Исчадие ада, проклятый уебок въехавший в нас, полулежал в покореженной, развороченной китайской кабине, и не известно был ли он мертв или жив. Ясно было одно — помощи от него ждать не стоит. Одновременно с тем, как я протянула к его кисти руку, желая удостовериться, что пульс есть, и уебать с ноги, чтобы пришел в себя, и помог мне достать Пашу, резкий, жуткой силы порыв ветра пронесся по горной дороге, покачнув покореженное железо Астона Мартина, снова готового рухнуть в пропасть. Подавившись ужасом, рванула к машине.

Скрюченными пальцами вцепилась в арку заднего колеса и уперевшись пятками в асфальт, что есть силы потянула на себя. Сквозь скрип своих зубов не почувствовала ни боль от глубже впившихся в ноги осколков, ни жуткого звука скрежета стекла в моих ногах об асфальт, когда я сделав краткую передышку снова попробовала вытянуть машину. Но куда мне полторы с лишним тонны? Все, что могло выдать мое напряженное до придела тело, это лишь шелохнуть машину на пару сантиметров в сторону дороги.

Я тихо взвыла от своей никчемности, но третья моя попытка, была очень слабой. Зло утерла ненужные слезы, и прокляла все, когда снова порыв ветра ударил, вырвав из меня и покореженной машины страдальческий стон.

Но она устояла, хотела покачнуться, но я не дала, не чувствуя в себе ничего кроме отчаяния и злобы, что не могу. Что я не могу, блядь…

Меня било крупной дрожью, а зубы и все тело скрипели от натуги, Какое-то странное провидение горячо шептало сквозь гул в голове, что надо рывком. Нужно попробовать рывком… Сил почти нет, а если я только раскачаю машину? Если не поможет? Он же упадет… А там крутой скалистый склон. Он же сорвется из-за меня. Из-за моего рывка. Нужно тянуть. Отчаяние прорвалось всхлипом, заглушив краткий приказ Паши отойти от машины и звонить в спасательную службу. Я смотрела в дальний поворот, откуда в любой момент мог прийти новый порыв горного безжалостного ветра, и осторожно расцепив правую руку на арке, достала свой телефон. С намертво разнесенным экраном. О чем дрогнувшим, незнакомым голосом сказала Паше и когда я предложила ему звонить со своего телефона, он ответил, что тот тоже разбился. Ответил ровно и спокойно. А меня почему-то затрясло еще сильнее и разум затопила горячая волна страха, ненависти и неверия. А сил почти не было. Но я сжала пальцы до хруста, зубы до скрежета и снова попыталась, обзывая себя бесполезной тварью и отчаянно боясь нового порыва ветра.

Я просто тупо не могла разжать пальцы, пока в мозгу стучала мысль, что Паша внутри. Паша, орущий на меня матом, чтобы ушла. Чтобы шла вдоль дороги к городу. Сука, что же ты за сука, Коваль?.. Не оставлю я тебя, мудилу…

Новое напряжение тела, и мне показалась, что машина снова продвинулась немного на дорогу. По крайней мере, расстояние между моей кровью на асфальте и границы колеса сократилось. Это почти уняло зарождающуюся истерику, пока я не осознала, что сократилось расстояние из-за того, что стопы все еще кровоточили, множа лужу, а не машина придвинулась.

Изнутри прорвался было животный вой, но глянцевый бок перед моими глазами блеснул отражением фар машины, едущей вдалеке. Всхлипнув, и все так же намертво держась за арку, я повернула голову, чтобы узреть, что в метрах трехстах из-за поворота вынырнул автомобиль.

Я хотела побежать навстречу, кинуться под колеса, пообещать что угодно, чтобы водитель помог, но физически не могла заставить себя разжать пальцы с крыла, вполне трезво осознавая, что если сейчас машина рухнет, то, скорее всего, она утянет меня с собой.

Но автомобиль остановился. Оттуда выбежали два каталонца, и я на смеси английского и испанского отчаянно заорала, призыв на помощь, снова напрягаясь всем телом, и пытаясь вытянуть накренившуюся над пропастью задницу Астона Мартина.

Но они справились. С тем, с чем безотчетно ревущая сидя на асфальте я, не смогла. Они затащили машину на дорогу, замельтешили над зажатым в машине Пашей, над гребанным уебком, едва не убившим нас, начали вызванивать полицейских и спасательную службу. Я рванула к водительской стороне.

— Киса, успокойся, самое страшное позади. — Он слабо улыбнулся, откидываясь на спинку кресла и глядя на меня. — Все хорошо, чего ревешь-то?

Я что-то нечленораздельно мычала, вжимаясь в порванный метал и, обнимая его, как получалось.

Потом сидела в скорой, пока мне извлекали осколки из стоп. Фельдшеры сказали, что нужно ехать в больницу, что над виском у меня прорвался кровоподтек и кожу необходимо зашивать. Я просила только одного — подождать. И не моргая смотрела, как спасательная служба разрезает покореженный Астон Мартин, чтобы извлечь Коваля, уже успевшего объясниться с дорожной полицией, прокатчиками машины и страховой. Юлий Цезарь, блять — подумала я и истерически хихикнула.

Ублюдка, который едва нас не убил привезли в ту же больницу, но ему повезломеньше, он проломил себе голову и его оперировали. И слава богу. Потому что кипящей ненависти во мне вполне хватило бы для решимости самолично его придушить. Паше уже зашили бровь, вправили вывих бедра со второго раза, и из-за семи трещин в ребрах его сейчас бинтовали, пока мне зашивали голову, сказал, что виновник аварии уснул за рулем, и врезался он не специально. Как будто мне должно полегчать от этого! Я угрюмо смотрела на Коваля, дышащего часто и не глубоко, старающегося не морщиться, но резкая бледность лица, когда бинт фиксировали, выдавало то, что ему больно. И это как-то отодвигало мою жажду крови того уебка. Если бы он не развернул машину… Кто знает, чем бы все закончилось. Вот бы для Женьки и родителей сюрприз бы был.

Я мрачно хохотнула, чувствуя как действие обезболивающих ослабевает и ноющая боль завладевает моим телом.

Ждали такси на улице, сидя на пластиковых креслах, недалеко от приемного покоя и смотрели на мини-парк в стороне от заезда в больницу.

— Очень и очень зря я гнал на Астон Мартин. — Хрипло произнес Паша, кладя руку на плечи и прижимая к себе. — И на тебя.

— А ты на меня гнал? — хрипло хохотнула, осторожно прислоняясь к нему плечом и переплетая пальцы.

— Ну, некоторое время я считал тебя эгоистичной сукой. Потом заподозрил, что нет. А когда ты своими хлипенькими ручонками пыталась тысячу семьсот килограмм на асфальт втянуть и рычала, чтобы я заткнулся, понял что гнал очень зря. Так что извини, что ли.

Я фыркнула и потянулась к его губам. В отеле, Паша еще час разговаривал со страховщиками, уточняющими детали. Поскольку вина была на том мудаке, претензий ни владельцы машины ни страховая не имели. Я, оплатившая доставку нового телефона, который должны были привезти в течение часа, извлекала симку из своего разбитого мобильника, сидя за столом и цедя прихваченную с бара хорошую бутылку белого сухого. Телефон привезли. Поставив в него симкарту мне пришло оповещение о двадцати пропущенных от Женьки. Блядь. Настороженно глядя на дверь душа, за которой плескался Коваль, я на боковых сторонах стоп, переваливаясь, как пингвин при ходьбе, торопливо покинула номер.

Женька был вдрызг пьян, называл Коваля пидрилой, его водителя, по Женькиному мнению сдавшего схему, шестеркой, а меня своей любимой женщиной, по которой он очень будет тосковать три недели в ссылке.

Горестно рассказывал, что отец узнал о том, что провернул Женька и очень этому не обрадовался, сказав искать машину месяц где-нибудь в Тундре, покупать ее на свои деньги и месяц в городе не появляться, чтобы отец его не прибил из-за того, что Женька такого выгодного клиента упустил. Мне было его жалко. Немного, совсем чуть-чуть стыдно. Поэтому, сидя на пожарной лестнице, я терпеливо слушала его стенания о неудавшейся жизни.

— Машка, ты когда возвращаешься?

Е-е-е-ебаный в рот. Завтра. Завтра обратный вылет. В три дня по местному. Господи, а я в отеле у Паши, вся подратая, с зашитой головой, как я предрейсовую комиссию пройду блядь? У начальства возникнут вопросы, на которые мне нечего будет ответить… Экипаж с моего отеля должны в одиннадцать завтра забрать. И овца Аллочка не звонит, чтобы хотя бы из вежливости напомнить.