— Актриса? — ухмыльнулся я, — Актриса, которая не умеет врать, не самая лучшая актриса.

— О чём вы? — выдохнула она, гневно сдвинув брови.

— Вы злитесь?

— Вы задерживаете меня. Я должна…

— Уйти, пока не пришла Джессика?

— Да! — вдруг сорвалось у неё. На мгновение, я потерял дар речи, не говоря уже об этой крохе… Моргая и шевеля губами, как средиземноморская милая рыбка, она пыталась хоть что-то выдавить, — То есть… впрочем, вы всё равно ничего не поймёте. Пожалуйста, выпустите меня.

— Как тебя зовут? — проигнорировав её реплику, произнёс я.

— Вы, всё же, скажите мисс Нильсон, что видели меня здесь? — вздрогнув, спросила она.

— Зачем же? Она сама всё увидит, если вы…

— Если что?

— Если вы не расскажите, по какой причине сюда заявились.

Она отшатнулась от меня и обречённо села на край стула, на спинке которого висело «истинное» платье Джессики. Помолчав, она произнесла:

— Я всё скажу ей, а не вам, неизвестному поклоннику её творчества. Пусть она меня увидит, допрашивает и прикажет своему любовничку меня уволить. Говорят, у него большая власть в театре.

— Да, я слышал об этом, — насмешливо улыбнулся я, закрыв дверь. На ключ.

Поставив пионы в вазу, я осторожно поднял иголку, которую в суматохе девочка забыла поднять.

— Ещё одна улика, — покрутив в пальцах иглу, произнёс я, — Итак, значит, вы готовы к увольнению? Стало быть, причина есть, и вы больше ничего не отрицаете?

— Не отрицаю. Знаю, что это бессмысленно.

— Тогда, может быть, вы всё-таки расскажите, что за манипуляции производили с платьем?

— Кто вы вообще такой? — она повысила голос на тон.

— Так скажем, «любовничек» Джессики, — широко улыбнулся я.

— Плохая шутка. Я бы даже с этим не шутила, — сморщилась она, — Вы — поклонник. Что вы в ней нашли? То, что она делает, по-вашему, искусство?! Она же камень. Никому не дают главной роли, только ей! Где это видано, чтобы одна актриса играла и бабушек, и юных девушек, и прислуг, и цариц! Все главные роли! Я до сих пор ума не приложу, как ей не дали играть ещё и Гамлета. Если бы она исполняла роли мужчин — рост позволяет — цены бы ей тогда вообще не было! — девушка вскипела, сотрясая воздух руками и непрестанно жестикулируя, она выплёскивала всё негодование еврейского народа.

Меня впервые не раздражала, а веселила женская злость. Похоже, имя этой крошки — обаяние.

— Скажите, неужели вам нравится её игра?! — она замахнулась платьем, что было в её руке, и хлестанула меня им по лицу. Естественно, чёрт возьми, случайно… На секунду мы замерли.

— Ох, простите, — в её лице было столько жалости, но глаза смеялись, в упор, нагло, открыто. Не выдержав, я рассмеялся и её подрагивающие уголки губ дали себе волю. Бог знает почему, но мы хохотали, глядя друг другу в глаза…

«Когда женщина в последний раз меня смешила?» — эта мысль, пришедшая из ниоткуда, стёрла смех. Стёрла улыбки. Прочистив горло, она с неловкостью повела плечами и тихо произнесла:

— Я хотела опозорить Джессику перед всеми. Но если вы скажите, что видите в ней гения актёрского мастерства, я лично напишу увольнение из театра.

— Вы максималист?

— Я поступаю, как чувствую.

Что-то внутри кольнуло у меня в груди. Что за безумство? Я долго смотрел в эти большие, красивые, действительно красивые глаза и терял дар речи. Медленно, будто век сменял век, а лето сменяло лето и… Послышался уверенный стук каблуков по паркету, отдающихся от стройного, уверенного, строгого шага Джессики. Во взгляде «Одри» проскользнул испуг, и я с чертовской скоростью, схватив её за плечи, усадил на короб в шкафу, подобрал полы перешитого ей платья, утрамбовал в её руки.

— Что ты себе позволяешь?! — впервые она обратилась ко мне на «ты», таким писклявым и смешным шёпотом…

— Ни звука, — приказал я.

Плотно захлопнув двери огромного дубового шкафа, я повернул на нём задвижку. Когда я понял, что она размахивала не тряпкой, а реальным платьем, было поздно. Быстрым движением накинул обработанную крошкой тряпку на стул. Чёрт подери. А с другой стороны, Джессике, наверное, и правда, пора… отдохнуть от театра? Я ведь никогда не наблюдал в ней особого таланта, а молодые и краси… Молодые актрисы остаются без работы и карьерного роста.

«О чём я, идиот, думаю?»

Дверь распахнулась. Джессика влетела в одном халате. На её голове был парик в стиле ампир, а макияж укрывал плотным слоем лицо. Грим, явный грим, не макияж. Её губы слегка скривились в улыбке.

— Гос… — начала она.

— Не надо, — громко прервал я, — Давай сегодня… без этого, — мой голос опустился до шёпота, перестал быть «господским».

Джессика знала, что если я прошу её: «без этого», — то я или в плохом настроении, или мне нужно серьёзно о чём-то с ней поговорить. Либо мне нужна экстренная психологическая помощь чисто женского характера — она умела слушать и давать советы, которые никогда не повторяла дважды. Она никогда не задавала вопросы, принимала только ту информацию, которую я ей говорил. В её глазах промелькнула нежность и отчаянное желание, отчего вдруг у меня внутри забродило отвращение. Я даже нахмурился на это непредвиденное ощущение… Она подошла впритык ко мне, её знакомый аромат дорогих духов, полусладких и терпких, чуть опьянил меня и заставил внутренние струны в груди вздрогнуть. Чёртова похоть.

— Я пришла переодеться и немного… порепетировать, — с придыханием произнесла она, — Не ожидала увидеть тебя здесь, искуситель.

Её дыхание коснулось моего уха, напомнив, что у меня привычка мучить и иметь её тело, хотеть его… Послышался тонкий скрип со стороны шкафа, и я дважды кашлянул, чтобы заглушить его, моментально вспомнив о маленькой любознательной девочке, которая была уверена в том, что я фанат Джессики. Надо же… Почему она не поверила в то, что я, именно я тот самый «любовничек»? Странно, но мне непременно захотелось доказать ей, что да, так и есть.

— Поможешь мне одеться? — спросила она, чуть отстранившись, легко скинула с себя халат.

— Я привык тебя раздевать, — нарочно низким, гортанным голосом сказал я, чтобы сорвать с её губ пошлость.

— Мне кажется, что сегодня ты не в настроении, хотя я бы с удовольствием опустилась для тебя на колени… Я тосковала по вашим… очень грубым ласкам, сэр, — она громко выдохнула, склонив голову набок.

А я пытался представить, что за эмоции сейчас отобразились на личике, возомнившей себя актрисой, девочке. И пытался бороться с нарастающим отвращением перед словами, вдохами и взглядами Джесси… Хотя сам провоцировал её на это, сам заставлял её хотеть меня. Нильсон, и правда, нужны лишь похоть и секс, нужно доминирование и грубость. Она даже не обратила внимания на цветы. Она не ждала, не догадывалась, что они от меня.

«Джессика не охладела ко мне ни на один градус, это я изменялся в отношении к ней», — сейчас я понял это окончательно. А, может быть, за последние дни я слишком много почувствовал, чтобы довольствоваться лишь похотью? Или дело в этой изумительной «моли» в шкафу… Что за ерунда, Грей? Бред.

— Я бы хотел поговорить с тобой сегодня. Обо всём, — я глубоко посмотрел в её глаза.

— Конечно, — кивнула она.

Поспешно кивнув, она с девической неловкостью взяла платье, которое с трудом налезало на её гордую спину и широкие бёдра. М-да, крошка потрудилась: один присест и Джессика… Зачем я позволяю ей так опозориться? Почему не говорю ей о той темноволосой коварной особе?

— Неужели… я растолстела? — с досадой, еле слышным шёпотом вздохнула она, кратко простонав. Видимо, надеясь, что я не услышу.

Снова, резко обернувшись ко мне, она попыталась обезоруживающе улыбнуться, сдула выбившийся локон из парика и тихо, почти с детским бессилием попросила:

— Расправь, прошу тебя, на спине.

Я с крайней осторожностью поправил бретельки на оголённой спине, и посмотрел на её зад, плотно обтянутый до жути прилегающей тканью. Господи, может, предложить ей найти размер побольше? Так я ещё больше её огорчу. Значит, было нужно, чтобы всё случилось именно так, чтобы она вышла именно в этом платье и впервые потерпела истинное фиаско. Меня бросило в холодный пот и от предвкушения, и от ужаса того самого ощущения ожидания её падения.