— Машка?

— Послезавтра. — Зачем-то соврала я.

— А-а-а. Ну, тогда не встретимся, я завтра в ночь уеду. Машка, Коваль такой педрила, и шестерка его тоже педрила…

Шарманка затянулась еще на пять минут. Я начала нервно поглядывать на наручные часы, думая, что вернуться в номер, до того, как Паша выйдет из душа я уже явно не успею. К счастью, Женька уже выплакался и, пожелав мне нормального перелета, отключился.

Чтобы иметь отмазку, для чего я вышла из номера, сходила в бар и взяла Ковалю бутылку его любимого виски. Вернувшись, была прощена за то что ушла и не предупредила (охренеть, предъява) и милостива пущена под бок полулежащего на подушках Паши.

Ужин заказали в номер и тупо перелистывали пультом каналы по телевизору, запивая обезболивающие алкоголем и изредка целуясь. Сексом заняться не получилось. Напоминали себе двух радикулитных кряхтящих стариков и ржали. Паше было больно смеяться, и он просил меня перестать гоготать, отчего мне было еще смешнее.

Мой будильник разбудил нас в восемь утра, Паша возмутился и попытался подмять меня под себя, чтобы поспать еще часок. Но охнули от его загребущей руки мы одновременно и скрючились от боли тоже. И смешно и грустно.

Самое поганое — мои ноги. Отекшие и ноющие даже в покое. Я мрачно думала, как именно я справлюсь с рейсом и не находила ответа. Обезболивающие почти не приносило облегчения. СО швом на голове было проще — волосы все скрывали. Косметика справилась с осунувшимся лицом, белая рубашка скрыла огромный синяк на правой руке, тянущейся синевой от плеча до предплечья. Паша, уже заказавший завтрак в номер, смиренно дождался меня из ванной.

— Спи, ты чего? Тебе в аэропорт к трем только. — Благодарно принимая чашку кофе и очень аккуратно усаживаясь на его колено, произнесла я, рассматривая ровные швы на брови.

— Сильно ноги болят? — пригубил зеленый чай, второйрукой оглаживая поясницу.

— Заметно, да? — поморщилась, разглядывая свои скрещенные стопы щедро намазеканные ранозаживляющей и обезболивающей мазью. В отеле пластырем заклею. И в туфли как-то запихнуться надо будет.

— Не особо, пока лицокривить не начинаешь.

Я приложила палец к его губам, прекрасно зная, в какую сторону сейчас пойдет разговор. Я отработаю рейс. Мне не нужны проблемы с начальством. Хотя я Паше верю и думаю, их не возникнет, когда вытребует что-то позволяющее мне не работать а сидеть с ним рядом, но во первых, рано или поздно об этом узнает мой отец, а во вторых не хватало еще чтобы мой… любовник в мою работу лез.

Он укусил меня за палец приподняв бровь.

— Паш, я прошу. — Негромким голосом, проникновенно глядя в изумрудные глаза.

И снова несколько томительных секунд. Пара попыток включить хамовитого самца, решающего все и за всех, мой повторный призыв его человечности и он уступил.

Аллочка была беременна. Мое страдальческое лицо воспринила за сочувствие и поддержку, и разревелась, иступлено испрашивая моего совета, как сообщить Диего. Мне было глубоко срать на нее, Диего и ее «возможно сифилитическую!» беременность. Я механически принимала доставку экспедиторов, думая только о том, что немедленно хочу сесть иначе мои ноги просто разорвет от боли. Эта дура рыдала в стаффе, правда, свои обязанности все же выполняя, пока я, сжав начавшую гудеть голову сидела на диване в салоне, пытаясь прийти в себя. Полтора часа проверки документов, регистрации, проверки, предрейсовой комиссии, предполетного брифинга я с диким усилием изображала ровный настрой и излучала хорошее настроение. И сейчас пожинала плоды этих усилий в виде пульсирующей головной боли и ноющих ног.

— Маша? Что-то случилось? — я не заметила, как она вошла в салон и досадливо обозвала себя дурой.

Аллочка, присев на корточки у моих ног, шмыгая покрасневшим носом, участливо заглядывала в глаза. Хотя прежде если бы она меня спалила в таком положении, то немедленно доложила бы начальству об этом. Прежде, да. До Испании. Изменившей ее, меня и Коваля. И наши взаимоотношения. Потому что Аллочку я больше не презирала, мне было на нее просто тупо плевать.

— Нет, просто голову ломит. Ал, приведи себя в порядок. Клиент должен прибыть через двадцать минут.

Аллочка помрачнела, отвела взгляд и своими негромкими словами меня ошеломила:

— Может быть, ты в этом рейсе отдохнешь? Клиент не пыльный, я на себя возьму все обслуживание. А то мне так неудобно, что на прилете ты одна крутилась, пока я отлеживалась.

Я бесконечно удивленно смотрела в ее лицо. Однако, здравствуйте. От Аллочки совести ждать, как в Африке снега. Возможно, конечно, и даже пару раз было (и это я про Африку), но нет. Впрочем, она мое шокированное лицо восприняла по своему, негромко и нерешительно добавив, что Римма говорила об адекватности Коваля, и она не думает, что он будет сильно возмущаться. Просто мне нужно рассказать ей об особенностях его вкуса и чего он вообще желает. Я сдержала желание расхохотаться. Вместе с тем, при словах о Паше на меня накатило что-то такое неопределенное, мягко побуждающее рассказать о том, что сифилиса у Диего нет.

Глядя на ее напряженное и бледное лицо, я чувствовала глупую попытку укола совести, которой у меня как я думала, не было. До появления Коваля в моей жизни. Который мне специально рассказал, как он строил свой бизнес, зная, что мне об афере сообщит Женька и ожидая чисто человеческого чувства несправедливости, что взыграет и даст ему картбланш. И он не ошибся, но немного просчитался. Потому что тогда, сидя в баре и охеревая от происходящего после звонка Женьки, я думала о том, что выманивать Пашины деньги заработанные такими усилиями и вправду несправедливо, а потом это чувство заслонило опасение за физическое здоровье Петрова, если бы его афера вскрылась. Но тем не менее, сам факт, что человеские мысли пришли в мою дурную голову… Коваль гребанный продуман, умеющий вовремя дернуть меня за невидимые даже для самой ниточки, вытягивающие, выталкивающие наружу то, о наличии чего я в себе я не подозревала.

Вот и сейчас сижу и чувствую желание рассказать этой беременной наивной дурочке, преданно заглядывающей в мои глаза свою коварную месть Диего. Зачем и для чего?..

Стряхнула ненужное и непонятное наваждение и отказала. Себе в желании рассказать Аллочке, и ей в попытке помочь. Она, тяжко вздохнув, отправилась в стафф приводить себя в порядок. А я вдруг поняла, что все же расскажу. Расскажу ей. По прилету, а лучше после сдачи рейса. Иначе ее истерики не вынесу. Да и хрен она меня наедине с Пашей оставит, давя на субординацию, она же старшая в рейсе. Довольно улыбнувшись своему привычному и любимому коварству прорвавшемуся-таки сквозь баррикады неожиданно родившейся совести, я пошла за обезболивающим.

В целом, перелет прошел достаточно неплохо. Паша не отрывался от документов, Аллочка снова блевала в туалете, а я, с улыбкой змеи-искусителя снова заваривала ей чай и затолкивала отдыхать. Она возражала слабо и недолго — состояние не то было. Когда Аллочка тихо засопела, я с тихим стоном сняла гребанные туфли и пошла в салон.

Рухнула на диван и прикрыла глаза, понимая, что обезболивающие не справляются. Паша, не отрывая взгляда от ноутбука на своих коленях, придвинулся на диване ближе и осторожно положил мои ноги себе на бедро, мягко оглаживая изрезанные и заклеенные пластырем ступни.

— Кис, ты как? — негромко спросил, переводя на меня взгляд.

— Сносно. — Слабо усмехнулась, прикрывая ладонью глаза. — А ты?

— Чихнуть боюсь, подозреваю, что ребра к херам сломаются тогда, а так нормально. — Фыркнул, захлопывая крышку ноутбука и потянувшись за чашкой чая на столе. — Ты мадам с рыбьим взглядом убила, что ли? Или на работу похер уже?

— Да она проблевалась и дрыхнет. — Я вяло дернула ногой, когда он неосторожно надавил на особо глубокий порез.

— Заебись у вас работа, понятно, почему потерять боишься. — Рассмеялся, осторожно откидываясь на спинку дивана и держа в вытянутой руке папку с документами.

Я хмыкнула и пропустила катастрофический момент, когда меня сморило, и когда повернулась ручка стаффа. Очнулась от непривычно прохладного делового тона Коваля, произнесшего: «Ну куда же вы, Алла Владимировна? Будто что-то из ряда вон выходящее засвидетельствовали. Присядьте, пожалуйста, нам с вами есть что обсудить».