При всей любви к парусному флоту капитан мечтал о пароходе.

«Но у меня будет, будет паровая шлюпка! Винтовая! В Англии разрешено купить. Деньги отпущены и даны наставления».

В гавани среди судов виден стал «Байкал», его мачты, паутина вантов, фалов, брасов[130].

Проводить Невельского в далекий путь приехали адмиралы Гейден и Литке.

Литке, высокий, остролицый, голубоглазый, с бакенбардами, густыми седыми усами и крупным носом, горячо обнял молодого офицера. Он облазил весь корабль, входил во всякую мелочь, запросто разговаривал с матросами и офицерами, и казалось, что с радостью сам пустился бы в плаванье.

— Транспорт в порядке, — успокаивающе заметил Гейден.

Гейден — в прошлом боевой офицер — ныне был директором инспекторского департамента, адмиралом свиты.

— Итак, в «безвестную», Геннадий Иванович? — Выражение лукавства явилось на остром лице Литке. — Обошли с вами все рифы! Теперь с богом!

Он не раз давал советы, как следует действовать в тех краях при описи...

— Были у Фердинанда Петровича?

— Да, все...

— Вот видите... А мне неудобно было к нему обращаться. Он мне доверил секрет. Фаддей Фаддеичу известно по долгу службы... Уж надо бы попросить Фердинанда Петровича, чтобы разрешил переснять карты. Он разрешил бы...

— А паровая шлюпка будет?

— Средства отпущены, Федор Петрович.

— Вспоминаю, как сам в первый раз уходил я вот так же в «безвестную» с Василием Михайловичем! Строг он был со мной. Я чуть было не подал ему в Петропавловске рапорт об увольнении. Пока шел вокруг света — клял своего капитана, а вот нынче вспоминаю с благоговением!

Литке задумался.

Невельской знал, что судьба его учителя не радостна. Ученый, практик, отважный моряк и путешественник, Литке всей душой стремился к научной деятельности. Царь превратил его в воспитателя своего сына, строго заметив однажды, что это дело тоже научное и важней всяческих экспедиций.

Много зим Литке прожил во дворце, в комнатах Константина, окруженный почетом, но лишенный возможности заниматься исследованиями. А летом он бывал с Константином в плаваньях. Всю свою огромную энергию Литке не мог потратить на воспитание царского сына. Литке переписывался с учеными всего света. Стремясь к научной деятельности, он организовал Русское географическое общество. Но, кроме того, он полагал, что и во дворце может стать исследователем, и с этой целью вел подробные записи. Ежедневно под вечер он заносил в свой дневник заметки о Константине, самом Николае и всех членах царской семьи, делая это с такой же тщательностью, с какой прежде, во время своих экспедиций, описывал моллюсков, рыб, медуз и морские водоросли. Литке верил, что со временем эти записки будут важным историческим документом, летописью царствования Николая. Но все же от этого занятия он часто испытывал странную тоску, словно жил не во дворце, а в темнице. Описывать жизнь моллюсков и морских водорослей было гораздо интересней. Он смутно сознавал, что царь властно подчинял его талант ученого, не давая ему развиться, превращая адмирала Литке в лицо светское и придворное. Нужны были все терпение, дисциплинированность и аккуратность Федора Петровича, чтобы подавить свои настроения и продолжать официальные занятия.

Литке был человеком своего времени. У него не было ни сил, ни убеждений, чтобы порвать со двором. Почет льстил ему.

Но сейчас, осматривая «Байкал», уходящий в кругосветное плаванье, он с болью почувствовал, что бросил в угоду двору великое дело. И вот сейчас он даже без должности. Он завидовал этим молодым офицерам, уходящим на подвиг.

На глаза Литке вдруг навернулись слезы.

— А я, дорогой Геннадий Иванович, — вдруг обнимая капитана, тихо сказал он ему на ухо, — отставлен, кажется, совсем... Да, да, именно, как я вам уже говорил, как старый, брошенный блокшкив...

— Федор Петрович, дорогой наш... какая чушь! Да вы еще полны сил, вас весь ученый мир знает...

Литке на самом деле не выглядел сейчас стариком. Его огромная лысина, голая, как колено, прикрыта адмиральской фуражкой, а лицо молодо. Оно всегда молодело на морском ветру.

— Ну, так все отлично? А Гейден нагнал на вас страху? Что же делать! Смутно в Европе! Время такое! Граф Гейден всегда учит нас патриотизму!

Литке смел так шутить — с графом он на дружеской ноге.

Все эти дни перед уходом в плаванье все напоминали Невельскому, что надобно быть поосторожнее, просили следить за экипажем и офицерами.

Меншиков сказал на днях, что может вспыхнуть война с Англией и что надо все время иметь это в виду, так как «Байкал» — судно военное, везет не только муку и сукно. В трюмах артиллерийские орудия и запасы пороха для Камчатки.

Англичане прекрасно знают, как и чем снабжается Камчатка и что означает, если бриг идет туда из Кронштадта. В случае войны бриг может быть захвачен.

Адмиралы советовали встать в Портсмуте на дальнем рейде и осторожно узнать сначала, нет ли разрыва отношений между Англией и Россией.

— Там всегда такая масса судов, что поначалу на вас никто не обратит внимания! — уверял Литке.

Все пугали французской революцией, отзвуки которой могли вспыхнуть в любой стране.

Особенно отчетливые наставления, как соблюдать честь русского флага, дал граф Гейден. Он спросил, доволен ли капитан-лейтенант офицерами.

— Да! Вполне, ваше высокопревосходительство!

— А командой?

Невельской ответил, что доволен вполне.

— Вас не беспокоит, что в команде есть трое штрафованных, отправляемых в Камчатку за дурное поведение?

— Нет, я сам выбирал, в том числе и штрафованных. Кроме того, штрафованные часто оказываются хорошими матросами. Большая часть команды — матросы, набранные мной из экипажа «Авроры» и других судов, как вы знаете, с которыми я служил и знаю их.

— У вас на судне двадцать человек мастеровых, отправляемых на Камчатку. Без надобности не спускайте их в европейских портах на берег. Также не давайте увольнения в Саутгемптоне штрафованным и матросам нерусского происхождения, особенно полякам.

— Увольнение на берег в Англии получат у меня лишь матросы лучшего поведения.

Гейден знал, что офицеры брига надежны. Барон Гейсмар и Грот плавали с Литке и его высочеством. Халезов[131] и Попов — штурманы, скромнейшие оба. Петр Казакевич тоже с «Авроры», друг и правая рука капитана. Юнкер-переводчик князь Ухтомский вне сомнений. Но все же нужна строгость и внимательное наблюдение за офицерами в иностранных портах. Особенно в Копенгагене и Саутгемптоне. Известен случай — моряки пили за французскую республику.

— Пройдете Европу, — говорил Гейден, — там будет спокойней. Там Рио-де-Жанейро... Вальпараисо...

Меньше говорили о переходе через океан и вокруг Горна. Меншиков и Гейден напоминали, что «Байкал» — единственное наше военное судно, которое в этом году зайдет в Англию. Единственное правительственное судно, которое за последние два года идет на Камчатку... Что все отношения с Европой прекращены, кроме официальных. Что границы, по сути, закрыты, поездки частных лиц отменены, что вот-вот может вспыхнуть война, что нам, кажется, придется вмешаться в австрийские дела, что войска уже двинуты к границе, это насторожит Англию.

Невельской отвечал, что из-за паровой шлюпки он поедет на доки в Лондон.

— В случае чего ответственность лежит на вас! — предупреждал Меншиков.

— На вас ляжет тяжелая ответственность, — сказал Гейден еще вчера у себя в инспекторском департаменте и добавил, смягчая свою строгость: — Впрочем, бог милостив, и при вовремя взятых мерах будем надеяться, что все обойдется благополучно.

...Подошли Гейден и Казакевич.

— Геннадий Иванович, — сказал Гейден, — господа офицеры...

— Еще, еще раз скажу вам, дорогой мой Геннадий Иванович, — перебивая графа, продолжал свои наставления Литке, — что когда станете производить исследования, особливо там, куда рветесь и где до вас еще никто не был, то помните, что несколько слов к пояснению сухого шканечного журнала[132] составили бы в общей сумме неоценимый запас сведений. Тысячи, тысячи вахтенных журналов, писанных нашим братом, пропадают без всякой пользы из-за своего формального, сухого перечисления самых обыкновенных явлений.