В снежную ноябрьскую ночь из широко распахнутых ворот депо вышел «ОД-3113». Машинист дал длинный гудок, и Ваня Коваженков, подбросив угля в клокочущую от огня топку, сказал гордо, как о самом главном, что передумал он в эти двадцать пять напряженных дней:

— Вот мирово-то! Старое корыто поплыло в океан. Пусть попробуют сказать, что оно плохо сделано! Если бы его еще броней одеть и послать к Сталинграду!..

— Ничего, Ваня, — сказал Белозеров. — Он и без брони хорош.

Это была правда. Это можно было видеть по тому, какими счастливыми и удовлетворенными взглядами провожали в новую жизнь учащиеся железнодорожного училища возрожденный «ОД-3113».

ГВАРДИИ БАРАБАНЩИК

В один из буранных зимних дней, когда ветер метет и завывает в степи, как стая голодных волков, красноармеец Остап Вернигора, находившийся в сторожевом охранении своей роты, заметил вдруг в стороне противника маленькую черную точку, показавшуюся ему подозрительной. Точка эта не стояла на месте, а двигалась, то пропадая, то вновь появляясь на снежном поле.

«Разведчик, гад. Ох уж я тебя и встречу!» — подумал Остап, сжимая в руках винтовку.

Руки его застыли от холода, глаза от напряжения слезились. Теперь уже ясно было, что из расположения противника к нашим позициям ползет человек.

Точка все росла и росла, и, когда фигура ползущего человека с каким-то грузом на плечах стала отчетливо видна, руки Остапа не выдержали. Он вскинул винтовку и щелкнул затвором.

Вдруг вдалеке раздался детский плач, и поземка донесла до Остапа тихий жалобный голос:

— Дяденька, не стреляй… Дяденька…

Остап опустил винтовку, вскочил и побежал в ту сторону, откуда шел этот плачущий жалкий голосок. Он увидел на снегу тринадцатилетнего мальчика с обмороженным, белым как снег лицом и маленькую девочку на его спине.

— Ты чего здесь? Кто ты такой? Чего под пули лезешь? — сердито спросил у мальчика Остап.

— Я Мишка, дяденька, — ответил мальчик.

— Какой Мишка?

— Мишка… Сосенкин.

— А это чего?

— А это Варенька, сестренка моя. Я уж который день ее на себе несу. Не гоните нас, пожалуйста, дяденька. Варька небось все ножки себе обморозила.

Мишка бережно опустил девочку на землю и с надеждой посмотрел на Остапа.

Остап растерялся от этой неожиданной встречи и не знал, что делать. На счастье, в это время пришла смена караула. Остап сдал пост, сгреб обоих ребят в охапку и побежал к блиндажу.

У входа в землянку Остап крикнул часовому:

— Сестру скорее! Обмороженные дети…

Прибежала сестра. С помощью Остапа она раздела в теплой санитарной землянке ребят, принесла спирт, и Остап, едва дыша от волнения, стал оттирать помороженные ступни девочки, ее личико, руки. Сестра тем временем растирала Мишку.

— Ой, больно, дяденька! — заплакала вдруг девочка.

— Больно? Это хорошо, если больно, — радостно рассмеялся Остап. — И ножкам больно?

— И ножкам больно, — сказала девочка.

Когда сестра убедилась, что девочка окончательно спасена, Остап унес ее к себе в землянку, где товарищи его уже приготовили мягкую постель на широких солдатских нарах.

Жарко дыша, бойцы обступили Остапа с девочкой на руках. Они улыбались ей, угощали чем могли: кто кусочек сахару принес, кто печеньице. Игрушки у них тоже нашлись: карманное зеркальце, две звездочки с офицерского погона, пулеметные гильзы. Бойцы смеялись, и девочка отвечала им широкой признательной улыбкой.

— А как тебя звать? — спросил кто-то.

— Варя Сосенка, — тихо, но отчетливо сказала девочка.

— Сосенкина, — поправил ее Мишка. — Фамилия такая.

— Сосенка, — повторила Варя и вдруг крепко обняла Остапа и поцеловала его в лоб.

Густой румянец залил щеки Остапа.

Бойцы притихли и разошлись по своим местам, издали наблюдая, как Остап кормил ребенка с ложечки, как поил чаем, а укладывая спать, рассказывал сказку о Волке и Красной Шапочке.

Мишка тем временем перезнакомился со всеми бойцами. Он рассказал о том, как тяжело было пронести Вареньку мимо немецких постов, как она боялась в лесу волков, как просила все время есть и как он кормил ее промерзшей картофелиной, которую нашел на дороге и которую она так и не смогла съесть.

Девочка заснула, и к беседующим подошел Остап. Он положил тяжелую ладонь Мишке на плечо и сказал:

— А теперь пойдем к капитану — ему тоже интересно послушать.

Мишка думал, что капитан — это очень важный и строгий начальник, потому что о нем все говорили с уважением, а оказалось, что это маленький, чуть близорукий веселый человек.

— Чуть ошибки не вышло, товарищ капитан, — сказал Остап, показывая на Мишку. — Вижу, несет что-то на спине. Ну, думаю, диверсант с динамитом ползет. Чуть не подстрелил их, товарищ капитан.

— Это ты умеешь, — усмехнулся капитан. — Ну, как дела, орел? — обратился он к Мишке.

— Теперь-то, спасибо, все хорошо. Варенька спит, умытая, одетая, под одеялом. А вот что было…

И он уже начал было рассказывать о своем горе, о том, как пришли в Боровинку немецкие бронемашины и танки, но капитан перебил его:

— А между прочим, ты кофею с сахаром хочешь?

Мишка растерялся.

— Кофею? С сахаром? Да я ведь не маленький. Мне и хлеба хватит. Вот если Вареньке на утро оставить…

— И Вареньке оставим, — сказал капитан и велел Остапу принести с кухни котелок кофе, а сам стал расспрашивать Мишку о том, что он думает дальше делать.

— А я и не знаю, — сказал Мишка. — Если не прогоните, поживем немного у вас, а потом пойдем дальше. Я на работу поступлю, а Вареньку пристрою к какой-нибудь тетеньке. А прогоните вы немцев — домой пойду, землю буду пахать в колхозе, огород засажу. Мамка семена хорошо упрятала, их не найдут немцы. А потом тятька с войны вернется, и все будет хорошо.

— Да ты мужик с умом, — сказал капитан, — с тобой не пропадешь.

Мишка замолчал и задумчиво посмотрел на капитана.

— А может, и вы мне работенку какую дадите? Я ведь все, что хочешь, могу сделать, если меня подучить. Когда у нас в деревне часть стояла, я даже на барабане играть обучался.

Капитан улыбнулся.

— Вон оно как! Ну что ж, барабан — это дело. Вот Остап Вернигора тоже когда-то барабанщиком был, а потом снайпером стал.

Капитан вытащил из чемодана банку сгущенного молока, баранки, кулек с конфетами и стал угощать Мишку.

— Пей! А потом поговорим.

Мишка допил последнюю кружку кофе, перевернул ее кверху донышком и погладил себя по животу.

— Вот это ладно, — сказал он, — теперь я хоть сто верст пройду.

— Сто не сто, а двадцать придется пройти, — улыбнулся капитан. — Ну, а теперь рассказывай.

Мишка обтер ладонью губы и начал рассказ, а капитан стал отмечать синим карандашом что-то на карте.

— В Осиповке, говоришь, батарея и госпиталь? Так, так. А в Воскресенском склад? А ты не помнишь, с чем он? Снаряды? Точно снаряды? Сам видел? Ну, так и запишем… — Капитан помедлил немного и закурил папиросу. — А ты, Мишка, храбрый?

— Храбрый, — сказал Мишка.

— А ночью?

— Ночью хуже, — сказал Мишка. — Да только я и ночью немцев не боялся: около самых ихних землянок мы с Варенькой шли.

— Так и запишем, — сказал капитан и вновь склонился над картой. — Расскажи мне теперь про свою деревню.

…До поздней ночи засиделся Мишка у капитана, а когда вернулся в блиндаж, то увидел на своей койке красноармейскую шинель, подрезанную с подола, сапоги и белье.

— По приказу начальства тебе, — сказал Остап. — А Варюську мы утречком в глубокий тыл эвакуируем: сам майор распоряжение отдал. Спи пока.

— Не хочется, — сказал Мишка.

— Что? Не уморился разве? — удивился Остап.

— Умориться-то уморился, — вздохнул Мишка, — да я все думаю, а вдруг немцы хату спалят, а вдруг мамку убьют…

Он помолчал, лег и натянул одеяло до подбородка. Остап тоже лег по соседству и готов был уже захрапеть, когда Мишка приподнял голову и сказал: