Кроуфорд сел на свое место.

— Разрешите, господин председатель?

— Пожалуйста, доктор Кроуфорд.

— Как член Совета я не имею права говорить об еще не открывшейся вакансии на официальном совещании, — начал Кроуфорд. — Однако если мы решим, что наше официальное совещание завершено, этот запрет будет снят. Вот я и предлагаю считать, что оно завершено. — Он оглядел нас с широкой улыбкой: ему нравилась ясность и определенность во всех делах. — Говоря как участник неофициального собрания, я могу сообщить вам — и думается, не без пользы для прояснения общей обстановки в колледже, — о чем мы договорились со старшим наставником.

Кроуфорд бесстрастно посмотрел на Деспарда-Смита и продолжал:

— Надеюсь, никто не услышит ничего нового, если я скажу, что мы со старшим наставником считаем себя кандидатами на должность ректора, которая, ко всеобщему нашему сожалению, вскоре станет вакантной. Далее. Основываясь на дошедших до меня сведениях, мы, как мне кажется, не ошибемся, если назовем себя наиболее вероятными кандидатами. И последнее. Всем, я думаю, известно, что ни меня, ни доктора Джего не поддерживает абсолютное большинство членов Совета. В этих условиях наши собственные голоса могут оказаться решающими. Мы с доктором Джего обсудили, как нам следует вести себя во время выборов, и пришли к выводу, что не должны влиять на решение членов Совета. Голосовать друг за друга мы посчитали неуместным, а поэтому договорились, что вообще не будем принимать участие в голосовании.

Некоторое время все молчали.

— Так-так. Действительно, — после паузы проговорил Гей. — Прекрасно сказано, Кроуфорд. Примите мои поздравления.

Джего сказал:

— Мне хотелось бы добавить всего два слова к исчерпывающему резюме доктора Кроуфорда. Я глубоко убежден, что мы не должны скрывать наших мыслей от членов Совета.

Кроуфорд вежливо согласился.

— Мы оба уверены, — с холодной улыбкой сказал Джего, — что не выбрали бы друг друга в ректоры. Мой коллега поправит меня, если я понял его неправильно. И мы решили, что не должны действовать вопреки своим убеждениям: не должны голосовать друг за друга только потому, что оказались единственными кандидатами на должность ректора.

— Совершенно верно, — сказал Кроуфорд.

Соперничество духовно сроднило их. Даже утверждая, что не будут голосовать друг за друга, они чувствовали взаимную симпатию. Им нравилось, что они могут сделать совместное заявление, которое автоматически выделит их из общей массы наставников. Я не раз уже замечал, что соперничество удивительно сближает людей: стараясь получить одну и ту же работу, соперничая в политике или в любви, они порой ощущают более глубокую привязанность друг к другу, чем самые близкие друзья.

Когда мы вышли из профессорской, Кристл, отозвав нас с Брауном в сторону, зло проговорил:

— Джего меня поражает! Неужели ему кажется, что мы сможем провести его в ректоры, если он будет заключать такие соглашения, ни о чем нас не предупредив?

— У него, я думаю, не было выбора, — примирительно сказал Браун. — Кроуфорд наверняка так прямо и брякнул, что ни в коем случае не станет голосовать за него. По-моему, Джего поступил вполне разумно.

— Все равно он должен был нас предупредить, — возразил другу Кристл. — Как это ни прискорбно, но, видимо, никто из них не соберет абсолютного большинства голосов. Они же загонят нас всех в тупик! Иногда я думаю, что с удовольствием умыл бы руки — пусть этими проклятыми выборами занимается кто-нибудь другой.

— Не понимаю вас, — резко сказал Браун. — Положение действительно создалось трудное. Однако нет худа без добра. Кроуфорд теперь никак не сможет собрать большинства голосов.

— Ну и что из этого? Нам-то ведь тоже не удастся собрать большинства.

— Меня радует, что не случится по крайней мере самого худшего, — твердо сказал Браун. — Не забывайте, что мы еще даже не начинали серьезной предвыборной агитации. Но в первую очередь нам, конечно, надо сплотить наши собственные ряды.

Кристл согласился; ему, по-моему, даже стало немного стыдно; однако он все же не захотел встретиться с Пилброу. Вот уже две недели, с тех самых пор, как Найтингейл переметнулся к Кроуфорду, Браун пытался поговорить с нашим самым почтенным союзником. Но тот был, во-первых, постоянно занят — то концерт, то вечеринка, — а во-вторых, ему явно надоела суета предвыборной борьбы, и он, как мне казалось, намеренно уклонялся от разговора с Брауном. Однако сегодня после совещания Браун его наконец поймал.

Потом я очень жалел, что не участвовал в этом разговоре: на мой взгляд, Пилброу относился ко мне с большей симпатией, чем к другим молодым наставникам. Ему, правда, нравился и Рой Калверт, но старик не мог понять его равнодушия к политике, не мог понять, почему такой отзывчивый и добрый человек поддерживает знакомство с высокопоставленными чиновниками Третьего рейха. А про меня Пилброу знал, что я как был левым либералом, так и остался им до сих пор.

Да, я очень пожалел, что не принимал участия в этом разговоре — особенно когда Браун передал мне, о чем с ним толковал Пилброу. Браун был явно встревожен.

— Надеюсь, старик не подведет нас, — сказал он. — Однако мне кажется, что с годами он становится все чудней. Представляете себе, он предложил мне подписать письмо о войне в Испании. Я знаю, вы тоже оправдываете этих республиканцев. Мне совершенно непонятно, почему вы теряете рассудок, когда речь заходит о политике.

— Ну, все же он, по-моему, не разозлился, — продолжал Браун, — когда я завернул его с этим письмом. И вообще Юстаса Пилброу никак не назовешь злопамятным. Он определенно сказал мне, что не изменил своих намерений. Ему по-человечески нравится Джего, и он собирается его поддержать. — Браун почти дословно передал мне слова Пилброу и под конец заметил: — Вот ведь удивительно, глубокий старик да еще и чудак, а рассуждает на редкость здраво. Когда Винслоу и Гетлиф пытались перетянуть его на свою сторону, он сказал им, что Джего нравится ему как человек и он непременно будет голосовать именно за него. Думаю, что на Пилброу вполне можно положиться.

— Но беда в том, что его совсем не волнуют наши заботы, — хмурясь, заметил он. — Мне было бы гораздо спокойней, если б он по-настоящему интересовался делами колледжа.

Немного помолчав, Браун добавил:

— Все же я надеюсь, что Пилброу нас не подведет. — Он на минуту задумался. — Сейчас мне ясно одно — нашим противникам не удастся его переубедить. Он, оказывается, страшно упрямый. Я совсем недавно об этом узнал, и меня это, знаете ли, очень обрадовало.

Глава двадцать вторая

ЦВЕТЕНЬЕ АКАЦИИ

Между тем случилось то, чего никто из нас не ожидал. Развитие болезни замедлилось. После пасхальных каникул мы начали подозревать, что летом выборы, по всей видимости, не состоятся. Вскоре об этом было сказано вслух — мы сидели в профессорской, сквозь распахнутые окна в комнату вливался аромат цветущих глициний, и Кроуфорд объявил нам, что ректор наверняка доживет до осени. Я вспомнил, что так же уверенно он предрекал ему в свое время близкую смерть; но объяснения Кроуфорда и на этот раз показались нам весьма убедительными.

— Всех друзей Ройса, и меня, конечно, тоже, это должно радовать, — сказал в заключение Кроуфорд. — Он очень ослаб, но физических мучений не испытывает, и, насколько я заметил, ему вовсе не хочется поскорее умереть. Наоборот, он хочет протянуть как можно дольше — даже в своем нынешнем состоянии. Однако колледжу в целом это очень вредит, и меня как члена Совета такое положение вовсе не радует. Я надеялся, что к будущему учебному году жизнь колледжа полностью нормализуется, но теперь на это надеяться невозможно.

Потом Кроуфорд бесстрастно объяснил нам, почему приостановилось развитие болезни.

Весенний воздух полнился неопределенной тревогой. Всякий раз, проходя мимо вьющихся побегов расцветшей глицинии, я вспоминал ректора, который, по словам Роя, с печальным удивлением говорил, что больше он никогда уже не ощутит запаха цветов. Эти запахи буквально затопили дворики колледжа, и я беспрестанно думал о Джоан, томящейся от любви к Рою, о нем самом, о его горькой печали, перераставшей постепенно в тяжкую депрессию.