— Пожалуйста, — сказал он. — Присаживайтесь. Располагайтесь поудобнее.

Когда он заговорил, Гидеон был удивлен второй раз: в голосе мужчины слышался сильный акцент жителя Нью-Джерси. Гидеон оглянулся на Фордиса. Заметив, что агент не намерен садиться, он решил последовать его примеру.

Дверь закрылась.

— Стоун Фордис, ФБР, — представился агент, сверкнув своим значком.

— Гидеон Кру, консультант ФБР.

Имам выглядел совершенно безразличным — казалось, что изнеможение и усталость скрыли последние следы гнева, которые оставались на его лице.

— Мистер Юсуф Али? — спросил Гидеон.

— Да, это я, — сказал имам, скрестив руки на груди и безучастно посмотрев куда-то мимо них.

Они заранее обсудили план действий. Гидеон начнет первым и будет добрым дознавателем. В определенный момент Фордис намеревался прервать его и начать задавать вопросы уже более сурово. Хороший коп, плохой коп — стандартная и уже давно избитая инсценировка, и вряд ли когда-нибудь дознаватели смогут придумать что-то лучше.

— Я был другом Рида в Лос-Аламосе, — сказал Гидеон. — Когда он обратился в ислам, он отдал мне несколько своих книг. Недавно я услышал, что он устроил в Нью-Йорке, и едва смог поверить своим ушам.

На эти слова со стороны имама не последовало никакой реакции. Он продолжил смотреть мимо них.

— Вы удивились, когда услышали о случившемся?

Наконец имам взглянул на него.

— Удивился? Да я был раздавлен.

— Вы были его наставником. Вы присутствовали, когда он читал «Шахаду», так называемое «Свидетельство веры»[29]. И вы утверждаете, что не замечали никаких признаков его растущего радикализма?

Повисло долгое молчание.

— Мне задают этот вопрос, наверное, уже в пятидесятый раз. Действительно ли я должен отвечать на него снова?

Фордис выбрал именно этот момент, чтобы вступить в разговор.

— У вас возникли трудности с ответом на этот конкретный вопрос?

Али повернулся и посмотрел на Фордиса.

— Да, в пятидесятый раз он уже вызывает затруднения. Но я все равно отвечу. Я не замечал никаких признаков радикализма. Напротив, казалось, что Чолкер не интересовался политическим исламом. Он был сосредоточен исключительно на своих отношениях с Богом.

— В это трудно поверить, — сказал Фордис. — У нас есть копии ваших проповедей. Там мы нашли критику в адрес правительства США, критику войны в Ираке и другие заявления политического характера. У нас есть и другие свидетельства касательно ваших антивоенных и антиправительственных высказываний.

Али взглянул на Гидеона.

— Вы выступаете за войну в Ираке? Вы одобряете политику правительства? — Ну...

— Здесь мы задаем вопросы, — прервал его Фордис.

— Мысль, которую я хочу донести, — сказал имам, — это то, что мои взгляды на войну ничем не отличаются от взглядов многих других верных американцев. И я такой же верный американец.

— А что насчет Чолкера?

— Видимо, он таковым не являлся. Это может шокировать вас, агент Фордис, но не все, кто против войны в Ираке, хотят взорвать Нью-Йорк.

Фордис покачал головой, а Али немного наклонился вперед.

— Агент Фордис, позвольте мне рассказать вам кое-что. Кое-что новое. Что я не рассказал другим. Хотите это услышать?

— Конечно, хочу.

— Когда мне было тридцать пять, я принял ислам. До этого я был Джозефом Карини, и я был водопроводчиком. Мой дедушка приехал сюда из Италии в 1930 году — пятнадцатилетний ребенок, одетый в лохмотья с долларом в кармане. Он совершил долгое путешествие сюда с Сицилии. В этой стране он всего добился сам, своими силами: устроился на работу, усердно работал, изучал язык, купил дом в Квинсе, женился и воспитал своих детей в хорошем, безопасном, рабочем классе. Для него это было раем по сравнению с коррупцией, нищетой и социальной несправедливостью Сицилии. Он любил эту страну. Мой отец и мать прошли по тому же пути. Нам удалось переехать в пригород — Северный Арлингтон, штат Нью-Джерси. Они были так благодарны за возможности, предоставленные им этой страной! Я тоже. Какая еще страна в мире приветствовала бы нищего пятнадцатилетнего мальчика, который не говорил по-английски, и предоставила бы ему возможности, которым неоткуда было взяться? И здесь я воспользовался теми же свободами, они позволили мне покинуть Католическую церковь, что я сделал по личным причинам, и обратиться в ислам, уехать с запада и, в конце концов, стать имамом этой прекрасной мечети. Это было возможно только в Америке. Даже после 11 сентября к нам, мусульманам, наши соседи продолжили относиться с уважением. Мы были так же напуганы теми террористическими нападениями, как и все остальные. Но на протяжении многих лет нам разрешалось беспрепятственно исповедовать нашу религию.

На этом он замолчал. В наступившей тишине крики и песнопения протестующих начали просачиваться сквозь стены.

— По крайней мере, до сих пор.

— Что могу сказать, это прекрасная патриотическая история, — отозвался Фордис, немного резким тоном, но Гидеон заметил, что небольшая проникновенная речь имама смогла выбить почву из-под ног агента.

Остальная часть интервью хромала и, в конце концов, завела в тупик. Имам настаивал на том, что в мечети не было никаких радикалов. Его паства в основном состояла из новообращенных, и практически все из них были американскими гражданами. Финансирование мечети и школы производилось на добровольных началах, Вся информация касательно этого уже была передана ФБР. Все благотворительные организации были зарегистрированы, и, опять же, все эти записи были предоставлены ФБР. Да, среди прихожан было несколько противников войн в Ираке и Афганистане, но, опять же, некоторые из его прихожан несли службу в Персидском заливе. Да, они преподавали арабский язык, но, в конце концов, это был язык Корана и он не подразумевал некой скрытой приверженности каким-то конкретным политическим взглядам или предрассудкам.

И на этом их время истекло.

26

Покидая мечеть и пробираясь сквозь толпы органов охраны правопорядка, Фордис молчал, заметно помрачнев после допроса имама. Наконец, когда они подошли к «Шевроле Субурбан», у него вырвалось:

— История этого парня выглядит хорошо. На мой взгляд, даже слишком хорошо.

Гидеон кивнул, соглашаясь с ним.

— Строит из себя настоящего Горацио Элджера[30]. Но, если он лжет, то он чертовски в этом хорош. К тому же все его истории достаточно легко проверить.

Гидеон воздержался от комментариев и фраз типа: «Я сразу его раскусил», давая возможность агенту выговориться.

— О, даже не сомневайся, я все это проверю. Но такие парни, как он, обычно всегда осторожны и не оставляют явных следов.

— Возможно, стоит выяснить, почему он покинул католическую церковь.

— И я бы дал тебе десять шансов к одному: он надеется, что мы именно это и сделаем, учитывая то, как он подчеркнул эту часть своего прошлого.

Они приблизились к группе протестующих, загнанных полицией за ограждения, их громкие, сердитые крики, звучали громко и пронзительно в спокойном пустынном воздухе, и действовали на нервы, словно наждачная бумага. Во всеобщей какофонии отдельные голоса слышались то громче, то тише.

Внезапно Фордис остановился и склонил голову.

— Ты это слышишь?

Гидеон замер и затих. Кто-то кричал о каньоне и постройке бомбы.

Они подошли к протестующим. Увидев, что они наконец-то привлекли к себе внимание, участники пикета стали кричать громче и яростнее размахивать плакатами.

— Хорошо, хорошо, мы вас услышали, а теперь замолчите на минуту! — Фордис стал бегло вглядываться в лица толпы и, наконец-то, ткнул пальцем. — Вы! Что вы только что сказали?

Молодая женщина, одетая в западном стиле — сапоги, шляпу и ремень с массивной пряжкой на поясе — вышла вперед.