— Ух ты, неплохо устроился! Молодец! Ну как жена, дети? У тебя тут красиво, видать много стал зашибать. Интересно, на чем это ты так разбогател? Значит, за твои дерьмовые фотографии здорово платят?

— Убирайся, что тебе от меня надо? — трясущимися губами произнес Беллини.

С наглой, насмешливой улыбкой Сантино подошел почти вплотную к фотографу и продолжал:

— С чего это ты так сдрейфил? Наверно, в штаны наложил! Гляди-ка — белый как покойник и весь в поту. Видно, совесть у тебя не чиста… Слыхал, молодой Рибейра возвратился в Италию.

— А кто это? — с невинным видом спросил Беллини.

— Сын старика Рибейры, — объяснил Сантино, — еще недавно самого крутого «крестного отца». Он окочурился в Америке. Так вот, мальчик-то, оказывается, подрос…

— И причем же тут я? — с деланным недоумением произнес фотограф.

— А ну кончай, гнида, придуриваться! — вдруг угрожающе заорал Сантино. — За какие такие снимочки молодой Рибейра отвалил тебе башли? Покажи чек!

— Да чего ты пристал, — вяло отбивался от его вопросов Беллини. — Ну какие-то там старые семейные фотографии.

— Давай сюда чек! — приказал киллер, и не успел Беллини достать его из кармана, как Сантино вырвал чек у него из рук. — Ничего себе семейные фотографии! Такие за них деньжищи! А ну гони сюда живо все снимки, что ты делал для Рибейры! — заорал Сантино.

Тут взгляд сицилийца вдруг упал на пластмассовую игрушку — его привлекли яркие переливающиеся краски — и он поднес ее к глазам, чтоб лучше рассмотреть.

— Да не помню я, куда сунул эти старые фотографии, — ни жив ни мертв ответил фотограф. — Надо пойти поискать. Да поставь ты на место эту штуку, — добавил он в испуге, — это любимая игрушка моей младшенькой. — И взяв из рук Сантино прозрачный цилиндр, отставил его подальше.

Потом подошел к письменному столу, словно, чтобы поискать в нем фотографии, выхватил из ящика пистолет и наставил на сицилийца. Пятясь от него с оружием в руках, Беллини умоляюще забормотал:

— Оставь меня в покое, Сантино! Отдай чек и уходи. Клянусь тебе, — так и передай, — что я буду молчать и через два дня духа моего не будет в Милане и вы никогда больше обо мне не услышите!

— Да ну, что ты распсиховался, — примирительно произнес Сантино. — Вот, забирай свой чек, — и бросил чек к ногам фотографа.

Когда тот, не сводя взгляда с сицилийца и по-прежнему держа его под прицелом, нагнулся за чеком, Сантино молниеносным движением выхватил из-за пояса пистолет и несколько раз подряд выстрелил в Беллини. Фотограф, обливаясь кровью, упал как подкошенный.

На выстрелы по узкой лестнице, ведущей из ателье на антресоли, где была устроена жилая комната, сбежала довольно еще молодая темноволосая женщина. За юбку ее цеплялись трое детей — мал мала меньше. Это была сожительница Беллини Джаннина или Нина, как называли ее все, кто знал.

Она кинулась к распростертому телу фотографа и, увидев, что он мертв, подняла его пистолет и направила на убийцу.

Сантино, схватив Нину за руку с оружием, попытался повернуть ее так, чтобы выстрел пришелся в голову убитого. Однако ему это не удалось: раздался выстрел, но пуля ушла в потолок. Видя, что ему не справиться с рассвирепевшей женщиной, Сантино бросился вверх по лесенке, на которой в ужасе застыли дети, схватил на руки громко ревущую двухлетнюю Франческу и, прикрываясь ребенком, устремился к выходу. С порога Сантино крикнул женщине:

— Нина, если хочешь, чтобы твой ребенок остался жив, говори, что Беллини застрелила ты. Обо мне ни звука и найди фотографии, которые прятал твой муж. Не найдешь — никогда больше не увидишь девчонку.

Нина, застыв от ужаса, смотрела на похитителя, не в силах произнести ни слова. К ней жались двое детей — мальчик и девочка — постарше.

Девочка на руках у Сантино продолжала громко плакать. Чтобы успокоить ребенка, сицилиец схватил любимую игрушку — пластмассовый цилиндр. Но игрушка мешала ему открыть дверь — обе руки у него оказались заняты. Тогда он поставил ее на тумбочку у выхода из ателье. Но, распахнув дверь, снова взял игрушку, сунул ее Франческе и скрылся с похищенным ребенком на руках.

— Нам надо бежать! — крикнула Нина мальчику.

Но не успел выбежать из ателье Сантино, как дверь снова распахнулась и на пороге выросла мужская фигура. Ликата разминулся с ним всего на какое-то мгновенье. Он осторожно, с пистолетом в руках, вошел в ателье. И встретил устремленный на него пистолет. Не слушая того, что ей говорил пришедший, Нина, обезумев от страха, была готова спустить курок. Она стояла широко расставив для устойчивости ноги и сжимая оружие обеими руками, чтобы не промахнуться.

Не обращая на нее внимания, Ликата склонился над лежащим на полу телом. Давиде понял, что опоздал — человек этот был мертв. Ликата сразу узнал в убитом того остроносого, что трижды выстрелил в него в гараже в Палермо.

Нина продолжала держать Давиде под прицелом.

— Это я убила его. Я! — без конца повторяла женщина.

Вырвать у нее пистолет оказалось не так-то просто. Ликате мешали и детишки — мальчик лет семи и девочка лет пяти, отважно бросавшиеся на помощь матери.

— Да не бойтесь меня, я не собираюсь причинять вам никакого вреда, — убеждал Ликата женщину.

Наконец до Нины, видимо, дошло, что пришелец и впрямь не сообщник Сантино, и она отбросила пистолет.

— Это я застрелила его вот из этого пистолета, — продолжала твердить женщина. Она не плакала, глаза у нее были широко раскрыты, взгляд словно застыл.

Давиде нашел в ателье телефон и вызвал полицию.

Не прошло и нескольких минут, как под вой сирен начали прибывать патрульные машины. Фотоателье заполнили люди в форме и в штатском. Ликата, поднявшись по лесенке, следил сверху за происходившим в фотоателье. Одни полицейские хлопотали возле тела убитого, другие допрашивали женщину, которая без конца повторяла одну и ту же фразу:

— Это я убила его… Я его застрелила…

Однако полицейских ее признание не убедило — было ясно, что Беллини убит не из того пистолета, что они нашли подле его тела. Из него был произведен лишь один выстрел, а фотографа убили тремя. Об этом они сразу же доложили прибывшему следователю прокуратуры Сильвии Конти.

— Кроме того, странно, — добавил пожилой сержант, — что эта женщина совсем не обращает внимания на своих детей. Словно позабыла о них.

Сильвия отдала первые распоряжения:

— Вызовите сотрудника детского приемника. Найдите какого-нибудь адвоката по назначению для арестованной. Пусть как можно скорее приедет в полицейское управление: задержанную мы отвезем туда.

— Но вряд ли в такое позднее время… — попытался возразить сержант Джуньи, постоянно сопровождавший судью.

— Адвокат необходим немедленно! Я хочу сейчас же допросить арестованную, — категорическим тоном произнесла Сильвия. Потом спросила: — Да, а где тот человек, который вызвал полицию?

— Он здесь, в жилой комнате, — ответил Джуньи.

Сильвия стала подниматься по лесенке и вдруг увидела перед собой Ликату. Удивление ее было безгранично.

— Давиде! — воскликнула она. — Что ты тут делаешь? Когда ты вышел из больницы?

— Сегодня утром, — спокойно ответил Ликата. — Убитый — это тот человек, который стрелял в меня в Палермо. Это фотограф Беллини. Я пришел с ним побеседовать, но кто-то уже опередил меня.

Сильвия вместе с Давиде отправилась в полицейское управление. В другой машине туда же доставили арестованную Нину и ее детей.

В кабинете Сильвии уже кипела работа. Ей доложили о результатах баллистической экспертизы. Налицо явное несоответствие — ясно, что в фотографа стреляла не Джаннина. Пуля, выпущенная из ее пистолета, застряла в потолке. Сильвия начала допрос, но женщина продолжала упрямо повторять, что Беллини убила она.

В это время в кабинет запыхавшись, на ходу приглаживая растрепавшиеся волосы, вбежала молодая девушка в очках, — срочно вызванный адвокат по назначению Мартина Феррари. Она была еще совсем молода, это было ее первое дело, и девушка заметно нервничала.