Именно поэтому генерал Вейдлинг, комендант Берлина и начальник его гарнизона, широко использовал подземные сооружения города, бомбоубежища, метро, коллекторы, водосточные каналы. Все опорные пункты обороны связывались между собой подземными ходами, при выходе из которых устанавливались железобетонные колпаки.

27 апреля наши войска овладели десятками таких колпаков в районе Моабита и Сименсштадта. Гитлеровцы по подземным переходам уходили в тылы, а затем целыми отрядами появлялись на улицах и в переулках и вновь начинали бои за дома, принадлежавшие уже нам. Автоматчики, снайперы, гранатометчики и фаустники превращались в диверсионные группы, которые устраивали засады, вели огонь по автомашинам, танкам, пушкам, рвали связь.

Тем не менее наступление продолжалось. Артиллерия сопровождения находилась в боевых порядках штурмовых групп и прямой наводкой уничтожала все препятствия, помогая продвижению пехоты.

Утром мы были на командном пункте генерала С. Переверткина в Плетцензейской тюрьме. Он был радостно возбужден. Ежеминутно в комнату входили и выходили офицеры, беспрерывно зуммерил телефон, и на сей раз мы не почувствовали себя лишними. Больше того, генерал движением руки пригласил нас сесть и, не стесняясь, без условных выражений, говорил по телефону с В. Шатиловым:

— Василий Митрофанович! Есть приятные твоему сердцу новости. Снова меняется твое направление… Что?.. Слушай, слушай… Теперь пойдешь на восток, к Малому Тиргартену. Оттуда виден рейхстаг. Понял? Они мечтали о Кремле, а мы пришли к рейхстагу… Уяснил? То-то. Для этого твоей дивизии и нужно овладеть тюрьмой Моабит, выйти к Клейн Тиргартену и к Шпрее в районе моста Мольтке. Понятно? Да, да, дивизия Асафова движется во втором эшелоне, за тобой. Слева у тебя дивизия Негоды, ты чувствуешь его? Нет? Странно. Я приму сейчас меры.

Тут же генерал связался с комдивом Негодой:

— Алексей Игнатьевич!.. Что ты молчишь?.. Ну и что? Неужто этот плац — непреодолимая крепость? Чего тебе не хватает?.. Почему же молчишь? Шатилов из-за тебя сдерживает темп атаки. Понял? Огня сейчас подбавим, желаю…

Генерал снова крутит ручку полевого телефона:

— Васильков? Обрати внимание на дивизию Негоды. Он завяз около учебного плаца, жалуется на сильный вражеский огонь. Поинтересуйся. Нужно подавить огонь противника. Ясно?

Но как только генерал закончил разговоры, из которых мы в общих чертах представили картину операции, тут же раздался телефонный звонок. Подняв трубку, Семен Никифорович ответил одним словом: «Есть!»

Обращаясь к нам, сказал:

— Извините, срочно вызывает командарм, — надел плащ, фуражку, окликнул адъютанта Бондаря и вышел.

Мы направились в оперативный отдел, чтобы «усвоить» то, о чем только что слышали. Офицеры оперативного отдела корпуса хорошо нас знали и охотно «расшифровали» на карте приказы С. Н. Переверткина.

Красные стрелы окружали Моабитскую тюрьму, а южнее нацелены были на берег Шпрее.

В районе же Сименсштрассе на север направлены были синие острые стрелы: они говорили о пяти контратаках немцев, которые понимали решающее значение этого района и всеми силами старались восстановить утерянные позиции.

— Все контратаки отбиты, — сообщил нам офицер. — К вечеру у нас будут подробности боев. Заходите.

Мы направились в район Моабит, но дальше станции Бейсельштрассе нам ехать не рекомендовали. Небольшой вокзальчик городской железной дороги был разбит и сожжен, а в его разрушенных комнатах лежало много трупов. Среди них были солдаты в серо-зеленых шинелях с медными пуговицами, люди с подсумками в штатском платье, перехваченном военным ремнем. Они сжимали в руках автоматы. Это были фольксштурмисты. В последнее время мы их встречали часто, но больше всего среди пленных. Один из них нам признался:

— Я взял винтовку только для того, чтобы скорее стать пленным и спасти свою жизнь.

Корпус С. Переверткина полками дивизии В. Асафова очистил юго-восточную часть района Сименсштадта и вышел на северный берег Шпрее. Тяжелые бои за овладение районом Моабит вела дивизия А. Негоды. Одним полком она пробивалась по улицам сквозь баррикады, груды рельсов, бетонных брусьев, стальные ежи. Для того чтобы облегчить путь танкам, вновь вперед бросились саперы 137-го батальона. Они отлично выполнили свою задачу.

Мы все же решились поехать в глубь Моабитского района, осторожно «маневрируя» на «виллисе», зная, что в последние дни и эсэсовцы, переодетые в штатское платье, и юнцы из аксмановских отрядов бойко пользуются фаустпатронами.

Ко многим виденным уже нами картинам уличных боев и пожарищ мы привыкли, но улицы Моабита поразили нас смесью летающего белого пуха из перин и подушек с черными хлопьями сажи, огненными языками, рвущимися из труб, окон, дверей разбитых домов.

Кто не видел, как рушится многоэтажное горящее здание, кто не слышал этого нарастающего грохота, погасившего даже артиллерийскую канонаду, тому трудно представить картину, которую лейтенант Иванников, пораженный этим зрелищем, назвал «гибель Помпеи».

На одной из улиц мы встретили командира саперного батальона А. Лебедева. Вид у него был усталый, а форма вся измазана сажей и мазутом. Он рассказал нам:

— Гитлеровцы занимают верхние этажи. Сейчас только из углового дома выбросили фаустпатрон. Ранили многих солдат, но ранили и ребенка. Вон видите, — Лебедев показал на пролом дома, — рядовой Новиков перевязывает рану немецкому мальчонке. Малыш от ужаса даже не плачет. Лицо его бледно как мел. Он мертвой хваткой обнял шею своего спасителя и не разжимает рук…

Мы видим, как солдат унес ребенка куда-то в подвал…

В этот же день Горбатов остался на КП у станции Бейссельштрассе, а я на попутной машине направился в район Плетцензее, где во втором эшелоне двигался 380-й полк дивизии Негоды.

Здесь я впервые увидел майора Виктора Дмитриевича Шаталина, который после гибели В. Кулькова принял командование полком. Это был еще молодой человек, с правильными чертами лица, с густой шапкой волос и, как мне показалось, с очень внимательным, сосредоточенным взглядом. Его, видимо, редко беспокоили корреспонденты, и он отвечал на вопросы сдержанно, односложно. Все же мне удалось выяснить, что командир полка — сибиряк, по профессии — бухгалтер, но его молодость была беспокойной: пришлось воевать и получить тяжелое ранение в дни советско-финского вооруженного конфликта, потом новое ранение под Демянском в октябре сорок второго. Шаталин прошел «военные университеты», командуя взводом, ротой, на курсах усовершенствования офицерского состава сначала в группе комбатов, а затем в группе начальников штабов.

Теперь он командует полком, который сегодня движется во втором эшелоне. Но завтра ему нужно выходить в район Моабита и драться за крупный узел сопротивления — тюрьму.

Возвращались мы на ночлег, когда уже стемнело. Пушки, как обычно вечером, постепенно утихали, но огромное зарево над улицами Моабита становилось с каждой минутой все ярче и ярче. Наступавшая темнота его подчеркивала.

В этот день дивизия генерала В. Шатилова, а точнее, ее полки под командованием Зинченко и Мочалова выдвинулись вперед и к вечеру перерезали Штромштрассе — в одном квартале от Моабитской тюрьмы. Вскоре полк Зинченко вышел одним батальоном к восточной окраине Клейн Тиргартена, а другим — к западной и ворвался на широкую улицу Альт-Моабит, которая вела к мосту Мольтке и к Кенигсплатцу. Но здесь пришлось приостановить движение. Моабитская тюрьма оставалась в тылу, нужно было разведать позиции гитлеровцев, подтянуть огневые средства и тылы.

Апрельская ночь наступила незаметно, а вместе с ней пришло и некоторое успокоение, если вообще это слово применимо в условиях передовых позиций фронта. Так или иначе, а по улицам загрохотали кухонные двуколки.

Именно в это время политработники 150-й дивизии раздавали маленькие флажки для укрепления их на правительственных зданиях и рассказывали о рейхстаге и о Моабитской тюрьме. Среди них были и Берест, и Матвеев, всегда, в любой обстановке, в любой час дня и ночи находившиеся с солдатами; вместе ходили в бой, ели из одного котелка и спали у батарей, в траншеях и подвалах под резкие орудийные выстрелы. Кто-то из них острил: началась «колыбельная-артиллерийская». Но все же на час-два засыпали…