Жители деревни принимали рассказ Явы и Матиса за чистую монету, однако добавляли от себя: видимо, бог хотел покарать Яву, и Яаку было предопределено искупить материнский грех. Никто, даже всемогущий бог, не забыл, что Ява угробила своего первого мужа. Последующая жизнь Явы не позволила предать забвению этот поступок — кто велел ей характер показывать? Ведь вот бесстыдство: завела нового мужа, чтобы наплодить еще видимо-невидимо детей. Народ Медной деревни полагал, что, если б все дети Явы собрались одновременно, банька оказалась бы так набита людьми — дверей не закрыть.

Неизвестно, время ли вышло, или Яву выбило из седла несчастье, — во всяком случае, Яак остался ее последним, одиннадцатым ребенком.

А Таниель видел, как на самом деле произошло с Яаком это несчастье. Кроме самой Явы, виноваты оказались в какой-то степени и свиньи Якоба.

Сколько Таниель себя помнил, он постоянно слышал, как Якоб похвалялся: вот стану хозяином Россы и выращу стадо в сто чушек. От принятого в детстве решения Якоб никогда не отступал. Еще в возрасте пастушонка он, как равный с равными, обсуждал с хозяевами Медной деревни все, что касалось выращивания и откорма свиней. И вскоре все окрест стали считать Якоба знатоком во всем, что касалось породы и болезней свиней. Случалось же кому-либо посмеяться над планами мальчика на будущее, как он впадал в ярость. Со слезами гнева на глазах Якоб отрезал: достаточно он натерпелся голода, больше этого не случится. Столько дней, сколько ему в жизни отпущено, стол на Россе всегда будет ломиться под тяжестью блюд с мясом. Странно, что из их семьи именно Якобу голодное время врезалось в память всего больней.

Став хозяином Россы, Якоб принялся осуществлять свои замыслы. Сто свиней начисто бы объели поля Россы, ну а десяток подсвинков Росса в летнее время выдерживала.

Стоявший в середине Медной деревни старый россаский хлев не вместил бы такое стадо.

Край же болота был удобным местом, чтобы держать свиней, — тем более что поселившиеся в баньке Матис и Ява находились тут же и помогали ухаживать за ними. Таким образом, Якоб и устроил летний загон для свиней во дворе будущей Россы. Он привозил сюда на лошади муку и картофель. Матис кормил свиней. Кроме того, он соорудил для них на случай плохой погоды навес. С тех пор крики болотных птиц смешались с хрюканьем свиней. Орава ребятишек из баньки то и дело качалась на жердинах построенного Якобом загона. Не было ничего невозможного в том, что, лазая и кувыркаясь там, они расшатали сваи загончика, а может, те просто подгнили в том месте, где уходили в землю.

Первая половина истории с несчастьем Яака была действительно такова, как об этом рассказывали односельчанам Ява и Матис. Ява сидела на скамейке перед банькой и кормила Яака грудью. Вдруг до нее донеслись странные звуки. Из-за дома раздавалось громкое сопение. Ява вскочила, увидела, что свиньи Якоба разбрелись и топчут картофельное поле. Таниель и Матис, заготавливавшие на краю болота хворост, услышав истошный вопль Явы, тут же побросали топоры и кинулись к дому, так что пятки сверкали. Увидев мужа, Ява перестала кричать. И тогда в хрюканье свиней врезался пронзительный вскрик. Плач Яака был таким болезненно-тонким, словно младенец в этот миг понял, что никогда больше не услышит голоса людей и не сможет общаться с ними при помощи слова.

Честность Явы и Матиса до сих пор поражала Таниеля. Он думал, что ему запретят говорить о случившемся. Часто парень оставался с Матисом наедине, каждый ждал, что скажет другой. Они могли бы до скончания века смотреть друг другу в глаза, и все равно ничего бы не изменилось. В окрестностях Долины духов и так чересчур много носилось пустых слухов, кто-то должен был уметь и помолчать. Да и как мог Таниель обвинить Яву — в ту минуту, когда она пронзительно закричала, она же не думала, что губит этим и слух и жизнь Яака. Матис и Ява н без того страдали, — поначалу сельские жители не переставали удивляться, почему это маленький Яак до сих пор не говорит.

Когда Матис и Ява поняли, что из уст их старшего сына лишнего слова не вылетит, они стали распространять историю с молнией, и Матис зимой умертвил ель.

Верно, в ту крещенскую пору Матису не раз пришлось пожалеть, что он рассказывал Таниелю тайны деревьев. Волей-неволей Таниель стал двойным соучастником в случае с Яаком.

А Якоб и поныне держит много свиней, сам закалывает их и никого близко к бочкам с мясом не подпускает. Своей рукой рубит туши на куски и солит их в бочке, обязательно хвостом вниз, как велит народная мудрость. Когда дно бочки начинает просвечивать, Якоб приказывает Юстине поставить мокнуть горох. Свиной хвост надо варить непременно вместе с горохом. В этот день у Якоба забот полон рот: он закалывает очередную свинью и солит ее. После этого утомительного дела долго сидит за столом и обсасывает хрящики жгуче соленого хвоста.

Юстина, когда хочет сшить себе или детям пальто, приходит в баньку и приносит с собой в миске коричневатый, с разводами кусок солонины. Ява соскабливает с сала ржавый налет, и Таниель уверен, что в эту минуту она снова думает о несчастье Яака. Вода в этих краях такая, что, если дать ей постоять, на дне ведерка очень скоро появляется бурый осадок. Вместо того чтобы чуть ли не целиком поднять Иудин остров в воздух, горожане могли бы поискать в болоте железо.

С самого детства Хелин никак не могла понять, что, в сущности, такое с Яаком. Ведь и Матис с Явой не сразу поверили, что Яак глухонемой. Таниель мучительно отворачивался, когда старики как бы между прочим громыхали за спиной маленького Яака. Только когда на пол кидали какой-нибудь тяжелый предмет, Яак оборачивался или начинал плакать. Поэтому его укладывали спать на тоненький соломенный мешок, и если хотели разбудить, то стучали по деревянному основанию кровати. Никто не решался потрясти его за плечо — кто знает, какие последствия мог вызвать испуг. Во время взрыва на Иудином острове Яак забился в угол комнаты, присел на корточки и, держась за коленки, стонал, лицо бледное, глаза закрыты.

Зато грозы Яак не боялся и чувствовал ее приближение раньше других. В баньке знали: когда Яак начинал бегать от одного окна к другому, значит, скоро в небе засверкают молнии. Хелин, которая верила, что причиной несчастья Яака был оглушительный удар грома, впадала во время грозы в панический страх и оттаскивала пария от окна подальше. Но Яаку нравилось смотреть на огненные стрелы. Однажды Хелин очень уж надоела ему своим приставанием, и он ударил ее.

Хелин забралась на кровать, сунула голову под подушку и обиженно заревела. Когда Хелин плакала, серая тоска заползала в душу всей семьи. Каждый сопел в своем углу, не было охоты работать, точно все ждали судного дня.

В такие мрачные часы Ява брала вожжи жизни в свои руки. Она будто и родилась на свет для того, чтобы в трудные минуты проявлять решительность. Не в обыкновении Явы было кого-то журить или уговаривать. Она садилась на полати, приглаживала складки передника и начинала, словно сама с собой, разговаривать.

Однажды в корчму — дом ее детства — явился один ученый человек, у которого в каждом кармане были разные очки. Узнав, как зовут Яву, он поведал всем находившимся в корчме об острове, который тоже назывался Явой. Все сразу удивились, что у дочери корчмаря столь необычное имя, — поди знай, откуда такое взяли? Остров Ява будто бы стоит средь теплого моря, на дне которого растет жемчуг. На этом острове высокие горы, порой они выбрасывают кипящую воду, а порой извергают жидкий огонь. Кофейные бобы можно срывать с кустов своей рукой. В лесу ползают толстые змеи, спины у них такие же пестрые, как свадебные перчатки. Но и в том благословенном богом уголке земли есть и свое горе и нужда: если здесь каждые сто лет бывает наводнение, то там через каждые сто лет во многих местах разверзается земная кора — люди, дома и скот падают в пропасть, и горячее облако пара поглощает их.

Чужой мужчина рассказывал о деревьях, растущих на острове Ява, на каждой ветке у них шар цвета солнца. У этих плодов, апельсинов, за толстой коркой будто бы прячется мясо и вино — поешь и попьешь.