«Можешь не отвечать,- подумал я.- Дело хозяйское».
Гать кончилась. Впереди, за полоской чистой воды, темнел асфальт в белых пятнышках выступающей гальки. Аланазар легко, прижав автомат к бедру, перепрыгнул с досок на твердое. Там, куда он встал, тотчас образовалось на сухом два темных пятна! с мокрых сапог, кое-где перепачканных глиной, текло.
«Оботрет или будет топать?»-подумал я машинально и тоже перемахнул через отделявшую нас воду на твердый асфальт. Аланазар пучком жесткой приобочной травы обтер голенища и внезапно рассмеялся:
- Меня так зовут? Где слыхал, да?
…Мы в тот день сидели в беседке, обтянутой прутьями декоративного винограда: я, тогда еще новичок на заставе, и Аланазар. Он был увлечен своим делом: тюкал да тюкал молоточком по медной пластине - чеканил, не обращая на меня ни малейшего внимания. Меня это задевало. Всегда казалось - раз новенький, затормошат вопросами: кто да откуда, да что из себя представляю… Ничего подобного не происходило. На границе я нес службу вторую неделю, но никто не спешил расспросить меня обо всем как следует. Молчал и Аланазар.
За казармой слышны были тугие крепкие удары по мячу - свободные от службы трое на трое играли в волейбол. Получалось, что я сидел в темной беседке, как в кинозале: вдали, где синее небо упиралось в горизонт, дрожал перегревшийся воздух; чуть ближе - прыгающий мяч, веселье, смех, суматоха; на переднем плане - Аланазар со звонким чеканом в руке. На лице, повернутом в профиль, сосредоточенность, какая-то мысль, глубину и тайну рождения которой я, быть может, никогда не постигну.
Он отвернулся к свету, держа чеканку наискосок, спиной закрывая от меня возникающие на металле контуры. Я смотрел на его крепкий затылок с четкой линией стрижки и мысленно надевал ему на темечко цветастую тюбетейку.
Мне очень даже легко было представить его в родном таджикском селе: какая-нибудь Салтанат, с кар-наем и бубном, плещущая смехом среди девушек в шуршащих многоцветных атласах, застенчиво приглашает его к празднично украшенному дастархану… После этой цветной картинки проще думалось о предстоящем наряде, где Аланазар пойдет со мной старшим. До наряда еще часа два.
- Ала! - позвал от порога казармы Дощатов, радист.- Пошли в волейбол?..
- Нет.- Аланазар не глядя покачал головой.
- Долго там будешь сидеть, Уй-вай?? - спросил кто-то другой, не видимый за виноградом, и они оба подошли к беседке, загородив собой вход. Вторым оказался солдат, с редкой, не похожей на остальные фамилией - Колесо.
- Чем ты здесь занят, Уй-вай? - повторил Колесо и усмехнулся: - Произведение искусства, инвентарный номер тринадцать? Подарок девушке, а?
Аланазар нахмурился, резко поднялся:
- Уй, зачем так много вопросов? Я спросил, да? Зачем пристаешь? Зачем называешь Уй-вай?
- Действительно, что пристал к человеку? - Дощатов повернулся и зашагал к волейбольной площадке. Туда же направился Колесо, независимо держа руки в карманах, а Аланазар, глядя ему вслед, крутил шеей, словно тесен был ворот гимнастерки, и повторял, смущенный и красный: «Спрашивает, спрашивает, понимаешь…»
- Слыхал, да? - все еще смеясь, повторил Аланазар, должно быть, вспоминая в эту минуту какую-то веселую историю.- Там,- неопределенно махнул он камышиной в сторону заставы,- на учебном пункте. Из-за него,- погладил ладонью по автомату.- Молодой был, армия первые дни. Сержант занятия вел, Сухов фамилия. Ствол, магазин, мушка - все объяснял, я сидел слушал. А он как в школе: дальность полета пули, убойная сила… Ну, слушал, слушал, да и сказал: «Уй-вай, зачем так много?» - «Чего много?» - это сержант переспросил. «Пуля летит»,- говорю. А этот, Колесо,- вместе в учебном были - выскочил: «А чтоб никто не догадался».- «Как,- спрашиваю,- не догадался? Знать надо, а не догадываться!»
Аланазар опять весело рассмеялся, видимо, вспомнив сценку во всех деталях.
- Интересно, да? Говорить?
- Говори, конечно, рассказывай,- попросил я, пряча улыбку.
По шоссе мы уже шли рядом, невольно глядя на приближавшуюся смену. Уже четко видны были контуры фигур с автоматами на плечах, бегущие впереди длинные колеблющиеся тени… Аланазар рассказывал просто, будто не о себе, и так бойко, словно торопился наверстать упущенное в молчаливом наряде, так что уже через пять минут я знал его историю наизусть…
На первом марш-броске Аланазар «отличился» - прибежал к стрельбищу без автомата.
- Где?..- подошел к нему встревоженный Сухов.
- В пирамиде оставил. Торопился, скорей хотел.
- Знаешь, где нужна быстрота? При ловле мух. Ладно, после поговорим. Твой энтузиазм у меня вот где, на шее аукнется.
Отдал - «душа-человек, таким памятник ставить надо» - свой автомат. Отстрелялся Аланазар на «отлично». По дороге в отряд шел задумчиво, сводя скулы, будто жевал прошлогоднюю сухую былинку. Вечером постучал в дверь канцелярии.
- Что еще случилось? - спросил Сухов, удивленно глядя, как вслед за вошедшим потянулось что-то шуршащее, длинное и белое, похожее на простыню, разрезанную надвое.
- Аланазар ловит мух,- пробурчал невнятно солдат, отдавая загибающийся в свиток ватман.
Сухов сначала молча, придерживая края бумаги, разглядывал то, что было там нарисовано, а потом как-то редко, всплесками засмеялся, выронил рисунок и залился безостановочным смехом.
Успокоился он тогда, когда заметил, что Аланазар стоит бледный, нахмуренный, злой. Сержант вытер слезы, подошел к солдату ближе.
- Считай, что мы с тобой поговорили - вижу, все понял сам. А с этим что делать? С рисунком?
- Вывесить надо. Я так решил. Пусть будет.
Краем глаза еще раз взглянул на свою зарисовку, где сам он, Аланазар, потешно хлопал в ладоши, гоняя мух, а к нему с мольбой протягивал руки забытый им автомат.
Все-таки рисунок не вывесили. Так начальник учебного пункта распорядился. А как о рисунке проведали в клубе - никому неизвестно.
Едва кончились занятия - Аланазара вызвали в канцелярию, где его ждал начальник клуба.
- Кем до службы работали?
- Монтажником на стройке.
- А специальное образование? Рисовать где научились? - И, не дожидаясь ответа, начклуба обернулся к начальнику учебного пункта: - Нет, что ни говорите, в клуб мы его заберем: парень он энергичный, принципиальный… Это ж надо, на самого себя карикатуру нарисовал!
Судьбу Аланазара решили быстро - уже к вечеру он знакомился с хозяйством отрядного музея. Походил, посмотрел работы предшественников и сразу принялся за дело: лишние, случайные планшеты с одной стены снял.
- Хочу все те войны, что русскому народу пришлось испытать, в чеканке поднять,- объяснил он начальнику клуба…
- Поднял? - спросил я Аланазара.
- Угу,- ответил он.- Правда, одно место пустым долго было. Грюнвальд. Рисовали его по-всякому: на конях воины, без коней, с мечами, с копьями. А я хотел о дружбе сказать: русские, литовцы, поляки - все вместе, понимаешь? Три раза брался - не получалось. Поляк у меня почему-то на Дзержинского был похож. Потом подумал, подумал - оставил: самое правильное лицо - у него. Начальнику клуба в политотделе сказали: ошибки нету, это -искусство…
- Ты и правда монтажником на стройке работал?
- В Яване. Поселок такой таджикский. Там теперь химический комбинат строят, газ перерабатывать будут. Я в нем родился.
- А потом? С музеем в отряде?
- Что музей? Музей получился. Сам ходил с полей оружие собирать, много его тут с войны, карабины, штыки, пулеметы.
- А в отряде-то тебя почему не оставили?
- Оставляли. Начальнику клуба рапорт писал: на границу служить приехал, не рисовать. В политотделе сказали: правильно мыслишь. Колесо этот, что в беседке ко мне подходил, еще говорил: останься, тебе служба здесь будет - рай… Меня попроси на помощь, скажи, одному тяжело, дадут. Уговаривал: помогать буду планшеты делать, кисти, краски готовить.
- А ты?
- Уй, слушай! Я тебе говорю: отец пограничником был - сын в музее служить будет? Да? Воевал много отец.