Спина у него широкая, под рубашкой перекатываются мышцы. Худой, но симпатичный.
– На чем мы остановились? – он отрезал вилкой кусок и запихнул в рот. – Ах, да. Мне по работе надо. Фоток наделать и всё такое прочее.
– Ты, кстати, кем работаешь? – Ева поковырялась в тарелке, но аппетита не было. Как в него влезает столько еды? Буквально полчаса назад они доели бутерброды, а он опять голодный.
Макс, задумавшись, почесал затылок.
– Как бы тебе сказать, – начал он. – Если по-простому, то фотографом в одном журнальчике. Ну-у, – прикусил губу, – о природе, о жизни, о быте. Скукота смертная, но для начала карьеры – самое оно. Мне шеф дал задание зафоткать местные просторы. Как там поэт писал? А! Эти бедные селения, эта скудная природа… – процитировал и склонился в полупоклоне.
Они вновь проболтали до рассвета и, уже ложась в постель, договорились встать пораньше, чтобы запечатлеть местные красоты при свете восходящего солнца. Разумеется, пораньше не получилось…
Как Ева и предполагала, фотографировать в их деревне было нечего. Вон пасется стадо коров. Вон старик Митрофан выгуливает коз. Всеобщая любимица одноухая Жучка обгрызает кость. Зеленеющей полосой тянутся засеянные поля, заканчиваясь где-то за горизонтом. У пугала, зовущегося Степаном, вороны выклевывают глаза-пуговицы. Между тем, Макс щелкал то одно, то второе. И яблони в молодых зеленых яблочках, и кусты малины, и неспелую сливу.
– Улыбнись! – то и дело говорил он Еве, и та строила какую-нибудь мину.
Какой он все-таки юный. И чем-то напоминал Машку, тоже озорную, непоседливую и не умеющую скучать. Наверняка она также носилась бы по окрестностям, норовила забраться повыше для лучшего кадра, подбивала бы на какую-нибудь глупость. И одевалась она похоже: в узкие джинсы, в кеды.
Машки очень не хватало. Почему она, а не кто-то другой? Ведь почти выкарабкалась, спаслась…
Ева смахнула непрошенную слезу, пока Макс не заподозрил неладное.
– А теперь двинем на кладбище. – Он ударил в ладоши.
– Зачем?
Макса с умным видом посасывал травинку, сорванную у дороги.
– Как зачем? – возмутился он, закрывая объектив крышкой. – Нет деревенского колорита без кладбища. Веди.
С этими словами вручил Еве свой смартфон.
– Откуда я…
Макс захохотал.
– Там приложение открыто, на нем точка отмечена. Она так и подписана: «Кладбище». Веди!
Еве стало так стыдно, будто она была вековой старухой и знать не знала о навигации. А ведь она не была! И пользоваться навигатором умела! Ну не совсем древняя она…
Макс снимал всё без разбору, а Ева указывала: налево-направо-прямо.
– О, а ляг в траву, – тыкал он пальцем на густые заросли высотой по колено. – Раскрепостись. Ага! А теперь зазывно улыбнись. Ну кто ж так улыбается?! Ну же, Ева!
– Улыбайся сам! – ворчала та.
Тогда Макс плюхался в сантиметре от неё, рискуя придавить Еву собой, и начинал изображать то страсть, то задумчивость, то испуг.
Мальчишка.
Наконец, они дошли до пригорка, на котором расположилось кладбище. Самые древние могилы датировались началом двадцатого века, а последняя – прошлым годом. Меж могилами цвели колокольчики. Одинокая ива склонила ветви у проржавевшего креста. Многие оградки свежевыкрашенные, другие совсем заржавели. На некоторых столиках и скамеечках было чистенько, в пластмассовых мисочках лежали конфеты в разноцветных обертках – сюда ходили, здесь сидели. О мертвых помнили. Но у самого забора примостилась могила, забытая всеми. Около неё рос куст шиповника с громадными алыми плодами. Плита треснула. Ограда развалилась.
Подчиняясь непонятному порыву, Ева подошла к могиле. Та заросла сорняками. Ева отвела высокие колючие травинки и прочитала полустертое: «Иванова Марья Павловна» и годы жизни.
– Что тут? – заинтересовался Макс и тут же оказался около Евы. – Да, классный кадр. Этакое полнейшее запустенье. Щелкну-ка в сепии.
Он сделал несколько снимков, а после попросил:
– А можешь примять траву? Там вроде фотография есть.
Ева вырвала клок сухих сорняков, отбросила в сторону. Глянула на старое черно-белое фото. И обомлела. С камня на неё смотрела она сама. Те же глаза миндалевидной формы. Те же острые скулы и тонкие губы. Даже ямочки те же самые.
Ноги подкосились. Макс успел подхватить Еву у самой земли. Он тоже заметил фото и долго переводил взгляд с настоящей Евы на черно-белую.
– Вот это да, – протянул в замешательстве. – Так у тебя здесь родственница жила?
Ева помотала головой. Онемевший язык прирос к нёбу. Вместо слов вырвался всхлип. Бывают похожие люди, но не точные же копии!
А вдруг эта невероятное стечение обстоятельств? Ева о бабушках с дедушками не знала ровным счетом ничего. Папины обитали где-то за Уралом, но он с ними контакта не поддерживал. А мама о своих рассказывала мало и без особого желания. С матерью отношения не сложились, отец из семьи ушел. Неужели спустя много лет внучка приехала именно туда, где когда-то жила её бабка?
Ева долго рассматривала треснутый памятник. Надо его заменить и оградку заново поставить. Выкорчевать сорняки, посадить цветы. Она обязательно займется этим позже.
Макс что-то спрашивал, но Ева его не слышала. В итоге он довел её до дома, что-то сказал и ушел. Она, не моргая, смотрела в пустоту. Не бывает такого. Попросту не бывает!
Но ведь что-то привело её в эту деревню, заставило остановиться именно на ней, а не на миллионе других? Она же сразу поняла, что едет именно в Залесье. И лачуга эта чудесным образом нарисовалась, и никто не пожаловался на то, что её заняла какая-то девчонка. И на душе тут было спокойно и легко… как дома.
Потом вернулся Макс, силой влил в Еву настойку пустырника, добытую у бабы Марины, и заговорил:
– Узнал я всё про ту Иванову от бабки. Не поверишь… – он выдержал паузу. – Ты сейчас в доме Ивановой и живешь. Её, правда, мало кто помнит. Бабка моя на старости да в маразме запамятовала, как та выглядела. Твердит, дескать, эта Иванова умела глаза отводить. Поэтому её внешность типа и не запомнилась. То ли белокурая, то ли чернобровая. Но ты представляешь?! Ты живешь в её доме! Удивительно…
А Ева уже ничему не удивлялась. Да, так сложились карты. Так решила судьба.
Макс нарезал круги по кухоньке. Взад-вперед. Туда-сюда. Как маятник. А Ева, сцепив руки в замок, наблюдала за ним. Интересно, а у её бабушки был любимый мужчина, который так же ходил по дому, когда нервничал? Или нет? Она же ведьма…
– Её все боялись до одури, – рассказывал Макс, плюхнувшись на соседний стул и вертя в руках зажигалку. – Она и порчу навести могла, по словам бабки, и рок на род наслать, но и добро делала частенько. Кому-то разродиться помогала, другим травы чудодейственные советовала. Короче неоднозначная тетка получалась. А по поводу смерти. Кхм, бабка говорит, любовник её прирезал.
– Какой любовник?
Макс развел руками.
– Ходил какой-то, обхаживал, Иванова эта растаяла, а он её убил и исчез. Никто его с тех пор не видел.
– А муж? – хрипло спросила Ева, закуривая.
– Чего муж? – не понял Макс.
– Муж у неё был?
Он пожал плечами.
– Наверное, был, если родила твою маму. Мы же остановились на том, что она скорее всего по материнской линии?
– Да, – кивнула Ева. – Жаль, мне не спросить у родителей…
– Почему? Не общаетесь?
Ева сделала долгую затяжку. В груди защипало, горло забилось едким дымом. Она закашлялась. Макс передал стакан с водой, но изучать не прекратил. Он рассматривал её как диковинную зверушку, повадки которой просто необходимо описать в журнале следопытов.
– Мои родители умерли, – призналась Ева. – И сестра умерла. У меня вообще никого не осталось.
– Соболезную, – он почесал в затылке, явно не представляя, что ещё сказать. – Итак, что у нас в анамнезе? Бабка эта на тебя похожа, бабка эта ведьмой была, а тебе ересь всякая снится. Так? Больше ничего необычного за собою не замечала?