— Я вам ее почти бесплатно отдаю, — сказал директор.

Это подтвердил и Кузманов. Теперь не оставалось ничего другого, как Еленке продолжать заниматься вождением, беря частные уроки у Кузманова, а нам со свояком в это время добывать деньги. С завода мы вернулись в приподнятом настроении, принеся радость всему кварталу.

Почти каждое утро жена обращалась ко мне с одним и тем же вопросом:

— Когда поедешь в село?

— Жду отпуска.

— Господи, когда ж он у тебя будет?! Тянешь, тянешь!

— Еще немного, Радка.

— Смотри, чтоб тебя там не обманули.

— Ну о чем ты говоришь, ведь свояк будет со мной!

— Сам ушами не хлопай, потому что каждому своя рубашка ближе к телу!

В самом деле, когда мы приехали в село, немедленно разгорелся спор о моем наследственном участке, будто он не мой, а кооперативный и будто в книгах учета недвижимости не числится. Благодаря свояку, бухгалтеру с многолетней практикой и чутьем, знакомому с некоторыми людьми из околийского комитета, мы сумели доказать, что участок этот мой. Я даже помню кислую физиономию председателя после нашей справедливой победы, когда мы собрались выпить в местном ресторанчике.

— Все у нас идут к социализму, — сказал он, — только вы тянете к частному… Не могу вас понять.

— Во-первых, это не частная, а личная собственность! А во-вторых, мы ликвидировали назревший вопрос о наследственном участке, который числился в книгах учета недвижимости с незапамятных времен.

Председатель умолк, как пришибленный, а потом сказал:

— Я б его купил, если отдадите за сходную цену.

— Для такого, как вы, можем сделать и уступку, — сказал свояк. — Только деньги нам нужны наличными.

— Известное дело. Нынче все наличными требуется. Но не могли бы вы подождать примерно месяц или полтора?

— Месяц еще можем подождать, но полтора — нет! — отрезал свояк. — К этому времени моя жена сдаст все экзамены, и мы отправимся в поездку по стране.

— Так и быть, — сказал председатель, — столковались! — Он подал мне руку. Я подал ему мою. А свояк прибавил свою. И так втроем, улыбаясь, мы долго трясли друг другу руки.

Чего греха таить, наследственный участок был, конечно, не из лучших в этих предгорных краях, определенных постановлением в первую очередь для разведения скота, а не для зернового производства, но как бы в компенсацию за это вблизи него высился дубовый лесок, который давал прохладу в летнюю жару и дрова для отопления зимой. К тому же участок был расположен вдали от кооперативных массивов, так что вряд ли когда-нибудь он мог быть включен в общее землепользование. Но эти подробности нас со свояком не интересовали, и мы с ним, распрощавшись с председателем, поехали в Софию, сев на поезд, отправляющийся сразу же после обеда.

Остаток дня и часть ночи мы сидели у окна в уютном вагоне-ресторане за двумя бутылками белого вина, вытащенными прямо из холодильника, с хорошей закуской и минеральной водой. На радостях свояк решил выпить, забыв начисто о своем идеале трезвенника. Мы говорили о селе, о кооперативах, которые усиленно создавались в это время, встречая сопротивление кулацких элементов — жадных до человеческой крови клещей. Восхищенно любовались Дунайской низменностью, раскинувшей перед нашими взорами свои просторы с плодородными массивами и не очень высокими холмами. На полях работали комбайны, спеша убрать восковой спелости пшеницу. Белые косынки женщин, словно приветствуя нас, мелькали то тут, то там по массивам под палящими лучами солнца. Свояк улыбался и сердечно отвечал на приветствия крестьянок. Быстро летел поезд, звенели стаканы. На душе у нас было легко. Свояк даже запел какую-ту македонскую песню, тихонько, чтобы не беспокоить соседей, также, как и мы, любовавшихся полями, на которых кипел труд.

— Все пошло вперед, братишка, — прервал он свою песню, — механизация и техника!.. Шага не можешь уже сделать без машины!..

— Да, но и ручной труд еще используется местами.

— Редко!.. Очень редко! В этом году мы импортировали пять тысяч комбайнов, в следующем завезем десять!.. Представляешь? И твой ручной труд станет лишним, ненужным…

— Да, ты прав.

— И еще как! Ты на Софию посмотри!.. Легковые машины так запруживают улицы, пройти невозможно… Я даже думаю сейчас, не лучше ли нам купить «опель» вместо «фольксвагена»…

— Да, «опель» лучше, только он не для наших дорог.

— Ну ты смотри! — рассмеялся мне прямо в глаза свояк. — Все-то он знает. Не слушай ты этого Кузманова! Он говорит так потому, что машина ему самому понравилась… Да и что наши дороги?.. Заасфальтируют… — Он рассердился, что я ему возражаю, а потом начал уже спокойнее рассказывать мне про дороги Болгарии, которые улучшаются прямо на глазах. — Через несколько лет, дорогой мой, у нас будут такие автострады, что по ним нельзя будет двигаться со скоростью меньше семидесяти километров в час. И твой «фольксваген» не выдержит такого напряжения, а вот «опель» — да!

— Нет, давай сейчас все-таки возьмем «фольксваген», — сказал я умоляюще, — а там посмотрим. Научимся ездить на нем и ты, и я.

— Да, с этой точки зрения ты прав, но после непременно нужно будет его сменить, чтобы не быть посмешищем…

— Конечно.

Стучали колеса. Поезд все стремительнее нес нас к столице. Вот и Искырское ущелье. Замелькали туннели. Мы задремали над пустыми бутылками. Свояк даже начал похрапывать. Уснул и я, утомленный долгой тряской. Так незаметно мы и прибыли в Софию.

Уже стемнело, приближалась полночь. Ободренные коротким, но полезным сном, мы уже не чувствовали усталости. Наоборот, сердца наши бились радостно, предчувствуя наше возвращение к родным после двухдневного отсутствия.

Мы сели на трамвай и сошли в центре города, неподалеку от которого и была наша улица.

— Чтобы не терять времени, — сказал мне свояк, — предлагаю сейчас прямо настучать на машинке доверенность и завтра с утра занести ее к нотариусу. Нет смысла тебе мотаться, предоставь мне всю работу по оформлению сделки, как мы с тобой договорились, не возражаешь?

— Согласен, — ответил я.

— Зайдем тогда ко мне и закончим эти дела…

Был приятный летний вечер. Дворники поливали улицы. Мы пересекли несколько переулков и оказались перед домом свояка, потонувшим в темноте, так как жильцы его уже давно спали, утомленные дневными трудами и постоянными заботами. Свояк попросил меня не стучать подкованными ботинками, а ступать легче и осторожнее, и я пошел на цыпочках, хватаясь одной рукой за перила высокой бетонной лестницы. Мы быстро поднялись. Свояк подошел к двери, на которой была табличка с его и Еленки фамилией, и довольно продолжительно позвонил. После короткой паузы он снова нажал кнопку звонка. На лице его появилась тревога.

— Крепко уснула, — сказал он. — Иногда она спит очень крепко.

— У тебя что, ключа нет?

Он ощупал себя, сунул руку в карман:

— Рассеянным я стал, что ли?.. — и вытащил целую связку ключей. — В спешке не всегда и сообразишь, — извинился он, быстро открыл дверь и широко ее распахнул.

На нас пахнуло домашним уютом; запахло овощами и спелыми плодами, которые продают летом в изобилии на софийском рынке. Свояк покашлял, чтобы его услышала Еленка, потом просвистел семейный сигнал. Но из спальни не донеслось ни звука. Это нас озадачило. Видя такое дело, свояк еще раз просвистел семейный сигнал. Потом осторожно приблизился и открыл дверь спальни. Нашим взорам предстала двухспальная кровать, измятая и пустая, с одной подушкой. Вторая валялась на полу у тумбочки со стоявшими на ней различными туалетными принадлежностями.

— Вот это да! — воскликнул свояк.

Он обернулся и изумленно посмотрел на меня. Потом быстро направился к двери в ванную и с треском распахнул ее. Раздался пронзительный женский визг. Я закрыл глаза, чтобы не смотреть на страдания свояка, бившего себя кулаками по голове. Спустя мгновение я увидел спину Кузманова в проеме выходной двери… Наконец из ванной вышла и Еленка и тут же шлепнулась в ноги свояку, схватив его обеими руками за штанины. Я услышал только, как она кричит, захлебываясь слезами: «Виновата!» Я понял, что надо, пока еще есть время, уходить и мне. Выскользнул за дверь, исполненный дурных предчувствий и страха…