- Бросай свой топорик и беги! Жив будешь!

Хак не очень-то и надеялся, что разбойник послушается, так и вышло. Сипло всхрапнув, здоровяк задрал секиру над правым плечом и со свистом рубанул Хака. Ну вернее, то место, где Хак только что стоял. Разбойник не успел даже понять, как этот голозадый шустряк оказался у него за спиной. Хак ударил, ударил ногой по спине чуть выше копчика. Удар страшной силы, разбойник выгнулся, как парус на ветру, и пролетел так шагов пять. Грохнулся обземь, жуткая боль прожгла спину, он дернулся подняться, но с переломанным позвоночником встать уже не судьба. Хак подошёл ближе, в эту минуту подоспел Гансауль. Парень взялся правой ладонью за подбородок скулящего от боли разбойника, левая - на затылок, резкий поворот, сухо хрустнуло, и разбойник вытянулся, обмяк, как сломанная кукла. Гансауль ошарашенно осмотрелся,  тяжело дыша и сплевывая, с трудом нашёл что сказать:

- Ну ты... чёрт... четверых... голой зад... голыми руками!

Хак тяжело выдохнул, заколотило нещадно, словно на дворе лютый мороз. Парень поспешно взялся натягивать одежду, но Гансауль остановил, с загадочным видом исчез в доме. Спустя полминуты вернулся, в руках такая же как у него расшитая рубаха и серые, широкие, как шаровары штаны.

- Вот, держи. Получше твоих лохмотьев будет.

- Спасибо.

- Да это не мне спасибо, а хартайцам. Понапрятали добра... такие рубахи в Канагуне знаешь каких денег стоят? А нам, считай, бесплатно...

Рубашка пришлась впору, словно для него шита, а вот штаны малость коротковаты. Хак стянул с убитого вожака сапоги, большие, конечно, но сойдёт. Трясти не перестало, зуб на зуб не попадает, Гансауль с тревогой схватил товарища за плечо и тут же рывком отдернул руку. Тело Хака вибрирует, словно парня бьёт током, дрожащие ноги не выдержали, Хак упал на колени. Гансауль отступил на пару шагов, тут явное колдовство. Не может человека так лихорадить, чтобы плоть под рубахой вздувалась волнами. Хак свалился на бок, заскреб ногами по земле, с жутким воем скрючился в три погибели. Рубаха лопнула в плечах, обнажившиеся мышцы вздулись, на глазах увеличиваясь. Хак тихо застонал, но вскоре совсем затих. Ошарашенный Гансауль ещё долго стоял, туго соображая, как же быть дальше...

Нет, глоды его не убили. Иначе откуда такое жгучее жжение в макушке - мёртвые боли не чувствуют. Цукенгшлор поднял руку, и не открывая глаз, провёл ладонью по голове. Так и есть - вздувшиеся бугорки плоти, на совесть зашито. Долго лежал в звенящей тишине, рядом что-то тихо скрипнуло, вроде бы дверь.

- Да вы никак пришли в себя, господин Цукенгшлор?! Ну наконец-то, а то уж мы волноваться начали!

- Жаль, что не сдох...

Шмальц прям сама любезность:

- Ну что вы, майор?! У вас ещё все впереди, все только начинается.

- Я... говорю... жаль, что ты не сдох!

Собеседник чуть обиженно хмыкнул, но голос звучит ровно:

- Я доложу господину... хм... я доложу, что вы пришли в себя.  Набирайтесь сил, разговор предстоит долгий и чрезвычайно серьёзный...

Шмальц ушёл, тихо притворив за собой дверь, Цукенгшлор скользнул взглядом по маленькой комнате, всё стерильно белое - стены, потолок. Из мебели лишь узкая больничная койка и маленький коротконогий столик возле изголовья, тоже выкрашен белоснежной краской. Майор покосился на окно, сквозь неплотно задернутые занавески увидел кусочек ярко-голубого неба. А ещё... ещё кое-что хорошо знакомое. За окном в метрах двухстах темнело угрюмое здание Канагунской городской больницы. Цукенгшлор невольно вздрогнул, до столицы от места боя дней пятнадцать пути. Как же его довезли так быстро? Дверь деликатно скрипнула, и майор отвлекся от тягостных дум, чтобы взглянуть на вошедшего. Узнал сразу, но разум отказался поверить, что перед ним сам глава  Имперской безопасности генерал Шайзер. Но нет, виденное не раз на портретах хмурое лицо, злобные поросячьи глазки, огромный шнобель, как у пеликана, и нелепые усы кисточкой, как у Гитлера. Он уверенно вошёл в комнату, следом ужом скользнул Шмальц, в руках тонконогий стул с мягким сидением. Услужливо подставил, Шайзер плюхнулся не глядя. Поросячьи глазки уставились на майора с нескрываемым любопытством, Цукенгшлор в ответ не отвел глаз, подозревая какой-то подвох.

- Вижу удивлён, майор?! А вот ты меня тоже немало удивил.

- Чем?

- Самодеятельностью своей! Ты зачем всех каторжан угробил?

Майор приподнялся на локте, по мозгам тут же ударило, словно кувалдой, но он так и замер, лишь спустя несколько секунд глухо прохрипел:

- Я хотел спасти гарнизон...

- Спас?!

- Зачем? Зачем вы всех...

Шайзер откинулся на спинку стула, пристально изучая майора, тот не отвел взгляд. Наконец, нарушил затянувшееся молчание:

- В гарнизоне, конечно, служили хорошие ребята. Большинство из них - честные, преданные королю воины. А это... в складывающейся ситуации не очень хорошо. И если б гарнизон добрался до Канагуна - это было бы очень некстати.

Теперь уже майор с интересом взялся изучать Шайзера, неужели генерал... готовит мятеж?!

- Я вижу, вы прекрасно поняли, что в скором времени назревает?

- Вы решили свергнуть короля?

Шайзер с достоинством кивнул:

- Все верно. Этот старый жирный дурак уже всем поперёк горла. Только и может устраивать балы и тратить казну на шумные праздники!

Майор опустил голову на подушку, слезящиеся от дикой боли глаза бездумно шарят по белоснежной глади потолка.

- Дайте угадаю, нового короля зовут Шайзер Первый?

Генерал усмехнулся:

- А вот и нет. Если все пойдет согласно нашим новым планам - короля будут звать Цукенгшлором...

Всё тело жутко болит, словно пропустили через мясорубку. Хак медленно открыл глаза, с трудом вспоминая недавние события, всё будто в тумане. Смутно вспомнилась какая-то не то ссора, не то драка, но чем всё закончилось - неизвестно. Небо темнее чернил, с мелкими блестками далёких звёзд склонилось, убаюкивая. Спать не хочется, затекшее тело просит размяться. Хак пошарил ладонью и... обомлел. Лежит на досках, и сбоку ладонь нащупала прохладное дерево. Полыхнула мысль, что в гробу, но тут же исчезла, иначе откуда звездное небо перед глазами. Из косматого облака выбралась круглая, как монета, луна, разлив бледный свет по округе. Хак сел, глаза чуть привыкли к сумраку, внимательно огляделся. С облегчением сообразил, что сидит в повозке, чуть в стороне, тихо фыркая, пасется лошадь. Слева до самых звёзд чернеет почти отвесная скала, от остывшего камня веет холодом и неприступностью. Справа небольшая площадка, поросшая мелким корявым кустарником, сквозь редкие ветки мерцает пламя. Хак перевалился мешком через низкий бортик повозки, до костра шагов двадцать, поплелся на свет, как мотылёк. У огня, зябко сгорбившись, сидит Гансауль, глаза настойчиво что-то пытаются разглядеть в бешеной пляске языков пламени. У ног, положив мордочку на лапки, чутко дремлет молодой пес, почти щенок, чернявый, похожий на медвежонка. Стоило подойти ближе, псёныш тут же вскинул голову, звонкий лай разлетелся на всю округу. Гансауль оторвал взгляд от костра, все ещё погруженный в тяжкие думы, смотрит на Хака, словно видит впервые.

- Выспался, душегуб?!

- Ты о чем?!

- Что - опять не помнишь ничего?

Хак молча кивнул.

- И как четверых голыми руками уделал?

- Я?!!

Гансауль усмехнулся:

- Ну не я же? В разных передрягах довелось побывать, и драться учили чуть не с малых лет, но не знаю... Я бы, наверное, на твоём месте тогда не рискнул... Хотя... С такой-то силищой... Рубаху вот новую жаль - испортил.

- В каком смыс... - Хак опустил взгляд, - ох ё... Что это?!

Руки и ноги перевиты вздутыми буграми мышц, на животе под рубахой каменные кубики пресса, сила, неимоверная сила разливается во всем теле. Рубаха на плечах распорота по швам, в прорехи настойчиво лезет ночная прохлада. Хак долго разглядывал в мрачном, мерцающем свете костра собственное тело, наконец, пораженно выдохнул:

- Не может быть! Но как?