Тяжело вздохнув, маг протянул ей светящийся сосуд. Взяла обеими руками. Теплый. Красота. И читая про себя литанию против страха, пошла к просвету между камнями.

Стылая земля под ногами взорвалась пестрым ковром разнотравья. Ветер перестал трепать лицо оплеухами, приложил к щекам теплые ладони, пестуя, поглаживая, возвращая румянец под стать проклюнувшимся в траве макам. Жаркая волна ударила по плащу, выбивая из спины испарину. Первым желанием было содрать всю одежду до нижней рубахи, раскинув руки, упасть на спину и уронить на себя синее небо, перевернутой чашкой накрывшее луг. Обернулась на шелест. Она стояла напротив. Высокая, полногрудая, в арктической белизны платье, расшитом по рукавам цветочным узором, который казался живым. Волосы золотым покрывалом обнимали идеальную фигуру. До самых ступней. Она вобрала в себя все краски мира, заставив окружение поблекнуть. Лена поклонилась глубоко, почтительно.

— Ну вот и ты туда же!

Голос теплый, грудной, с едва различимой вибрацией, которая ловким рыбаком дергала из пруда воспоминаний те самые, с пометкой восемнадцать плюс.

— Да вставай ты уже, глупая! Я понимаю, когда мужики переламываются, им ровно стоять неудобно, а ты брось. Пусть ты и не моя, но от даров моих не бегаешь.

— Я счастлива служить Деве, — голос слушался плохо.

— Знаю, знаю. Видела. И другие видели. Завидуют теперь, — богиня засмеялась.

— У меня и в мыслях не было…

— Ой, да не бери в голову, — алые губы изогнулись в лукавой усмешке. — Лучше передай братцу своему: коли дальше маяться будет, я найду кому девочку отдать.

— Благодарю за милость. Я могу просить…

— А вот этому рано еще, — нахмурила золотые колосья бровей. — У него ко мне должок накопился. Знатный.

— Я молю о милости! — рухнула на колени, протягивая открытые ладони.

— Да перестань ты бухаться, — взмахом руки поставила Лену по стойке смирно, — ничего я этой заразе черноглазой не сделаю. Так, помучаю чуток, чтоб знал как от моих подарков нос воротить. Оно ему только на пользу пойдет. Страдания очищают душу, слыхала поди?

— Уповаю на мудрость Девы.

— Вот придумаешь тоже, мудрость, — заливисто расхохоталась, — я Матери скажу, вместе посмеемся. Для себя попросишь чего?

— У меня уже все есть, — улыбнулась. — Поблагодарю. Еще раз. За него.

— Вот и ладушки, — богиня звонко хлопнула в ладоши, — значит, в Белтайн увидимся.

И резко повернулась, хлестнув золотым водопадом по глазам. Лена отшатнулась, инстинктивно подняв руки, а когда опустила их, вокруг была смерть. Кровавое месиво искалеченных тел, протяжный вой ветра, застольные крики воронья. Запах. Лена прижала к носу рукав и судорожно хватала воздух ртом, только бы приглушить. Не помогло. Завтрак пришлось отдать. Прямо на череп какого-то бедолаги, укоризненно смотревший на нее пустыми глазницами. Кажется, что-то попало на подол. Ну и леший с ним, после одежду все равно придется выбросить. Несколько раз сплюнула, пытаясь убрать изо рта кислый привкус, и вдруг дернулась. Спину будто прошили нитью накаливания.

— Малахольная, — раздалось сбоку.

Резкая, убийственная красота. Черные волосы незаметно переходят в плащ из блестящих перьев. Рот алеет свежей раной, а в глазах мерцает зарево погребальных костров. Сильная рука, перехваченная широким бронзовым браслетом, сжимает тяжелое боевое копье.

— Госпожа, — склонилась, стараясь не глядеть под ноги.

— Встань, — в ее голосе слышались крики умирающих.

Лена выпрямилась и, превозмогая страх, смотрела в переносицу, на которой практически сошлись вороные брови.

— Боишься?

— Да, — не стала врать.

Богиня улыбнулась, обнажив клинки зубов.

— Не моя. Тогда зачем?

Татуировка на спине опять потеплела.

— Мне нужна была сила. Простите, Госпожа, я не хотела оскорбить. Знаю, я не могу служить, как должно.

— Оскорбить?

Мало кто может похвастаться, что слышал хохот битвы. Лена стиснула зубы, нечеловеческим усилием отодвигая подступающую панику. Хорошо ноги одеревенели, не побежишь.

— Смешная, — черный язык скользнул по губам. — Живи, — и, подавшись вперед, окатив волной трупного смрада, выдохнула. — Служи!

Перья нарисованной птицы взрезали спину. Лена вскрикнула, подстреленным зверем падая на землю, раздирая ладони об обломки костей, щепы древков и проржавевшие наконечники стрел. А ворон неумолимо погружался в плоть, свивая гнездо из мышц и сухожилий. Прорастая, вживаясь, становясь частью. Часы с Фергюсом в сравнении с этим казались сеансом в элитном спа.

— Вот всегда она так, — мокрая тряпка шлепнулась на спину, выбивая из легких жалобный скулеж, — ни понимания, ни деликатности. Ну потерпи, девонька, потерпи. Скоро полегчает.

Не голос, шелест где-то на границе слышимости. И было в нем что-то знакомое, уже изведанное, прожитое. Холодная вода дивным анестетиком растекалась по хребту, возвращая возможность дышать без крика и думать.

— Но ты, знаешь ли, сама виновата. Не каждый воин рискнет ее символ поставить, а ты вон какую птичку намалевала.

— Я, — прохрипела, — я не знала.

— Ну, поздно уже, девонька, скорлупу не склеишь. Ничего, раз мои дары приняла, то и ее осилишь.

Вспомнила! Кладбище. Старая ива шелестит листьями, подметая постамент гранитного памятника. Ветер скользит меж ветвями молодых деревцев, высаженных вдоль аллеи колумбария. Шорох целлофановой обертки букета, скомканной в дрожащих руках. Щелканье кремния. Шумный вдох затяжки.

Она была стара. В морщинах, исполосовавших лицо, летопись смертей тысяч, что были до и будут после. Глаза — чистое белое яблоко без малейшего намека на зрачок и радужку. Рот — пещера. Волосы — паутина, облепившая иссохшие щеки и шею. Темный капюшон небрежно упал на сгорбленные плечи. Лена сильнее сжала пальцы, выдирая мокрую траву. Рядом слышался плеск бегущей воды.

— Ну надо же, — с досадой покачала седой головой, — смотрит, будто в первый раз видит.

Окровавленная тряпка улетела в ручей, где принялась полоскаться с почти щенячьим энтузиазмом.

— П-простите, — только и смогла выдавить.

— Да шучу я, девонька, — улыбнулась беззубым ртом, — мало кто мне рад. Чай не Дева. Болит? — спросила, вдавив костяной палец в спину.

— Н-нет.

— Вот и славненько, — прокряхтела, пряча кисти скелета в широких рукавах. — Брать я у тебя ничего не буду. Пока.

— Благодарю, — зубы противно стучали.

— Но твое желание слышу, он уйдет раньше. И без боли.

— Спасибо, — прижала руки к груди, чувствуя подступающие слезы.

— Мало кто о таком просит, — белый взгляд пробирал до нутра, — а потому я дам вам достаточно времени.

— Спасибо! — ткнулась лбом в мокрую землю.

— Хорошая ты, девонька, почтительная.

Рука махнула по макушке, пропуская волосы сквозь пальцы. Темечко пронзил ледяной разряд, на секунду превращая тело в статую. Когда Лена пришла в себя, под руками был теплый мех, а ухо различило треск поленьев. Медленно выпрямилась, сев на пятки. Комната. Большая. Деревянные стены, столбы с причудливой резьбой. Полированные доски пола, покрыты шкурами. Хищная пасть камина плюется веселыми угольками. На тяжелом столе крынки, да тарелки — отблески пляшут по разноцветным узорам на глиняных боках.

— Не бойся, дитя. Вставай.

В этом голосе хотелось раствориться. Укутаться в него, как в любимое детское одеяло. Полностью. С головой. Свить кокон и уснуть. Лена поползла на голос, как слепой кутенок. Ткнулась в колени, обтянутые простой юбкой и разрыдалась. Мягкая ладонь легла на голову. Прошлась по волосам, сметая с души балласт старых травм, исцеляя, даруя покой, безопасность и принятие. Сколько времени прошло, Лена не знала. Она готова была сидеть так вечность и еще пять минут, чтобы уж наверняка хватило.

— Маленькая жадина, — раздался над головой мягкий смех.

Рефлекторно съежилась, ожидая неминуемое наказание.

— Не нужно, — рука погладила напряженные плечи. — Здесь тебе ничто не угрожает. Ты проделала долгий путь.