Таули встал:
— Мы едем в стойбище Хазовако, старик. Он богатый князь, и мы возьмем у него что надо. Дашь ли ты нам упряжку?
— Она готова, — сказал старик, — и люди готовы ехать с тобой на Камень, к Таули. Увидишь его, скажи: пусть он помнит о нас, бережет себя, — тихо промолвил старик.
— Он все время думает о вас. И, пока жив, он не забудет слова твоего сердца. Приезжай к нему в стойбище, если кто обидит тебя.
И Таули вышел из чума.
Старик подвел его к нартам и, чтобы беда не повстречалась гостям на пути, привязал к копыльям своего родового божка. Он привязал его за ноги, и болванчик ткнулся сначала квадратной головой в снег, а потом запрыгал позади полозьев, чертя своим телом легкую кривую линию.
— Ох-хэй! — крикнул Таули, и гордость наполнила его сердце, когда он оглянулся. Позади мчались семь оленьих упряжек с первыми воинами его будущего войска.
Когда же стойбище скрылось за холмами, он наклонился к уху Янко Муржана:
— Я все узнал о тебе, Янко, и теперь мы можем побрататься. — И, сняв со своей шеи костяное изображение доброго духа, он передал его остяку. — Мое имя, — взволнованно сказал он, принимая от Янко его божка, вырезанного из дерева, — мое имя Таули Пырерко.
— Таули… — растерянно, не веря себе, сказал Янко Муржан. — Так вот какой ты…
Старейшина рода Худи князь Хазовако был угрюм и немощен. Он много суток подряд не выходил из своего широкого чума. Он пил водку и ругал пастухов. И только с приездом ясачного сборщика Хазовако изменился. Он стал болтлив и весел. Он угостил русского водкой, сдал ему луковую дань, продал по сходной цене связку пушнины и, боязливо всматриваясь в лицо приезжего, начал выпытывать, знает ли тот молву, что быстрее тундрового бурана промчалась над стойбищем.
— Наше войско ныне изрядное, — испуганно ответил сборщик ясака, — воров перевешали зимой.
— А Таули?
— Ушел воровской атаман, — сказал русский и, торопливо простившись с Хазовако, уехал в Обдорск.
Хазовако с горя напился и лег спать. Сквозь сон он слышал чьи-то гневные крики, но проснуться не мог. Кто-то вспоминал имя его бывшего батрака, убежавшего к Таули, — имя Янко Муржана. Хазовако пытался поднять отяжелевшую голову, открыл веки, но силы, казалось, оставили его. Кто-то тяжелый придавил его тело к шкурам и залил глаза тьмой.
Потом в чум ворвались люди, и высокий черноглазый человек схватил Хазовако за грудь.
— Вставай, князь! — крикнул человек, и Хазовако обмер.
Рядом с человеком стояли его пастухи, и ножи их были обнажены. Пламя костра отражалось на лезвиях ножей, и Хазовако закрыл глаза.
— С тобой говорит Таули Пырерко, — сказал человек и тряхнул Хазовако за грудь.
— Я старый и больной человек, — хрипел Хазовако.
— Его надо убить! — закричал седой пастух с кривым носом. — Я знаю, его надо убить!
— Мы его утопим в озере, — сказал другой.
— Помнишь ли ты, как по твоему указанию меня били плетями русские? — спросил Янко Муржан.
— Я не знаю тебя. Ничего не помню, не помню, — прошептал впалыми губами старик.
— Ты все помнишь, однако, — сказал Янко Муржан. — В твоем стаде пять раз по тысяче оленей. Их пасут четыре пастуха. У каждого пастуха есть голодные дети и больная жена. Помнил ли ты о них?
Старик вырвался из рук Таули и откатился к своим сундукам.
— Мое! — закричал он, закрывая сундуки спиною. — Мое! Я скорее ноги протяну к очагу, но свое не отдам.
— Убей его, Таули, — сказал Янко Муржан и кивнул головой пастухам.
Те подошли к Хазовако, поблескивая ножами.
— Убей его, Таули, — сказали они.
— Не мы давали ему жизнь, — ответил Таули и вышел из чума.
Половина стад Хазовако поползла к горам Пай-Хоя, а женщины и дети ломали чумы, оставляя в одиночестве чум Хазовако.
— Какой нам ветер будет попутным? — спросил Янко Муржан. — У нас уже пятьдесят луков, а тундр много и острогов много.
— Ветер с восхода нам будет другом, — сказал Таули, — а другие ветры принесут нам тучи пастухов-ненягов, добрые вести, смерть ясачным начальникам, приехавшим воровать наше счастье. — А немного помолчав, добавил: — Оружия у нас мало. Русские сильнее нас.
— Будут ружья, — сказал Янко Муржан и задумчиво стал насвистывать песню.
Окутанные зимней поземкой, запели грозную песенку нарты во всех великих и малых тундрах. С Таза, с Ямала, от Енисея неслись нарты к горам, где собирал свое войско Таули Пырерко, по прозванию Неняг. К нартам было приторочено боевое оружие: луки и стрелы.
Мимо стойбищ, покоренных русскими, мимо стойбищ, разоренных русскими, ехали пастухи и охотники многих племен и родов.
— Кто вы такие? — спрашивали их ясачные.
— Неняги. Комары. Наш старейшина — неняг — кличет всех своих комаров идти на русского царя. Он послал нам стрелу. — И они показывали стрелу восстания.
И светлели лица ясачных. И, поломав свои чумы, собрав немудрый скарб свой, они присоединялись к ненягам и гнали стада к горам.
Путь был далек, но днем светило солнце, ночью — звезды. И песня — веселый спутник больших походов — сопровождала их.
На берегу одной из проток Оби, среди высоких лиственниц, остановил свой аргиш Таули. За семь суток пути аргиш вырос до ста упряжек. Он вырос на двести ненягов, приехавших от Березова, Тобольска, Гыдана.
Меж кустов яры неняги поставили для Таули чум, широкий и богатый. Женщины развели посреди него такой костер, что неиссякаемое тепло растекалось по всему чуму до самых дальних углов. А вокруг него неняги ставили еще десять чумов, и Таули помогал им в работе. Он ставил жерди, накрывая их нюками[38], шутил и пел песни.
И только тьма заставила его оставить работу. Вместе с Янко Муржаном он прошел на берег Оби и внимательно стал вглядываться в черную стежку дороги.
— Оружия у нас мало, Янко, — глухо сказал он, — луками русских не напугаешь…
Янко прислонился плечом к стволу сосны. Он посмотрел на дорогу, убегающую в туман, и задумался.
— А если… — сказал он, и дерзкая мысль пришла ему на ум. Резко изменилось скуластое лицо, глаза хитро сузились. — Мы пошлем слово в тундру: «Найти русское оружие». Я сам поеду за ним. Мы… Клянусь, что это выйдет, Таули…
— Пойдем думать, — сказал Таули и, вернувшись в стойбище, крикнул: — Охэй! Ко мне!
Неняги вошли в его чум. Они сели на белые медвежьи шкуры у самого костра.
— Много лет жизни тэта[39] Таули, — шутили неняги.
И Таули отвечал:
— Много лет жизни тэта-ненягам.
А когда чум был заполнен до отказа, Таули усадил старейших охотников вокруг костра и, почтительно обращаясь к ним, спросил:
— Что нам делать, отцы? Я говорю о ружьях русских.
Старики задумались.
И в глубокой тишине Таули заговорил:
— Там, за лесами, на краю земли живут русские. Они очень умные люди. Они делают хлеб, табак, железо и медь. Они делают порох и ружья. Наши праздничные одежды украшены сукнами, сделанными руками русских… — Таули помолчал немного, и вновь голос его зазвенел: — Шли годы в моих думах. И если ребенком я верил, что все это само растет на берегах русских рек, то теперь знаю, что это неправда. Железо надо делать. Порох надо делать, и русские все это умеют. Они даже свои слова могут нарисовать на бумаге, чтобы их не забыть.
Неняги уже растерянно смотрели на Таули. Он говорил правду, но почему с такой завистью он отзывался о русских?
И самый старейший охотник встал у костра и протянул к Таули дрожащие руки:
— Но русские хитры! Но русские обижают нас!
— Ты прав, отец, — почтительно выслушав, сказал Таули, — но глупее ли мы русских?
— Мы не глупее их, — сказал старик, сидящий по правую руку Таули, — и мы бы хотели все делать сами, но мы — пастухи, мы — охотники или рыбаки. Каждый делает свое дело, как умеет. Мы готовы дружить с русскими, мы не трогаем их купцов, но русские хотят иметь все, не оставляя нам ничего. Что же нам остается делать?