Герой Советского Союза Николай Выдриган погиб при исполнении задания вскоре после парада Победы, участником которого он был.
Снаряды уже рвались на территории имперской канцелярии. Ротмистр Герхард Больдт писал в тот день в своем дневнике:
«Удушливый запах серы и известковая пыль наполнили комнату… Наверху начиналось настоящее пекло. Снаряд за снарядом взрывался на территории канцелярии. Все бомбоубежище ходило ходуном, как при землетрясении. Минут через пятнадцать огонь как будто стал ослабевать и, судя по грохоту, переместился в направлении Потсдамской площади…
Я старался уснуть, но не мог. В половине шестого русская артиллерия открыла огонь более сильный, чем раньше. Обстрел превратился в непрерывный раскат грома, какого я еще не слыхал за всю войну. Вентиляторы неоднократно приходилось выключать больше чем на час. Самый верхний слой бетона был пробит в нескольких местах, и нам было слышно, как сыпалась известка на второй его слой. Среди грохота орудий все чаще раздавались глухие, тяжелые взрывы бомб. Ураган огня и стали обрушился на имперскую канцелярию и правительственный квартал. Антенна нашей радиостанции на 100 ватт рухнула… Нам несколько раз казалось, что обстрел достиг уже своего предела, но мы ошибались. Недостаток воздуха становился невыносимым. Головная боль, затрудненное дыхание к концу дня усилились. Люди в убежище впали в состояние апатии».[17]
Именно поэтому обычное «обсуждение ситуации», несмотря на крайне печальные «донесения с мест», никого, и даже «фюрера», не взволновало. Все сидели молча. И только сообщение о том, что войска генерала Буссе — огромная двухсоттысячная группировка, окруженная в лесах юго-восточнее Берлина, — частично прорвали кольцо, двинулись в район Барута и пошли на соединение с войсками генерала Венка, словно очередная доза камфары, внесло некоторое оживление. Но Кребс умолчал о том, что эта прорвавшаяся и вновь окруженная войсками 1-го Украинского фронта группировка, двигаясь на запад, постепенно уничтожалась.
В дневнике объединенного командования в тот день было записано: «В Берлине идут ожесточенные бои на внутреннем обводном кольце… Несмотря на все приказы и мероприятия по оказанию помощи Берлину, этот день явно свидетельствует о том, что приближается развязка битвы за столицу Германии».[18]
Еще накануне Гитлеру потребовался генерал Фегелейн. Однако найти его смогли только на другой день к вечеру. Эсэсовцы захватили его на западной окраине Берлина: он собирался отбыть в неизвестном направлении, прихватив с собой чемодан со слитками золота и деньгами в различной валюте.
Его доставили в бункер и заперли в комнате начальника обороны правительственного квартала генерала Монке.
По приказу Гитлера генерал Монке и два офицера должны были допросить Фегелейна и предъявить ему обвинение в измене фюреру и Германии. Но Фегелейн, обнаружив в комнате у генерала вино, напился. Ни на какие вопросы он не желал отвечать, требовал свидания с женой, с Гиммлером или с Гитлером.
Вся эта сцена напоминала дешевый водевиль: головорезы в генеральских мундирах обвиняли в предательстве такого же предателя немецкого народа, какими были они сами. Гитлер приказал его расстрелять.
В тот же день в бункере появилось покаянное письмо Геринга, написанное им из тюрьмы. Но это письмо Гитлеру не показали. Радио передало следующее коммюнике:
«Рейхсмаршал Герман Геринг уже длительное время страдал болезнью сердца, которая теперь вступила в активную стадию. Поэтому он сам просил, когда требуется напряжение всех сил, освободить его от руководства военно-воздушными силами и связанных с этим задач. Фюрер удовлетворил эту просьбу. Новым главнокомандующим военно-воздушными силами назначен генерал-полковник Риттер фон Грейм, который одновременно произведен в генерал-фельдмаршалы».[19]
Вечером в бункере появился Вейдлинг. Он говорил о катастрофическом положении с доставкой снарядов и питания по железной дороге и по воздуху. С потерей аэродромов Гатов и Темпельхоф оно еще больше ухудшилось. Генерал хотел убедить Гитлера в безнадежности положения.
Ничем не мог утешить своего «фюрера» и генерал Кребс: от Венка никаких сведений не было, от «группы Штейнера» — тоже. В довершение всего заместитель министра пропаганды доктор Науман сообщил, что иностранное радио передало о вступлении Гиммлера в переговоры с англо-американским командованием и о том, что его предложение о капитуляции союзниками отклонено…
Вейдлинг записал в своем дневнике:
«Потрясенный фюрер долго смотрел на доктора Геббельса и затем тихо, невнятно пробормотал что-то, чего я не мог разобрать. С этого часа в имперской канцелярии на Гиммлера смотрели как на изменника.
Особое значение в общей обстановке, о которой Кребс продолжал докладывать, имел глубокий прорыв русских в направлении Нойштрелиц на участке группы армий „Висла“. Командующий этой группой армии генерал-полковник Хейнрици в своем донесении объяснял быстрое продвижение русских тем, что боевой дух подчиненных ему частей непрерывно падал.
Вскоре после этого меня отпустили, однако до поздней ночи я ожидал генерала Кребса, который вместе с Геббельсом оставался у фюрера…
Во время ожидания я подсел к Борману, Бургдорфу, Науману, Аксману, Хевелю и адъютантам фюрера. За нашим столом сидели также две женщины — личные секретари фюрера… Во время беседы я высказал свои соображения по поводу обороны Берлина и заявил, что следует прорваться из окружения, пока еще не поздно. Я сослался на большой опыт последних лет, свидетельствующий о том, что прорыв из „котла“ только тогда увенчивается успехом, когда одновременно ведется наступление извне на выручку окруженной группировки. В заключение я назвал эту безнадежную борьбу за Берлин безумием. Со мной были согласны все, даже рейхслейтер Борман… Когда позднее появился генерал Кребс, я высказал ему те же соображения и завоевал его настолько, что он поставил мне задачу — доложить завтра вечером фюреру мой план прорыва».[20]
28 апреля
Комкор Семен Переверткин. — Бои за мост Мольтке. — Первые отряды на северном берегу Шпрее. — Максим и Марина встретились. — У врага в подземелье
Фашистскому Берлину стало трудно дышать. У него больше не было окраин, он весь съежился между Шпрее и каналами. Не было и тыла. Войска лишены были возможности маневрировать на улицах и площадях: они были под прямой наводкой нашей артиллерии. Фашисты маневрировали между… этажами.
Бессмысленность сопротивления была очевидна, однако гитлеровцы не только продолжали борьбу, но довели свой фанатизм до безумия. Некоторые, боясь возмездия за преступления перед своим народом, кончали жизнь самоубийством в своих квартирах на глазах у близких.
Мне приходилось бывать в таких домах и в районе Карова, и Панкова, и вот теперь в районе Моабита.
Наступление наших войск шло со всех сторон. Теперь уже ни одна вражеская воинская часть не могла вырваться из берлинского кольца, а части генералов Буссе и Венка не могли проникнуть в столицу. Войска фронта вели наступление на центр Берлина. Главные события развивались в районе действий корпуса С. Переверткина. Потому мы решили держаться поближе к нему и к командирам дивизий. На их картах — мы это видели — появились жирные красные стрелы, острия которых упирались в рейхстаг. Один из офицеров штаба рассказал мне, что Семен Никифорович Переверткин с такой силой чертил эту стрелу, что сломал два красных карандаша. Стрела проходила через Шпрее, по мосту Мольтке. Это была последняя водная преграда.
Сколько их было на пути наших войск? Терек, Дон, Днепр, Неман, Висла, Одер — широкие, быстроходные реки. А эта? Ширина около 40 метров, гранитные берега, а взять трудно, может быть, труднее, чем широкие и полноводные.