Тихо ступая по укрытому коврами полу, Невеньен приблизилась к Миррану и Паньерду, стоявшим у дальней стены святилища. Хранителя лихорадило. Он не знал, куда деть руки, и то перехватывал одну другой, то складывал на груди, то заводил за спину. Глаза, которые Паньерд не сводил с Бутона, блестели от нездорового огня.

Мирран казался более спокойным, но длань нетерпения коснулась и него. От скрываемого напряжения на его лбу вздулись жилы, а пальцы неосознанно теребили потертый кожаный браслет. В отличие от Паньерда, он постоянно отводил взгляд от Бутона, будто стеснялся собственного интереса, но тут же возвращался к нему водянистыми глазами.

Настоятелю было трудно свыкнуться с мыслью, что его брат, ненавидимый, презираемый, приобщится к могуществу богов. Невеньен уже знала всю некрасивую историю их взаимоотношений и прочитала эти чувства на лице жреца, когда впервые предложила обратиться к Калену. Он считал, что это несправедливо. Калена следовало жестоко наказать, а получалось, что он получит награду, станет сыном богов, объектом всеобщего поклонения и восхищения. Если, конечно, выживет. Недовольство Миррана выразилось всего в одной вспышке гнева, зато такой, с которой недавняя злость Невеньен не смогла бы сравниться, даже помноженная в три раза. Невеньен тогда изрядно перепугалась, но выучка Тьера сделала свое дело — настоятель понял, что ее мнение непоколебимо и в конце концов смирился. Невеньен предусмотрительно приставила к нему шпиона, проследить, не загубит ли он пробуждение Бутона из мести Калену, но опасения, к счастью, не оправдались. Благополучие кинамцев Мирран ставил выше, чем личные счеты.

Заметив королеву, он поклонился.

— Моя королева, что с солнцем? — спросил он.

— Садится, — ответила Невеньен. — Уже коснулось гор, когда я вышла из кабинета.

Мирран деловито кивнул.

— Срок подошел. Значит, сейчас должно начаться.

Что пробуждение вот-вот наступит, она ощущала и без предупреждения. Пламя многочисленных свеч и ламп в зале без видимых причин стало вздрагивать в лад с ускоряющейся Песней Жизни, которая постепенно подчиняла себе не только поющих жрецов, но и окружающее пространство.

Заняв место рядом с Паньердом и Мирраном, Невеньен еще какое-то время чувствовала тревогу за происходящее, но спустя пару мгновений все посторонние размышления как будто отсекло топором. Песню, до этого льющуюся, как талый ручей, прорвало бурным половодьем. У Невеньен перехватило дыхание от того, как стремительно это случилось. Судя по судорожным вздохам сбоку, к этому оказалась не готова не только она.

Барабанные перепонки задрожали от гула, который два певца не могли бы породить при всем желании. Песня то заикалась, то неожиданно хлестала резкими звуками, как плетью, то обрушивалась водопадом. Мысли, как в Эстале, начали бешено скакать с одного воспоминания на другое, а мышцы на лице против воли растягивались в полусумасшедшей улыбке — такие же оскалы появились у Миррана и Паньерда. Хранитель первым упал на колени, задыхаясь в припадочном восторге, а следом за ним опустилась Невеньен.

Она была уверена, что слышит плеск океана, который никогда не видела, и грохот извержений вулканов. В Песне звучали трели птиц, шум дождя, рычание животных, чьи-то ласковые колыбельные… Это пугало, хотя Невеньен вдруг поймала себя на желании вслушаться в каждую ноту, выяснить, чей же шепот вплетен в мелодию и кто в ней так истошно ревет, гонясь за добычей. Этого было слишком много, слишком хаотично, слишком невероятно. Сердце почти лопалось от перенапряжения. Невеньен несколько раз бессознательно провела ногтями по груди, которую распирало от неизъяснимых чувств, оставив на дорогом шелке зацепки и даже не пожалев об этом.

К этому моменту царапала себе горло, как от удушья, не одна она. Взбухли красные полосы на шее Миррана, который каким-то невероятным образом умудрялся читать молитву, а Паньерд, кажется, плакал. Согнувшийся Парди выглядел так, будто его сейчас стошнит. Невеньен закусила губу, ощутив, как по подбородку потекла влажная капля крови. Насыщенность Песни увлекала и одновременно ужасала так, что очень хотелось отвернуться и сбежать куда-нибудь подальше, в тишину. Но оторвать глаз от распускающегося Бутона Невеньен не могла.

Лепестки пришли в движение с тех самых пор, когда мелодия впервые сбилась. Они раскрывались стремительно, неслышно, как и любые цветы на рассвете. Когда Кален заходил внутрь Бутона, все было точно так же — он распустился за несколько мгновений, и стоило лейтенанту ступить внутрь, как лепестки снова сомкнулись. Зрелище огромного распускавшегося лотоса было невероятно красивым, однако перед глазами Невеньен вдруг предстала совсем другая картинка — трескающийся каменный Цветок и хрупкое безжизненное тельце, лежащее на коленях у Паньерда. Не случится ли сейчас то же самое? Хотя лепестки опускались с бешеной скоростью, Невеньен казалось, что счет идет на целые часы. Уже опал в резервуар первый ряд, затем второй, а Калена все еще не было видно. Но вот…

Она моргнула. Два певца зашлись в завораживающей трели, которую, не будь это Песня Жизни, человеческое горло никогда не смогло бы породить, и оборвали мелодию звучным аккордом. На голову Невеньен словно обрушили дубинку. Она внезапно поняла, чего ее только что лишили — вовсе не хаоса, а всплесков самой Жизни, той животворящей силы, которая некогда породила богов и весь зримый мир. И сегодня эта сила даровала людям новое чудо.

В резервуаре, в окружении обмякших лепестков, похожих на облачную постель, стоял Кален. Он был полностью обнажен, и лампы освещали его кожу, которая приобрела молочно-белый цвет. Это оказалось не единственным изменением — мускулистое тело мага покрыла сеть голубых прожилок, словно кто-то рисовал по нему испачканной в краске кистью. Кален слегка повернулся, что-то высматривая. Там, где раньше у него была страшная, загнившая рана от стрелы, теперь находилось пятно такого же цвета, как и майгин-тары. Северянин выглядел абсолютно здоровым и полным сил. На лице, составленном из бело-синих мазков, сверкали синие глаза, затмевая своим сиянием даже исходящий от него ореол золотистого света.

Мирран тихо охнул. Паньерд засмеялся. Прикушенная губа Невеньен наконец-то взорвалась запоздавшей болью, и она схватилась за липкий от крови подбородок. Барабан, выпавший из ослабленных рук измотанного, уткнувшегося в собственные колени певца, с глухим стуком покатился по полу. Кален обвел зал внимательным взглядом, но не нашел того, что искал, и на красивое, будто выточенное из камня чело набежала тень.

— Где мои братья? — спросил он. — Я хочу видеть моих братьев.

Глава 21. Битва

Ратуша была самым высоким зданием в Кольведе, за исключением стоящего на холме замка, и самым красивым на главной городской площади. Она превосходила даже Кристальную школу с ее острыми шпилями и величественными арками. Оба здания северяне выкрасили в страстно любимую лазурь — именно поэтому площадь и назвали Синей.

Флаг, трепетавший рядом с Невеньен, тоже был синим, с примесью коричневого — летящий в небе орел пикировал на добычу. Выстроившаяся перед ратушей армия магов соотносилась с ним цветами: васильковые мундиры гвардии, древесные — магической стражи, черные — магов-солдат. Ярким пятном выделялись травяные суконные кафтаны каснарцев, которых прислал король Миегор, беспокоящийся за сохранность собственных границ в случае поражения Кинамы. И совсем пестрое зрелище представляла собой толпа кольведцев, собравшаяся поглазеть на уходящую из города армию.

Жрецы внизу завершали молитву, в которой просили для солдат благословения богов. День был ясным, торжественность обстановки не портил даже разгулявшийся ветер, который с бешеной скоростью гнал по небу облака и трепал волосы горожан. Особенно сильными его порывы казались на балконе второго этажа ратуши, где замерла королева со своими приближенными.

Слева от Невеньен находились Ламан, по случаю нарядившийся в алый парадный мундир. Справа — Кален, Дитя Цветка, вокруг которого разливалось золотое сияние магии. За спиной Невеньен, чуть впереди телохранителей, стоял Таймен. Из-за узости балкона он не поместился рядом с остальными и все равно считал, что казначею там не место. Все они выглядели так, словно до глубины души прочувствовались драматичностью момента — армия уходила на защиту родных земель от чудовищ из Бездны, и из этого пути мог не вернуться ни один человек. Невеньен тоже должна была бы ощущать гордость или печаль, ведь она провожала на смерть своих подданных, людей, к которым успела привыкнуть и которые стали ей в чем-то близки… Но в сердце у нее кипели совсем иные эмоции.