К обеду государевы амбары до отказа были заполнены серебристыми кипами песцовых шкур, черно-бурые лисицы и голубые песцы лежали в другом амбаре. Горы оленьих туш и шкур чернели во дворе.
Дьяки, считая, охрипли от жадности. И только к сумеркам утихли их голоса.
Воевода на радостях приказал выкатить две бочки водки. Ясачные выпили их и пошли смотреть диковинные ружья русских, извергающие каменные ядра, огонь и дым. Стрельцы заряжали аркебузы мокрыми пыжами, чтобы напугать самоедов на будущее. Пощупав руками аркебузы, неняги осматривали их со всех сторон и при каждом выстреле падали наземь от восхищения и испуга.
Таули в рваной малице, с лицом, испачканным сажей, шатаясь, ходил с Пани по городу. Он нашел застенок, но в нем никого не было. Подойдя к ненягам, веселым от огненной воды, он тихо произнес какое-то слово, и враз пьяные отрезвели. Поодиночке они покидали площадь перед приказом, торговые ряды и скрывались в узких улицах.
А когда наступила ночь, полная тоскливой тишины, Таули подошел к городским воротам и кивнул ожидавшим его ненягам. Неняги связали ключаря, заткнув ему рот куском оленьей шкуры. Таули трижды выстрелил в узкие оконца приказной избы.
Испуганные стрельцы со всех концов сбежались к площади, но было уже поздно. Неняги покинули город, подожженный с десяти сторон. Толстым бревном они подперли ворота, и стрелы, гневно звеня, снимали со стен обезумевших русских.
— Худо им так, — в мрачном раздумье сказал Таули, — детей и баб жалко.
И он приказал Миколе открыть ворота. Микола с помощью ненягов откинул бревно и вбежал в горящий город.
— Бегите ко мне! — закричал он. — Бросайте ружья, и вас не тронут.
И многие, захватив детей и женщин, сдались на милость победителя.
Когда взорвались пороховые склады, Таули оставил спасшимся от смерти русским половину стада князя Тэйрэко и повел аргиш прочь от Березова. В долине, за городом, он крикнул окружавшим его ненягам:
— Слушай меня, ненця! Кто не боится смерти, тот получит свободу. Мы еще не рассчитались с обдорским воеводой. Мы заменим палача Тайшина нашим другом Миколой. Мы отомстим царю за все обиды.
И неняги кричали:
— Веди нас к Обдорску, Таули!
— Долой вонючего князя Тайшина! Пусть он подохнет от страха, заболев животом!
…А Березов горел. Подхваченный ветром, огонь уничтожил город дотла. Впервые плач и горе оставлял после себя Таули, и мягкое сердце его не могло успокоиться при мысли о детях, сгоревших в огне.
И все-таки, верный своей цели, Таули вел свое войско на новые стойбища русских. В дорогой малице на семи белых оленях он ехал впереди ненягов, и молчаливый Пани и веселый Микола сидели на его нартах как два самых дорогих друга.
Иногда Таули возвращался к хвосту няпоя. Угрюмо озирая тундру, он видел, как Тэйрэко тащит нарты с мертвым Янко Муржаном.
— Нет тебя со мной, Янко, — говорил тогда Таули, и Тэйрэко, шатаясь, с бьющимся сердцем бежал по аргишнице, догоняя няпой.
С каждым днем Тэйрэко становился дряхлее и дряхлее. Единственный глаз его, вечно затянутый слезами, казалось, совсем ввалился. Тонкие губы кривились беспомощно и жалко.
— Умрет он, — говорили неняги.
Но Тэйрэко не умирал. Он покорно вез свои тяжелые нарты и лишь в горах, на одном из привалов, позвал Пани.
— Ты муж моей дочери, — сказал он, — сделай мне добро: убей меня.
Но Пани отказался убивать. Тогда Тэйрэко позвал Нанук.
— Дочь моя, доченька, — сказал он и заплакал.
И Нанук тоже заплакала. Она долго утешала старика, но избавить его от жизни отказалась.
Хмурой ночью, когда стойбище ненягов заснуло мертвым сном, Тэйрэко прикрутил веревку к мокодану, там, где сходятся шесты, и, сделав петлю, накинул ее себе на шею. Веревка оказалась длинна. Тогда Тэйрэко стал на колени посреди потухающего костра. Желтый мотылек пламени, пробежавший по его малице, был последним видением его потухающего разума.
С гиком и посвистом мчались нарты победителей к горам Пай-Хоя. От топота оленьих копыт звенел наст. Луна, широколицая и хмурая, устилала их путь лилово-серебристой дорожкой, и песни ясовеев были бездумны и легки.
Мимо вымерших стойбищ, мимо разрушенных стойбищ мчались победители во главе с Таули Пырерко.
Они останавливались лишь для того, чтобы покормить усталых оленей, поправить упряжь, послушать молву, что, ветру подобна, за день прилетала со всех сторон.
И прошел Таули со своими друзьями по родной земле, и много русских острогов пало под натиском ненягов.
Царь посылал новые войска. Они вновь возводили крепости на месте сожженных и укрепляли Обдорск, готовясь к решительной схватке с самоядью. «Не хочет царь жить с нами в мире», — решил Таули, и еще больше ожесточилось его сердце.
С тех пор он казнил тундровых князьков, если они пытались сблизиться с русскими властями. Он отбирал у них стада и дарил их ненягам. Он стирал с лица земли их стойбища и рыскал по тундрам за стрелецкими сотнями и ясачными сборщиками.
Не доезжая до Обдорска двадцати оленьих передышек, среди хмурых ущелий Пай-Хоя Таули остановился.
Проходя по широкому стойбищу ненягов, он повелел развести такие костры, чтобы на них трое суток подряд варилось жирное праздничное кушанье.
Он одарил всех сказочников стойбища и попросил их перед новой битвой с русскими петь ненягам старинные сказки, прославляющие богатырей.
— Пусть это будут самые хорошие сказки, какие есть у нашего народа. Пусть после ваших сказок даже ребенок попросит лук, чтобы идти в сражение. Самый лучший из вас получит звание князя песни, — сказал он.
— Будет так, — ответили сказочники, и у широких костров началось состязание певцов и сказочников.
И много было сказок и песен в эти дни. Только все они были о битвах, войнах и победах. И Нанук сказала:
— Спойте нам о любви.
— Спой сама, — ответили певцы, — мы поем что умеем.
И Нанук сама спела песню:
Впервые за всю жизнь слышали такую песню неняги. Самый старейший и лучший сказочник и певец освободил для Нанук почетное место у костра, но она, смущенная этим, убежала в чум Таули.
Трое ненягов сидели в чуме Таули и тихо говорили ему:
— Отпусти нас, Таули. Нам надоело убивать людей. Теперь мы проучили русских и хотим жить спокойно. Мы хотим пасти наших олешков и никогда не забудем, как много добра ты сделал нам.