И Мирьям поняла теперь, почему люди смотрят на цветы, почему она сама смотрит через забор на Тааветовы лилии: это глаза просят отдыха.

Девочку радовало, что Таавет, у которого в саду росли такие красивые цветы, казалось, надулся из-за того, что у него нет диво-цвета. Наконец дедушка не вынес того, что сосед опечалился, и пообещал, что он как-нибудь даст Таавету клубень, пусть и у него будет диво-цвет. Мирьям удивилась дедушкиной щедрости, у нее бы рука не поднялась разделить такой замечательный куст.

Вдоволь переговорив о пчелах, цветах и дождливом лете, они переводили разговор на самое заветное. Дедушка рассказывал о своих каштанах.

История начиналась из далекого далека и поначалу к каштанам никакого отношения не имела.

Порог этого века дедушка перевалил подмастерьем у кузнеца, и вот в одном давнем мае, в пору, когда заливались вовсю соловьи, сосватал он себе красавицу белошвейку.

Значит — бабушку! Мирьям навострила уши.

Триста золотых рублей, которые мамзель заработала у господ на своей машинке, пошли на то, чтобы купить клочок земли и построить дом. Что за чудо молодость! Бесконечная соловьиная трель! Тогда и сад заложили. Потом, прошло время, возвели рядом другой дом, только пришлось сжить-выкорчевать несколько плодовых деревьев, чтобы освободить место для стройки. Но произошло это уже, когда из беспомощных каштановых саженцев вытянулись здоровенные деревья. Закладывая сад, дедушка заметил два хилых росточка, которые тянулись, ища друг у друга опоры, на самом краю участка. Дедушка осторожно вырыл их и рассадил. В какой рост кинулись! Не иначе, радовались, что вокруг такой простор и воздух полон солнца.

Ясно, что два огромных дедушкиных каштана перевесят один Тааветов цветущий фикус, думала Мирьям. Ей были хорошо знакомы эти два приветливых дерева, они стали ей еще дороже сейчас, когда услышала, что дедушка сам посадил их. Ни у того, ни у другого каштана Мирьям ни за что не могла охватить руками ствол, за ними она всегда пряталась, когда хотела напугать Лоори.

Дедушкин разговор дошел своим чередом до минувшей зимы. Теперь в его голосе появилась печаль, и, оживший было от теплых воспоминаний, он едва выдавливал из себя слова. Жестокий мороз надломил жизненные силы могучих каштанов и разодрал их стволы. Дедушке казалось, что весной его каштаны отцвели в последний раз.

Ветер каждый день уносил с собой их уныло-желтые листья. Они то отлетали далеко, то застревали в кустистых лиловых и белых флоксах, то слетали к подножью стволов, постепенно закрывая еще сочную зелень травы.

Назавтра Мирьям принесла с огорода вместе с помидорами пожелтевшие листья и ощетинившиеся шипами недозрелые плоды, оброненные усталыми каштанами.

…В один из дождливых дней, когда лютый ветер срывал с хворых деревьев в бесчисленном множестве листья и с раскачивающихся яблонь без конца шлепались на мокрую землю яблоки, к больному дедушке пришел с красивым букетом Таавет. Неловко стоял он посреди спальни, держа в руке гладиолусы — желтые, лиловые, белые, и ожидал, когда бабушка принесет глиняную вазу с нарисованными розами.

— Зачем же ты их срезал? — пожалел дедушка, хотя было заметно, что красивые цветы радуют его.

— Да ну, ветер с дождем все равно их измолотят, — бросает Таавет и моргает светлыми мокрыми ресницами.

Девочку поражает Тааветова ложь — все же знают, что Таавет растит свои гладиолусы за сараем, где ветер им никогда зла причинить не может.

А дедушка не сводит глаз с прекрасных, стройных цветков.

— Хороший ты садовник, — бормочет он, не в силах поднять взгляда на соседа, который сидит у окна на стуле.

— Ну, ты сам получше меня будешь, — в ответ бубнит Таавет и смотрит на каштаны, которые подошли к своему последнему рубежу.

— Все льет? — спрашивает дедушка.

Девочке становится не по себе: дедушка всегда возражает, когда кто-нибудь, случается, хвалит его, а теперь вот вдруг спрашивает, льет ли на дворе. Неужели он сам не слышит, как дождь бьется в окно!

— Да! — отвечает Таавет.

Ветки яблони с ожесточением царапаются в оконные стекла. Мирьям закрывает на мгновение глаза.

Доносящиеся с улицы порывы ветра и шум дождя превращают в сознании ребенка сад в страшенного зверя, который, выпустив когти, набрасывается на мир и покой комнаты больного деда.

— Остался ли хоть листок на каштанах? — слышит девочка дедушкин голос.

Мирьям открывает глаза и бежит к окну. Таавет опережает ее.

— Еще есть, — отвечает он.

Смеркается.

С великим трудом вытаскивает дедушка из-под ватного одеяла свою жилистую белую руку — следы масла и копоти успели уже с нее сойти.

Со щемящей медлительностью протягивается к Таавету белая рука.

— Ну, прощай, что ли, — говорит дедушка соседскому хозяину.

Таавет долго держит руку друга, потом осторожно опускает ее на одеяло.

Безмолвно и не оглядываясь, сосед покидает комнату.

— Пойди принеси с грядки помидоров, — просит дедушка.

— Я не хочу. Помидоров еще много, а на улице дождик, — терзаясь тяжким предчувствием, возражает Мирьям.

— Иди, — дедушка напрягается, чтобы придать голосу повелевающую силу. — Иди. И пусть сюда придет бабушка.

Но она уже сама идет. Ступает, словно лунатик, руки бессильно опущены по бокам. Натыкается на внучку, оживает на мгновение и решительным движением выталкивает девочку из комнаты.

Повинуясь дедушкиному приказу, Мирьям отправляется в огород. Она прохаживается под дедушкиным окном и тянется, чтобы заглянуть в него. Но окно высоко, и никакого движения за мокрыми стеклами, скрытыми ветками, Мирьям не видит.

Она бредет к каштанам и пересчитывает последние желтые листочки. На два дерева их набирается всего пять.

Затем Мирьям начинает собирать помидоры. Она выбирает их долго и старательно. В подол передника скатываются самые лучшие помидорины. Мокрые, ярко- красные, студеные.

Уходя из сада, Мирьям еще раз оглядывает каштаны. Ветер и дождь совсем оголили их, ветки ободраны до последнего листка.

Промокшая насквозь, девочка спешит обратно в дом.

В коридоре ее останавливает Лоори — она вся дрожит и не в состоянии толком слова вымолвить.

— Дедушка! Дедушка! — шепотом повторяет она.

— Что с ним? — тревожно спрашивает Мирьям.

— Это ты виновата! — выпаливает Лоори. — Ты стащила дедушку с кровати. С тех пор он и заболел!

Мирьям вспомнила один из жарких полдней прошлого лета. Ей тогда хотелось разбудить дедушку, и она стала изо всех сил тащить его к себе. Дедушка спал очень крепко. Мирьям, довольная тем, что ей удается сдвинуть с места дедушку, вошла в такой азарт, что и в самом деле стащила дедушку на пол…

Оттолкнув сестренку, Мирьям бросается вперед. Мокрые пряди волос прилипли к шее, глаза широко раскрыты. Она распахивает дверь дедушкиной комнаты.

У кровати бабушка, отец и мама. Мама с заплаканным лицом оборачивается к застывшей в дверях дочери.

Черная фигура бабушки застыла на фоне светящегося окошка. Отец склонился над кроватью и слегка дрожащими руками смежает дедушкины веки.

Подол передника выскользнул у Мирьям из рук, и ярко-красные помидорины раскатились по полу…

«Милый боженька, если ты все-таки есть на свете, то сделай так, чтобы самый худший из нас умер».

Чтобы самый худший из нас умер!

Мирьям стонет.

В большой комнате бабушкиной и дедушкиной квартиры, там, где на стенах висели чучела с выпученными стеклянными глазами и пристроились ветвистые оленьи рога, теперь стоял гроб. В изголовье умершего дни и ночи, освещая дедушкино окаменевшее лицо, в высоких подсвечниках горели свечи. По углам серебристого гроба недвижно свисали тяжелые шелковые кисти. Бабушка застелила комнаты дорожками. Все до единого звуки в доме приглушились. Говорили мало и шепотом, боялись потревожить дедушкин вечный покой.

К гробу покойного приходило много людей: жильцы, знакомые, ближние хозяева. Они приходили, задерживались у гроба, склоняли обнаженные головы, оставляли цветы и уходили.