— Кормщика облаять малым загибом, — распоря­жался комдив. — Вонючей рыбнице заткнуть дыру и взять на буксир.

Кто спорит, разрядка нужна, и смех снимает пере­напряжение. Но Терский казался спесивым, и это зли­ло Выру. Лейтенант подчеркнуто держался официаль­ных рамок, а комдив, наоборот, стал ещё разговорчивее и перешел на «ты».

После отворота конвоя в горловину между Рыбачь­им и Средним, где оба берега были свои, воздушные атаки прекратились. Зато артиллерия, осатанев, швы­ряла залпы вдогон. Сплошная стена чёрных разрывов поднимала грунт на входе в бухту Озерко. Снаряды ложились точно, замыкая единственный фарватер, который шел левее центральной мели, у мыса Литке. Лейтенант Выра был готов лезть на рожон, лишь бы скорей. Ясно, что при этом не избежать потерь, но он никогда ещё не выматывался до такой степени. Попро­буйте простоять семь часов на мостике, в дыму, рабо­тая и за себя, и за отсутствующего помощника коман­дира. Вокруг, кроме боцмана Осотина, не было ни одной знакомой души и никакой уверенности в том, что распоряжения поймут с полуслова, не струсят, не прохлопают. Отсчет шел в долях секунды, а значит, позади лейтенанта Выры осталось не семь часов, а четверть миллиона мгновений, любое из которых могло стать последним.

— Сигнальщик! Пишите на головной катер: «Про­мерить глубины справа у мыса Ларина. Двигаться осто­рожно — толчками. Судовой ход обвеховать».

— Сядет, — усомнился Выра. — На карте наимень­шая глубина — восемь десятых метра...

— Карты у егерей тоже есть, — охотно отозвался Терский. — Потому, как видишь, туда не стреляют...

Полуобняв лейтенанта, комдив объяснил, что тев­тонская пунктуальность не учитывает высоты при­лива.

— Разве они не видят колебаний уровня моря?

— Егеря — не моряки. Видят, конечно, а карта важнее. Раз показана отмель — ахтунг — фарватера нет и нечего тратить снаряды.

Лейтенант только теперь понял, для чего в штабе составили график прилива, вычислив высоту и время наступления самой полной воды. Но на него вдруг пахнуло сложным букетом из одеколона, трубочного табака и мускатного ореха. Сквозь ароматный камуфляж всё равно пробивался другой, более знакомый дух. И говорил комдив замедленно, с присловьем «пн-те» в каждой фразе.

«Когда только успел? — поразился Выра. — Неуж­то из фляжки, прямо на мостике?»

Тут бы ему уточнить неофициальным порядком мнение начальства по поводу того, кто сбил вражеские самолеты, подчеркнув, как важно педагогически при­знать заслуги «невезучего» экипажа. Момент был са­мый подходящий. Удобнее не придумаешь. Но лейте­нант, решительно отстранившись от размякшего собе­седника, доложил, что ветер после поворота стал боко­вым и относит дымовую завесу.

— Ваше решение? — нехорошо усмехнулся Терский.

— Повернуть обратно и добавить дыма, вызывая огонь на себя...

Флагманский катер швартовался последним, когда транспортные средства со вскрытыми грузовыми лю­ками уже рассредоточились у причалов.

Глава 2

Абрам-корга снялась с якоря

За несколько суматошных и беззаботных дней Артём Чеголин вернулся из лета в зиму. Поезда и само­леты везли его к северу. Позади остались олеанд­ры под распахнутыми окнами курсантского кубрика, и дальше всё отступало, как в фильме, который, смеха ради, крутят задом наперед. Киевские каштаны ещё по-весеннему выбросили белые свечи соцветий, а в Ленинграде только лишь обнажилась земля. «Сашкин сад» у Адмиралтейства был закрыт на просушку, н кроны деревьев с едва заметным зеленым дымком ёжились от промозглого дыхания Ладоги. И вот за окном плацкартного вагона уже карельские ели, припудренные поземкой, быстрая Кола в ледяном корыте припая. На муарово-белых её берегах торчала щетин­ка карликовых берез. Кола текла в Баренцево море, и название флота — Северный, — потеряв оттенок ге­ографической абстракции, сразу стало вполне ося­заемым.

Поезд остановился у скалистой террасы. Наверх ве­ли деревянные мостки с перекладинами, присыпанны­ми по наледи песком. Почти корабельные сходни упи­рались в дощатый барак, обитый наискось зеленой ва­гонкой. Чтобы не оставалось сомнений, на бараке име­лась вывеска «Мурманск» и ещё указатель: «Выход в город». Города, собственно, не было. По горбатым сопкам карабкались стандартные домики. На расчи­щенных пепелищах выстроились шеренгами сборно­щитовые двухэтажные бараки.

На голом перроне осталось человек десять. Все в чёрных ещё не обмятых шинелях. Половина лиц Чеголину была незнакома, но у всех оказались одинаковые чемоданы, и по весу, и по синему казенному дермати­ну. Значит, и дальнейший маршрут был один: в отдел кадров офицерского состава, сокращенно — ОКОС. Прибывшие размышляли, как лучше туда добраться, поглядывая на свои чемоданы, которые сковывали ма­невренность.

— Здравствуйте, товарищи лейтенанты!

С подножки мягкого вагона легко соскочил контр-адмирал. И ладони у лейтенантов автомати­чески дернулись к козырькам. Все они тянулись в струнку и напряженно помалкивали.

— По-видимому, нам по пути. Прошу ко мне на катер!

Адмирала сопровождали старшина с саквояжем и дама в пальто с чернобуркой.

— Всегда найдешь заботу, — сердилась спутни­ца. — Пойдем же наконец.

— Впервые в этих краях? — спрашивал контр-ад­мирал, словно не расслышав сварливой реплики. — Первый раз всё кажется сложнее. Беритесь-ка за свое «приданое». Побеседуем в пути.

Такой беседе вначале не хватало непринужден­ности. Особенно после того, как старшина поднял флаг с белой звездой на красном поле и военно-морским флажком «в крыже», то есть в верхнем углу у древка.

Флаг был несоразмерно велик для разъездного катера с застекленным салоном и открытой площадкой — кокпитом, зато свидетельствовал о том, что это был флагманский катер. Ну как можно после этого вос­пользоваться приглашением пройти в салон? Лейте­нанты гораздо лучше чувствовали себя под свежим ве­терком на кокпите. Тем более что «кокпит» в дослов­ном переводе с английского — «петушиная яма». Так образно называли молодёжную часть жилой палубы на старых парусниках.

Тусклая вода асфальтом катилась навстречу. Близ­кие скалы, не спеша, поворачивались вокруг мнимых осей. С левого борта — по часовой стрелке, справа — наоборот. Перламутровые горы сдавили залив до тес­ноты проезжей дороги. Корабли и буксиры двигались встречными потоками или шли на обгон, словно авто­мобили. Артём Чеголин первый раз видел такой за­лив-фиорд и, увлекшись, не заметил, когда симпатич­ный контр-адмирал вышел в кокпит.

— Рыболовный траулер огибает Абрам-коргу! — доложил старшина-рулевой.

Абрам, да ещё карга? — неловко сострил долговязый лейтенант, слегка заикаясь. — Я бы ещё понял, если б каргой оказалась Сара.

Шутка не получилась, и контр-адмирал, усмехнув­шись, заметил:

— Весьма глубокая мысль. И знаете, не вы первый прохаживаетесь по поводу сего географического назва­ния. Был такой случай, когда мы стояли вот тут на рейде. Помню, прибегает рассыльный с вахты: «Разре­шите доложить! Абрам-корга снялась с якоря!» В по­рядке уточнения пришлось его спросить: «Сами наблюдали?» — «Никак нет, — отвечает, — мне боцман сказал». С боцманом был разговор особый, а матроса можно понять: он служил по первому году...

Долговязый лейтенант, уловив намек, покраснел, но на этом дело не кончилось.

— Кстати, вам ничего не говорит вот эта веха?

Мимо катера как раз мелькнул бело-красный вер­тикальный шест с двумя алыми «вениками», раструба­ми наружу и общим черенком.

— Вестовая веха! — доложил долговязый, заика­ясь ещё сильнее.

— Именно. А там, дальше?

Разноцветные шесты с голиками на вершинах ограждали пространство у скалистого мыса.

— Наверное, под водой — каменистая гряда.

— Справедливо, — кивнул контр-адмирал. — Мест­ные мореходы такие банки называют «коргами». Коль скоро вы заинтересовались топонимикой, замечу, что Абрамы были нередки среди поморов-старообрядцев, а вот насчет Сары не скажу, не слыхал. Дальше по кур­су нам встретится ещё Анна-корга. У вас, лейтенант, — снова обратился он к долговязому, — нет такой зна­комой?