…К утру собачьи упряжки подвезли вооруженных людей на стойбище за культбазой. Вместо чумов зимовщики увидели только потухающие костры да палатку — рацию с полощущимся над нею красным флажком.

Люди вошли в палатку и тихо обнажили головы. У черного передатчика сидела маленькая девочка с заплаканным лицом. Придерживая одной рукой братишку, она выстукивала онемевшими пальцами сигнал бедствия: «SOS! SOS! SOS!»

А поодаль, у керосинки, лежал с раздробленной челюстью Ефим Пырерко, и возле него валялась изорванная в клочки статья о друзьях счетовода, готовивших кулацкое восстание.

БЕГСТВО

Этот год сделал несчастным и трусливым гордого Яли.

С Руси пришли неспокойные люди. Они собирали бедняков ненцев и говорили:

— В царское время богачам, кулакам и шаманам хорошо в тундре жилось, а батракам, беднякам и середнякам худо жилось. Советская власть по-другому сделала. Она батракам, беднякам и середнякам хорошую жизнь делать помогает. Она их хозяевами в тундре сделала. У кулаков и шаманов батрачить не надо. В парму с ними не надо становиться.

Яли посмеялся над этими словами. Но на третий день от него ушел самый крепкий батрак. На пятый день ушли еще двое. Осталось три батрака на пять тысяч оленей…

Сердито падал хорей на рога передового.

Тяжелое ружье лежало под шкурой на нартах. Зарядив его, Яли объехал тысячное стадо, всматриваясь в кусты карликового ивняка.

Ночью к Яли неожиданно приехал человек. Он был так напуган, что вожжи выпадали из его трясущихся рук и он заикался.

Это был старый друг Делюк Вань.

— Смерть нам, Яли! У меня тоже сбежали пастухи.

— Уходить надо…

— Уходить надо, — подтвердил Делюк Вань, — пастухов я обратно сманю, в два раза олешков больше буду давать. Только куда уходить?

— За Пай-Хой. В Обдорск. А там в Сибирь.

— Будет так, — махнул рукой Делюк Вань, заворотил упряжку и, выругавшись крепким русским словом, скрылся в белесой бесконечности снегов.

На следующий вечер оленьи стада двинулись на Урал. Издали казалось, что громадные площади кустарников медленно ползут по болотистым низинам. Кончилась полярная ночь. Солнце ослепительно голубым пламенем зажгло снега. От него болели глаза. Яли позвал пастухов, выдал им дымчатые очки и сказал:

— Теперь в год будете получать не десять, а двадцать олешков. Только хорошо проведите стада за Камень.

— Зачем, хозяин, к Обдорску идем? — спросил горбатый старик Ванюта.

— Здесь плохой ягель, — сердито ответил Яли.

Батраки переглянулись.

Шли стада.

Чем ближе к Камню, тем холоднее дул ветер. Через две недели на горизонте показались сопки и крутые горы.

Делюк Вань с Яли решили отблагодарить тадебциев — добрых ветров, сопутствующих их бегству. Они приказали заколоть пять жирных оленей, поставили несколько бутылок мутной водки, и началось пиршество. Крепко выпив, они обнимали своих пастухов и мычали о будущем счастье. Они представляли его таким: по огромной тундре из края в край качаются рога оленьих стад, всего сто тысяч оленей, — это олени Яли; сто тысяч и у Делюк Ваня. И выпасают эти стада сто батраков.

Не побоялись бы тогда и советской власти. Подарили бы русским начальникам по десять голубых песцов и стали бы почетными князьями, самыми богатыми князьями во всех тундрах.

Долго пировали хозяева и батраки. Недели две. Когда же протрезвились, увидели: быстро тают снега.

— Камень переходить надо, — сказал Яли.

— Теперь никакая власть нас не догонит, — засмеялся в ответ Делюк Вань.

Пастухи быстро и осторожно погнали стада по берегу горной речки. Вслед за ушедшими стадами вел аргиш с женщинами, детьми, чумами и продовольствием старик Ванюта. Он улыбался своим мыслям, часто нюхал табак и громко, так, что отвечало эхо, чихал. Яли не понравилось веселое настроение пастуха.

— Чему радуешься, глупая голова?

— Радуюсь, хозяин, что хорошо Камень проходим, а ты мне десять олешков за работу прибавил.

— Так, так, — успокоился хозяин и даже попросил табаку.

На обдорскую тундру перешли к ночи. Когда же рассвело, Делюк Вань ворвался в чум друга:

— Беда, Яли! От Сибири люди идут.

Дрожащими руками Яли натянул на себя малицу, вышел из чума и, упав на запряженные нарты, вместе с Делюк Ванем поехал к югу. Там, охватив весь горизонт, точно кусты, качались оленьи рога.

Впереди мчался толстый седой старик с багровым лицом. Он подъехал к запыхавшимся друзьям и испуганно выдохнул:

— Много лет жизни!

— И тебе богато жить. Куда едешь?

— От худой власти ухожу. За Урал. Здесь везде колхозы. Вся Сибирь в колхозах. За Камнем лучше, говорят.

Яли посмотрел на Делюк Ваня и вдруг заорал:

— Дохлый ушкан! Кто мне советовал ехать за Урал? К Обдорску? Кто сказал, что здесь нет советской власти?

— Я не говорил. Это у тебя поганые мысли ходили.

Толстяк понял все. Он безнадежно махнул рукой и повернул обратно.

Понял и Яли, что не вырваться из тугого кольца приближающейся беды. Ночью он собрал аргиш, с тоскою посмотрел на широкие просторы обдорской тундры, сжал плечи…

И двинул аргиш со стадом за горы, на старые тропы.

ДЕРЕВЯННЫЙ ПРОФЕССОР

Старый Хосей любил свою родину. Она была велика и обильна. Она простиралась, по его мнению, до края земли, и на самом краю ее находились Архангельск и Москва — города, сделанные из дерева и серебра. В одном из серебряных чумов, наверное, и жил старик с голубыми глазами, носивший странное имя — профессор. Профессор со своими помощниками — рыжей девушкой и длинноногим студентом, — проезжая стойбище, взял к себе в проводники Хосея и ездил со своей экспедицией по тундре, копал ямы в земле и собирал камни и растения.

— Зачем это, товарищ, — с почтением спрашивал Хосей, — или дела в Москве мало?

— Здесь, милейший, есть каменный уголь и свинцовая руда, — отвечал профессор и, довольный находкой, поглаживал гребешком свою бороду.

— Я побольше таких камней видел, — удивлялся Хосей, — а какая от них польза! Ягель не растет, за деньги не продашь.

— Здесь можно проложить шахту, — говорил профессор, — и тогда все вы будете богаты.

И он так настойчиво расспрашивал Хосея о каменном угле, что тот повел экспедицию в горы Пай-Хоя, и профессор, отбив молотком камешек от скалы, сказал, что это горючий сланец.

— Ты ценный помощник науке, — сказал он Хосею, — и я тебя премирую за это.

Так они ездили по тундре, изучали почву, слой вечной мерзлоты, ископаемых. Вечерами девушка ловила по радио Москву, а длинноногий студент, любивший фотографию, из корня тундровой березы вырезал фигурку человека. Хосей внимательно следил за его работой и удивлялся его умению. С каждым днем корень принимал все новые и новые очертания, пока не превратился в изображение профессора.

— Надо только голубые глаза сделать, — говорил студент, масляной краской подкрашивая белки.

Профессор посмотрел на свое изображение и сказал:

— Хорошо.

А когда экспедиция уехала обратно в Москву, студент подарил деревянного профессора Хосею на память, а сам профессор вдвойне заплатил проводнику за работу.

— Это от науки, — сказал он на прощание. — Уважай науку, она делает человека счастливым.

Хосей долго не мог забыть старика с голубыми глазами. Когда у него болела жена и на душе становилось тяжело, он вынимал деревянного профессора и, рассматривая его, вспоминал весь путь экспедиции.

Уходя на охоту за песцами или морским зверем, он заботливо укутывал шкурами больную жену и клал за пазуху деревянного профессора.

— Ты не бойся. Я скоро приду, и мы не умрем с голоду.

Судьба не обманула его. «Кто знает, — подумал Хосей, — может быть, деревянный профессор превратился в доброго духа». С тех пор после каждой охоты Хосей мазал ему губы тюленьим жиром.

— Это потому, что я уважаю науку, — объяснял он печально глядящей на него жене. — Я отдал Сэвсю в школу, и когда он вернется сюда, я ему дам другое имя — профессор, и мы будем с ним ездить по тундре и собирать камни.