— Расскажи об Англии, — клянчила Мирьям.

— Мм, — неопределенно произнес Таавет.

— Что ты там видел? — не отставала Мирьям.

— Ничего я там не видел, — буркнул Таавет.

— Как так? — удивилась она.

— Ну… жил в Лондоне, там вечно туман. За пять шагов ничего не видно. Дни напролет работал у господина Томсона, в его подвале, куда никакой свет не доходил. А вечером, когда шел домой, было темно или стоял туман… Иной эту Англию я и не видел, — закончил он со вздохом и потянулся.

— А зачем же тогда поехал в Англию? — не давала покою Мирьям.

— Учился ремеслу, — сухо ответил склонившийся снова над работой Таавет. — Вон там, — он указал на застекленный книжный шкаф, — ты найдешь книгу об Англии, есть в ней и снимки Лондона.

Мирьям листала книгу и видела английскую столицу при дневном свете — ведь фотограф мог ходить по улицам в то время, когда Таавет корпел в подвале господина Томсона.

Вдруг из книги выпала на пол фотография — уже порядком пожелтевший семейный снимок.

Таавет, погруженный в свою работу, не обратил на фотографию внимания.

Мирьям долго разглядывала снимок. В мужчине она угадала молодого Таавета, он был без очков, и вместо седых косм голову покрывала черная блестящая шевелюра. Слева от Таавета улыбалась светловолосая женщина с продолговатым лицом. Перед ними стояли две такие же светловолосые девочки, одна из них худющая, совсем как Лоори.

— Хозяин Таавет, у тебя есть жена и дети? — спросила удивленная Мирьям.

Таавет вздрогнул от неожиданного вопроса и соскочил со стола. Вырвал из рук девочки фотографию и книгу и швырнул их в шкаф. И уже гораздо спокойнее закрыл стеклянную дверцу и повернул ключ в замке. В довершение всего ключ перекочевал на шкаф.

Сбитая с толку Мирьям вышагивала полутемным коридором Тааветова дома к входной двери. То, что она сейчас узнала, почему-то причиняло ей боль. Как может человек держать в тайне свою семью и хранить под замком свет любви?

— Мирь-ям! — донесся из прихожей басовитый зов дяди Рууди.

Мирьям никогда не заставляла дядю Рууди звать себя дважды.

— Куда? — появившись перед ним, спросила она.

— В мастерскую, — последовал короткий ответ.

От возбуждения у девочки дух перехватило. Поспевая вприпрыжку за длинноногим Рууди по прохладному коридору, она сегодня даже не испытывала желания сунуть нос в замочную скважину винного погреба, к тому же Мирьям чувствовала, что для таких проделок она уже слишком взрослая. Через год пойдет в школу!

Дядя Рууди оттащил лестницу от двери мастерской. В тревожном ожидании Мирьям застыла на месте. Прежде чем открылась дверь, ключу пришлось поскрипеть в заржавленном замке.

Мирьям тихонько ступила вслед за дядей Рууди в помещение, пахнувшее в лицо сыростью. Каждый шаг оставлял след на полу, покрытом слоем пыли. Окна затянуло паутиной, и известняковые плиты тротуара лишь с трудом можно было различить. Оставленные на столике инструменты покрылись ржавыми пятнами. И накрытая материей маленькая наковальня, где по обыкновению сидела Мирьям, была на верстаке, неподалеку от тисков.

— Хочешь сесть туда? — спросил дядя Рууди, заметив, что Мирьям уставилась на наковальню.

— Нет, больше не хочется, — ответила она со вздохом.

— Почему? — усмехнувшись, спросил он.

— Я уже большая.

Хотя Мирьям вовсе так не думала, дядя Рууди понял: племянница в последний раз сидела здесь тогда, когда дедушка последний раз работал в мастерской.

— Давай точить.

Дядя Рууди не дал девочке унывать. Он звонко хлопнул в ладоши, поплевал на руки и, весело насвистывая, принялся вытаскивать из угла точило.

— Твоя забота — принести воды, — бросил он через плечо.

Мирьям взяла старую банку из-под краски и отправилась в коридор за водой.

Дядя Рууди отыскал на полке топор, провел большим пальцем по лезвию и кивнул ожидавшей племяннице. Мирьям взялась обеими руками за ручку и, посапывая, принялась за работу.

Топор вскоре был отточен. Тогда дядя Рууди взялся точить и пилу. Но эта работа оказалась куда более тонкой. И хоть он без конца менял напильники, дело не очень подвигалось. Дяде Рууди даже свистеть расхотелось.

— Что будешь строить? — спросила Мирьям.

— Корабль.

Хотя дядя Рууди при этом и не усмехнулся, Мирьям поняла, что он шутит, — ну на самом деле, какой из дяди Рууди судостроитель! Пилу наточить — и то с горем пополам.

Дядя Рууди провел напильником по последнему зубу и сказал:

— Готово.

— А еще зубья развести надо, — строго заметила Мирьям, привыкшая к тому, что дед всякую работу доводил до конца.

Дядя Рууди взглянул исподлобья на Мирьям и запел:

— Здесь, — она подала ему инструмент.

Рууди бросил петь и принялся неумело разводить зубья.

— Неважный из тебя работник, — сердилась Мирьям.

— Верно, — подтвердил Рууди, — я же шутник.

— А это еще что за работа? — требовательно и рассудительно спросила Мирьям.

— Шутник шутит, пока шутки не кончаются, — ответил Рууди, щурясь правым, коричневым глазом, а другим, голубым, уставившись в упор на Мирьям.

— А когда шутки кончаются, тогда что?

— Тогда шутник уходит.

— Куда?

Просто, просто он уходит, жить на кладбище приходит, — напевая, ответил Рууди и при этом уже не смотрел на Мирьям.

— На кладбище одни мертвые, — мрачно вставила Мирьям.

Больше Рууди не произнес ни слова, лишь насвистывал и — медленно и неумело — разводил у пилы зубья.

— А какой ты корабль построишь? — допытывалась девочка, хотя и не верила словам дяди.

— Ну, конечно, большой, с шелковым флагом и серебристыми парусами, — ответил Рууди, переставая насвистывать.

— И куда ты на нем поедешь?

— Выйду в море, буду во хмелю бродить.

— Ходить под парусами, — поправила Мирьям.

— Ходить под парусами и во хмелю бродить, — согласно кивнув головой, переиначил Рууди.

Рууди отложил заточенную пилу в сторону, прищурил теперь левый, голубой глаз и посмотрел на девочку правым, коричневым глазом.

Мирьям не смогла сдержать смех.

— Не болтай, — посерьезнев, сказала она, пытаясь выговорить дедушкины слова дедушкиным голосом.

Дядя Рууди рассмеялся, посадил Мирьям себе на плечо и, насвистывая, вышел из мастерской.

Покачиваясь на дядином плече, Мирьям принялась вторить его насвистыванию, и почему-то ей уже больше не хотелось быть серьезной.

После мастерской Мирьям направилась в сад.

Она вступила в схватку с сорняками. После весенних дождей весь сад вдруг зазеленел, трава пустилась в такой рост, что земли между кустами и деревьями и видно не было. Мирьям теперь то и дело ходила в сад выпалывать траву. Руки у нее огрубели, и ноги пошли волдырями от крапивы. Но что самое страшное: работа подвигалась медленно, а на очищенных клочках всходили новые сорняки. Мирьям сокрушенно думала, что ей никогда не удастся привести в порядок весь сад. Да и есть ли смысл в ее хлопотах? Один пчелиный рой вымер, улей стоял заброшенным, и никто не собирался ни убрать его, ни вселить новых пчел. Рамы, поддерживающие ягодные кусты, перекосились и тосковали по хозяйскому уходу.

Мирьям устала и отправилась в дальний конец сада. Прислонилась к забору, отделявшему двор от сада, огляделась. Молодые деревца, посаженные Тааветом, пышно разрослись и затеняли этот уголок, здесь было сыро и без конца кружили комары. Верхушка дедушкиной яблони склонилась к востоку и напоминала горбатого подростка. Тюльпаны в эту весну и не расцветали, и смородина никак не хотела наливаться.

Мирьям уже давно собиралась поведать о своей заботе соседскому хозяину, надеясь, что, может, Таавет сжалится и подрежет свои клены. Однако ей все недоставало смелости предпринять решительный шаг. Тем более что в последнее время Таавет находился в плохом настроении — две самые молодые жилички из «обители старых дев» нарушили неписаные заповеди его дома и занялись безнравственной жизнью. Та, что постарше, Мария, ожидала ребенка, а помоложе, Лонни, стала гулять с приказчиком из мясной лавки. Так что мороки у Таавета с соблюдением доброго имени своего дома хватало, и вряд ли он будет склонен выслушивать жалобы Мирьям.