Как странно изменился Владивосток за одну ночь… Еще вчера это был все-таки рабочий город, где буржуям прижали хвост. Несмотря на засилье патрулей интервентов, порядок в городе поддерживала рабочая милиция. Теперь ее не стало: японцы разоружили милицию, руководителей бросили в тюрьму. На улицы Владивостока изо всех щелей хлынула эмигрантская накипь, холеные господа и дамы. Светланская зловеще клокотала… Мелькали нарядные туалеты; смеялись офицеры в парадной, шитой золотом форме; проходили чехословаки в поношенном хаки, с бело-зеленым флагом; назойливо улыбались японцы в синих куртках и белых гамашах.
- Во дают, - Миша осторожно подтолкнул Аркашку, показывая, как пытаются обняться два толстяка в тяжелых, пронафталиненных шубах. Они тянулись друг к другу руками, губами, вжимались необъятными животами, но ничего не выходило, мешали животы.
- Мы им еще покажем! - пыхтел один.
- Они любят красный цвет, - хихикал другой. - Выпустим большевикам кишки, пусть глядят на красное!
Нехорошо становилось идти по Светланской… К тому же ребята были одеты бедно; их толкали, на них косились, негодуя, куда лезет эта голытьба.
Все-таки они добрались до вокзала. Эшелон Красного Креста стоял на месте, ждал их. На душе у ребят отлегло…
Весь день ходили сами не свои. Вещи были собраны, все готово. Круков не было. Смит куда-то исчез; Валерий Митрофанович задумчиво и многозначительно утверждал, что японцы - самая великая нация Азии, и пробовал подобострастно расшаркиваться перед белыми гамашами японских солдат, проходивших мимо.
Озабоченные Круки вернулись только к вечеру. Едва взглянув на них, ребята поняли, что пятого апреля отъезд не состоится, праздника не будет…
Наступило такое тяжелое время, какого еще не было за все их путешествие. Круки метались по военным и гражданским властям, пытаясь найти выход. Дни шли за днями. Никто с Круками не желал разговаривать, было не до какого-то детского эшелона и не до Красного Креста. Смит и Валерий Митрофанович, очень подружившиеся, наперебой твердили, что отсюда не выбраться.
- У Круков нет больше долларов, - посмеивался Смит, - у них остались только бумажные царские рубли и керенки. Кому нужны бумажки? Не сегодня-завтра вас выставят на улицу и перестанут кормить… Видали, сколько детей здесь просят подаяние? Вот что вас ждет…
Валерий Митрофанович зашел к девочкам, облизывая тонкие губы острым, кошачьим язычком от предвкушаемого удовольствия.
- Ну что, собрали вещички? - спросил он так многозначительно, что все, невольно затрепетав, с надеждой на него уставились.
Он выдержал большую паузу, хихикнул:
- Вижу, вижу, готовы. Сидите, так сказать, на чемоданах. Чемоданов, правда, ни у кого давно нет, но это так, к слову, к слову… Да-а! - продолжал он иным, проникновенным, душевным голосом, полным такого ехидного сочувствия, что девочки застыли. - Завезли вас, птичек, на край земли, в Азию, ваши благодетели Круки. Были Круки! Были. Пока за ними стояла сила. Видели, как уходил американский флагман «Бруклин»? Всё. Сила теперь у японцев. Вот разве они вас вывезут в Японию…
- Вы что? - не выдержала Тося. - Чего мы там не видели?
Валерий Митрофанович осмотрел Тосю с ног до головы, даже зачем-то обошел ее вокруг, поглядел и на других девочек, облизнулся, посмеиваясь. Только на Катю не стал смотреть.
- Японцы - народ древней культуры, - заговорил он вкрадчиво. - Из глубины веков сохраняется у них любопытнейший институт гейш. Правда, вы уже, хе-хе, староваты… В гейши берут девочек лет пяти, семи. Они проходят специальное воспитание, пока научатся всем тонкостям своего дела…
Катя встала:
- Вы о чем, Валерий Митрофанович?
- Я не вам, не с вами, Обухова, - отмахнулся он с досадой. - Я Тосеньке рассказываю…
- А что вы рассказываете Тосеньке? - не отставала Катя. - И зачем?
У нее была неприятная Валерию Митрофановичу манера смотреть прямо в глаза.
- Вам это неинтересно, Обухова…
- О проститутках, вот о чем идет речь! - зло фыркнула Тося.
- Гейша - вовсе не то, что вы думаете! - замахал руками Валерий Митрофанович, и его тонкий язычок быстро, с удовольствием прошелся по бескровным губам. - Вовсе не то! - Но Катя пристально рассматривала его, и он, увядая, добавил специально для Кати с непонятным озлоблением: - От сумы да от тюрьмы не отказывайся!
И у девочек и особенно у мальчиков к нему накапливалась тяжелая ненависть. Вспоминали, как он вызвал в приют казаков и они забрали тогда Ларьку, Аркашку и Николая Ивановича. Как пытался что-то выгадать у белых за сведения о матери Миши Дудина… Как он выслеживал, шпионил и обо всем доносил Смиту. И не хотел домой, в Питер. А этот его разговор о гейшах окончательно всех возмутил.
Но тут встала, как загипнотизированная, Лида Савельева, толстушка с лицом куколки, которая так здорово изображала Круков в виде Адама и Евы…
- Постойте… - прошептала она. - Постойте…
И прошлась нерешительного комнате. Все недоверчиво следили за ней.
- Вчера я случайно проходила около порта… Видела мистера Крука, - нерешительно продолжала Савельева. - Он разговаривал с капитаном японского судна. Говорили по-английски, я кое-что поняла. Судно называется «Асакадзе-мару». Мистер Крук и капитан торговались. Мистер Крук нанимал судно…
Все молчали в полном отчаянии. Но Катя насмешливо спросила:
- Ну и как, нанял?
- По-моему, нет. Не сошлись в цене.
Катя с грустной улыбкой посмотрела на своих подруг:
- Верите?
Все молчали.
- Верите, что мистер Крук нанимал судно, чтобы забросить нас в Японию? Верите, что Джеральд Крук и Энн Крук хотят из нас сделать гейш, а из мальчиков бандитов, что ли?
Все оглянулись на Лиду, которая уверяла, что рассказала правду, она видела своими глазами…
- Ну и что? Это же Круки! - Катя холодно уставилась на Савельеву. - Целый год они делали для нас все, что могли, они жили для нас! Их можно упрекнуть разве в том, что они слишком добры… Но в подлости? Боже мой, как не стыдно! Каждая из нас обижается, если о ней даже подумают плохо, а о Круках, которые в десять раз лучше всех нас…
- Но я же ничего не сказала! - завопила Савельева.
Однако подозрение осталось. За Круками следили во все глаза. Вскоре просочилась еще одна новость: мистер Крук и Майкл Смит уезжают в Харбин! Почему в Харбин, к китайцам?.. Объяснению миссис Крук, что они выехали в надежде обменять там бумажки царя и Керенского на полновесные доллары, поверили только Ларька и его компания, которые вели себя как-то странно.
Это было уже в мае двадцатого года. К этому времени те несколько сот ребят, которые два года назад уезжали в хлебные места на лето, мечтали об Ильменском заповеднике или о том, как они привезут домой мешок муки и кусок сала, и вообще-то были просто беззаботными школьниками, все чаще оглядывались на Ларьку и его единомышленников, число которых постоянно росло.
Удивляло и раздражало, что они учились. Готовились к окончанию реального училища или гимназии. Даже Володя Гольцов не мог учиться, а они могли… Только и всего. И посмеивались над паникерами.
Аркашка хмуро признался Мише Дудину, что он не понимает Ларьку, что Ларька стал не тот…
- Он скатывается к оппортунизму, - с глубоким сожалением произнес Аркашка. - И даже к соглашательству…
Миша глядел с испугом. Он не решился спросить, что это такое.
- Его надо предостеречь. Спасти, - еще мрачнее заявил Аркашка. - Пока не поздно. Пока он не докатился до предательства!
- Ты что! - ахнул Миша.
- Ты знаешь, где знамя краскома? - шепотом спросил Аркашка.
- Нет.
- Никто не знает. Может, его уже нет?
- Как это нет?
- Очень просто. Ларьке нет дела до знамени краскома! До мировой революции! Он решает задачки по тригонометрии.
Миша потупился. Он тоже решал задачки, зубрил древнюю историю и английские глаголы. Но хоть обожал Аркашку, не хотел сдаваться:
- Для мировой революции лучше, что ли, если будем безграмотные?