«Да, ты прав, Давиде, — писала Сильвия. — Отступать нельзя. Надо продолжать наше дело, идти вперед ради тех, кто будет жить после нас. Ради будущего. Я просто устала. Когда доведу до конца это следствие, подам в отставку. И буду ждать тебя. Так хочется жить такой же жизнью, как все остальные люди — без ненависти, без злобы, с тобой, мой любимый…»

Ликата сунул записку в карман, быстро собрал вещи, вызвал машину и покинул гостиницу.

По дороге, в машине, Давиде еще раз перечитал записку.

«Мы будем с тобою вместе, и все у нас будет хорошо. Так же хорошо, как было сегодня ночью. Целую тебя. Сильвия», — кончалось письмо.

Спрятав записку, Ликата сказал сидевшему за рулем Браччо:

— Сначала заедем на минутку на виллу к Тано, а потом махнем домой — в Италию!

Тано в его комнате, несмотря на ранний час, не было. Войдя в соседнюю комнату — к Марии, Ликата и Браччо увидели Тано у постели сестры. Большой подушкой он накрыл ее голову. В руке у него был пистолет. Он собирался выстрелить в сестру через подушку.

— Стой! Не делай этого! Опомнись, Тано! — крикнул Давиде, кидаясь к нему.

Тано с неожиданной злобой прошипел:

— Не подходите! Еще один шаг — и пристрелю обоих.

Не обращая внимания на устремленный на него пистолет, Давиде подошел вплотную к Тано и решительно потребовал:

— Отдай оружие!

— Ты что — смерти не боишься? Почему? — удивленно спросил Тано.

— Оставь Марию жить!

— Как я могу оставить вот так ее страдать всю жизнь? Послушайте сами, — проговорил Тано.

Мария продолжала стонать. Сквозь жалобное всхлипывание она продолжала бормотать:

— Тано, помоги! Останови их!

— Вы слышите? — спросил Тано.

— Не решай за нее, — сурово произнес Ликата. — Что ты о ней знаешь? Она совсем не похожа на тебя, не твоя копия, да и не такая, как я. Она совсем другой человек, потому-то так жестоко и страдает. Мы с тобой даже представить себе не можем ее страданий. Ты же хочешь заставить ее жить так, как желаешь ты… Ну же, отдай пистолет, — повторил Давиде уже мягче и взял оружие из разжавшихся пальцев Тано.

Бренно сидел в столовой у себя в усадьбе, за обеденным столом — это было его любимое место. У ног его лежал, злобно скаля зубы, черный мастино. Двое лощеных молодых людей — его бухгалтеры — привезли показать целую пачку финансовых документов — отчеты о банковской деятельности, счета, квитанции. Бренно с недовольным видом просматривал бумаги и ворчал:

— Мне это все ни к чему. Всегда терпеть не мог арифметику — все эти цифры, даты, номера… Я даже был не в состоянии проверить счетовода своей первой скотобойни… А вы теперь от меня хотите, чтоб я разбирался во всех этих документах на миллиарды лир… Во всех этих суммах, что вы перечисляете туда-сюда… Милан, Лондон, Франкфурт… К чему вас проверять… Я и так прекрасно знаю, что вы меня не обкрадываете… Но вовсе не потому, что вы такие честные — крадут все, и образованные тоже — и бухгалтеры, и адвокаты… Вы не крадете потому, что меня боитесь — и правильно делаете! Да нет, какое там боитесь — вы трепещете передо мной от ужаса…

Дверь приоткрылась и в комнату заглянул Марко. По его лицу Бренно понял, что сын хочет сообщить ему нечто важное.

— Забирайте свои бумажки. Потом дадите их посмотреть ему, — проговорил Бренно, указывая головой на Марко. — А сейчас идите, идите, — выпроводил он посетителей.

— Отец, я нашел человека, который убил дочь Эспинозы, — сказал Марко.

— Значит, ты, наконец, повзрослел, начинаешь разбираться в людях, — отозвался Бренно. — И где же он?

— Здесь, в хлеву.

— Идем, — сказал, поднимаясь из-за стола Бренно.

В хлеву, на земле, лежал связанный человек. Его сторожил один из телохранителей Бренно. Лицо его было в кровь разбито. Это был Стинко — тот водитель, которого прислал Сантино с фургоном в Бергамо. И этого парня Бренно считал одним из самых преданных!

— Говори, предатель, кто тебя нанял замочить дочь Эспинозы? — спросил Бренно.

— Карта, — еле слышно прошептал парень.

— Громче! Повтори! Да ты отдаешь себе отчет, что говоришь?! — заорал Бренно и изо всех сил пнул его ногой.

— Клянусь! — повторил парень. — Джакомо Карта. Он дал мне тридцать миллионов.

— Значит, Карта работает на Рибейру, на Тано, выходит, и Салимбени с ними заодно. Все против меня! Вот иуды, ядовитые змеи! — воскликнул Бренно, обращаясь к сыну. — С Салимбени мы разберемся после, и Карта от нас не уйдет. А пока что кончим с этим гадом, с этим педиком. Гляди, у него, как у бабы, серьга в ухе. Тьфу! Ты мне противен, — крикнул Бренно в сердцах и плюнул на валявшегося на земле пленника. — Сделай это ты, — приказал он Марко.

— Клянусь, я буду служить вам верой и правдой! Хотите, я сам прикончу Карту? Только не убивайте меня! — молил Стинко.

Но Бренно, не слушая его, повернулся и вышел из хлева.

— Развяжи ему перед смертью руки, — велел Марко охраннику.

Коровы в хлеву шарахнулись от громкого выстрела.

Потом Бренно с сыном и телохранителем сели в машину и поехали в город. Остановились у подъезда гостиницы, где, приезжая в Милан, жил Салимбени. Швейцар распахнул перед ними дверь и сказал, чтобы они не беспокоились о парковке: он сам поставит машину на стоянку.

Салимбени не было дома: они сами открыли дверь номера, все трое вошли и расположились ждать хозяина. На столе в номере стояла открытая коробка шоколадных конфет.

У возвратившегося вскоре Салимбени от изумления полезли на лоб глаза.

— Вы что, не в своем уме? Что вы здесь делаете? — спросил он. — Разве можно вот так открыто сюда приходить?

Бренно, улыбаясь во весь рот, спросил:

— А кто это подарил конфеты, кто тебя так любит? Женщина, а, может, мужчина? На, съешь конфетку!

И протянув конфету Салимбени, с ухмылкой добавил:

— Я только что ее отравил!

Салимбени испуганно отшатнулся.

— Да нет, я еще даже руки помыть не успел!..

— Ну не хочешь — как хочешь, — усмехнулся Бренно…

— Я кое-кого тут жду… — промямлил Салимбени. — И к чему нам здесь встречаться?

— Да ты не волнуйся, мы заскочили к тебе всего на минутку, — успокоил его Бренно. — Сейчас уйдем. Я только хотел поставить тебя в известность об одном своем решении: ты должен взять его, — он указал на Марко, — к себе и заместители, назначить вице-президентом твоей компании.

— Зачем это? — опешил Салимбени. — Вы же и так все контролируете. Кроме того, это опасно, нам надо соблюдать осторожность, взвешивать каждое слово, каждый поступок… Как только услышат фамилию, пойдут разговоры…

— Да не бойся, Марко будет вести себя осмотрительно. Хватит парню держаться за папины штаны, пора посмотреть на людей, начать жить самостоятельно. А насчет фамилии — все в порядке, у него другая. Мы с его мамашей законным браком не сочетались — она единственный человек, который осмелился сказать мне «нет» и после этого оставшийся в живых.

— Да, но это будет не так-то легко сделать… Право, не знаю…

— Смотри, Салимбени, — согнав с лица ухмылку, угрожающе проговорил Бренно, — ты ведь сам сказал, что надо хорошенько взвешивать каждое слово и каждый поступок… Значит, жду от тебя через два дня все необходимые бумаги о назначении Марко. Мы сами приедем и все подпишем.

— Так быстро? Боюсь, я не успею… Не забывай, Бренно, что я для тебя провернул дельце на тысячу миллиардов…

Бренно вновь протянул конфету:

— На, съешь же!

Глаза у Салимбени округлились от страха, он крепко сжал губы и отрицательно замотал головой. Тогда Бренно с усмешкой отправил конфету себе в рот. Продолжая ухмыляться, он с силой похлопал Салимбени по щеке и проговорил:

— Ну и говнюк же ты! Ну и мерзавец!

И, подав знак сыну и телохранителю, вышел из номера, оставив остолбеневшего Салимбени размышлять о том, что это все означает.

Идя по длинному гостиничному коридору, Бренно уже без всякой улыбки деловито сказал своим спутникам:

— Первым делом надо пришить Карту, а потом разберемся и с этим гадом! Иуды, предатели! — и грязно выругался.