-то лёгкое беспокойство. Ничего страшного не произошло ещё и, вроде, ничего не грозит, а случается человек предчувствует неприятность.

Если бы она настояла в тот момент, если бы она отобрала у французского курьера конверт с почтой, то дальнейшие события пошли бы, наверняка, по-другому руслу и не вылились бы в ту страшную перемену судьбы, что ожидала в ближайшем будущем юную хозяйку особняка, Анну Владиславовну Покровскую. Но Анна не могла знать будущее.

Секретарь Бурсы, Сергей Филиппович, взял набитый бумагами пакет и исчез с ним за дверью в библиотеке. Анна только плечами пожала.

   — Нате вам, даже спасибо не сказал.

Она видела, как курьер устало взбирается на свою лошадь. Она стояла у окна и ждала пока не утих стук копыт, и курьер не исчез за пылью в глубине улицы. Но она не могла видеть, что секретарь вскрывает ножом пакет и просматривает привезённые курьером документы.

В конверте содержалось восемь отдельных небольших листочков голубоватой бумаги. На каждом листочке указано имя и краткие данные о человеке. Это был ответ на запрос Константина Эммануиловича Бурсы, магистра общества «Пятиугольник». Один из привезённых курьером листочков должен был сыграть роковую роль. Одно из восьми было именем человека, выдавшего Парижский список организации.

Пробежав глазами все восемь листков, Сергей Филиппович подошёл к двери лифта, убедился, что в библиотеке теперь кроме него никого нет, вынув из стопки один листок, он быстро сложил его в 8 раз и засунул во внутренний карман жилета. После чего остальные листки вместе с пакетом спрятал в тайник за картиной.

«То, что было 8 досье, а осталось 7, вряд ли привлечёт чьё-то внимания, — соображал он, переодеваясь в уличное платье у себя в комнате. Но это лишь в том случае, если во вчерашней почте француз не указал точную цифру. Вчера было письмо, что в нём я не знаю, но, если там была указана точная цифра, подозрение падёт на меня. Но придётся рискнуть другого пути нет».

Всё также стоящая у окна Анна Владиславовна, видела, как секретарь вышел из дома и, помахивая тросточкой, быстро зашагал по улице.

«Куда это он направился?» — подумала она, ещё раз испытав лёгкое неприятное беспокойство, но уже через секунду девушка позабыла обо всём, отвлечённая новыми гостями.

Если бы Анна видела, что спустя час Сергей Филиппович оказался посреди большой меховой лавки купца Протасова, то было бы удивлена. Ещё более удивило бы Анну поведение секретаря. Какое-то время он стоял, делая вид, что разглядывает новенькую волчью шапку, потом подошёл человек, что-то шепнул ему и, озираясь, Сергей Филиппович быстро прошёл в задние комнаты.