– Его единственная сестра, которая носит его единственного племянника. Наша семья небольшая, но мы есть друг у друга. А у тебя есть братья или сестры?

– Нет.

– Должно быть, тебе ужасно одиноко, – она надувает губы в жалобном жесте. Не то, что мне нужно.

– У меня есть подрастающие браться и сестры, просто они мне не родные, – в момент, когда слова вылетают из моего рта, я понимаю, что открываю ту часть своего прошлого, которой с трудом делюсь с Кенди или Хиллари.

Я не люблю распространяться о том, что выросла в приемной семье. Я сбежала оттуда перед восемнадцатилетием, что могло бы навлечь на меня много бед. Это во-первых. Во-вторых, я не хочу, чтобы кто-то копался в моем прошлом. Но опять же, я не вижу, чтобы Эмили хотела это делать. Эверет – возможно. Может, если я дам ему несколько намеков тут и там, то у него пропадет желание рыться в том, что ему знать не нужно.

– Я... не понимаю, – отвечает Эмили.

– Приемная семья, – добавляю я. И мне почти больно это признавать. – Почти десять лет я провела в приемных семьях. За это время у меня появилось много братьев и сестер, но ни один из них не является кровным родственником, и ни с кем из них я больше не общаюсь. Так что нет, никаких родственников.

Они оба замолкают на секунду, а затем Эмили улыбается так, будто ничего и не произошло.

– Я всегда хотела сестру. Кого-то, кто не будет засовывать лягушку в твой купальник, когда ты плескаешься в озере, или не накидает муравьев в твоей сэндвич на пикнике, который ты всеми силами старался сделать идеальным, а еще не обрежет тебе одну косичку за день до того, как ты должна была сфотографироваться для школьного альбома, – она впивается глазами в Эверета, когда тот, демонстративно отвернувшись от нее, что-то насвистывает. – Мальчишки – отстой!

Затем она гладит свой живот и говорит:

– Но ты же не будешь таким, да? Ты не будешь делать все эти ужасные вещи. Ты будешь особенным маминым мальчиком, невинным и совершенным.

Эверет фыркает:

– Не учи его быть засранцем

– Что? – она смотрит с ужасом. – Как ты вообще мог это сказать?

– Ты собираешься вырастить ребенка, которого потом засунешь себе в задницу. Ему нужно лазить по деревьям и играть в мечи с палками.

– Он выколет себе глаз!

– Хорошо, мамочка, – одаряет он ее острым взглядом. – Хорошо, что меня не будет рядом с ним, я-то уж научил бы его, что значит быть мальчишкой.

Затем она громко сглатывает, разочарованная чем-то, что должно было быть смешным. Мне немного неловко, но по непонятным причинам я не могу отвернуться от их перепалки.

– Почему ты такой вредный?

– Я не вредный. А просто утверждаю, что ребенок не должен быть маменькиным сынком, он должен обыскивать дом и играть в грязи, разрезать змей и учиться стрелять из пистолета. Он должен делать эти вещи, а не печь печеньки и смотреть программы по «Lifetime»[24] .

– Ты вредина, – видимо, это все, что ей удается придумать.

А я не имею голоса в этом споре и вообще не хочу никому давать советы о том, как воспитывать ребенка, и мне чертовски хорошо известно, что даже если бы моя жизнь зависела от этого, я бы не смогла это сделать.

Эверет качает головой:

– Нет, не вредина. В любом случае, – глядя на меня, он ухмыляется, и я снова чувствую себя неловко, – так как мы все-таки не добрались до рыбалки, а прошла уже целая неделя, не хочешь ли ты выбраться куда-нибудь... скажем, в эти выходные?

Кэнди по телефону говорила, что Уинстон хочет что-то организовать в пятничный вечер из-за того, что отменил его в прошлую субботу. А еще у нее был назначен новый клиент на субботу, которого она должна будет сопровождать на благотворительном ужине.

– Думаю, в воскресенье днем – самое то.

Эмили прыскает от смеха:

– Ты просто выводишь всех из себя, да?

Она проходит мимо нас, оставляя меня в полном недоумении, что же сейчас произошло? Эверет в отчаянии проводит рукой по лицу.

– Что это с ней? – спрашиваю я, неуверенная, действительно ли хочу это знать.

– Гормоны беременности.

– Я не понимаю.

– Ну, когда ты беременна, гормоны в твоем...

– Это мне понятно, – перебиваю его. – Я имею в виду, почему она сказала, что ты меня выводишь?

Его серые глаза с секунду смотрят на меня, а по выражению его лица сложно что-то понять.

– Когда ты упомянула воскресенье... ты сказала это так, словно выбраться со мной куда-то было нелепой идеей. Возможно, она подумала, что я расстроил тебя... снова.

Я даже не знаю, что сказать на это...

– Мне не хотелось, чтобы это так прозвучало. Просто у меня есть планы на эти выходные, и я старалась придумать, какой день бы подошел больше.

– Так ты хочешь погулять со мной? – мне ненавистно то, с какой надеждой Эверет смотрит.

– Ну, это не то, что мне хотелось бы обязательно сделать, это...

– Не делай мне одолжения, – вдруг его голос из гладкого и сладкого снижается до раздраженного и расстроенного.

До меня слишком поздно доходит, что неправильного я сказала.

– Это не то, что я имела в виду, – в спешке говорю я.

Он не обращает на это внимания.

– Не беспокойся. Эмили уезжает через два дня, и я хочу провести с ней побольше времени, – он начинает отдаляться от меня.

И мне следует позволить ему уйти, разорвать отношения, но по какой-то чертовой причине я все-таки хватаюсь за его рубашку и не позволяю отойти. Остановившись, Эверет смотрит сначала на мою руку, а затем медленно продолжает свой путь к моим глазам. Я стараюсь умолять его только своим взглядом.

– Все пошло не так. Я хочу погулять с тобой, но просто... – в раздражении опускаю свою руку.

– Бренна, – я смотрю на него, когда он произносит мое имя, вкладывая в него какой-то особый смысл, – я не заставляю тебя тусоваться со мной. А если ты все-таки согласишься, то я не заставлю тебя делать вещи, которые ты не захочешь. Друзья, помнишь?

Его слова вызывают у меня улыбку. Могу поклясться, что он искренен в том, что говорит, и я благодарна, что он понимает мое беспокойство. Кивая, я говорю:

– Друзья.

– Так что, если ты хочешь потусоваться со мной в воскресенье – прекрасно, а если нет... что ж, может быть, в другой раз. Я буду для тебя достаточно хорошим, – он пытается выкрутиться, показывая мне свою улыбку, но ничего не выходит. Ясно, как день, что он хочет больше, чем просто дружбу, но сейчас я это игнорирую.

– Ты уже очень хороший, – поправляю его я. – Воскресенье подходит идеально, – и прежде, чем из меня вырвется что-нибудь еще, добавляю. – Ну а сейчас мне действительно пора идти. Было приятно повидаться.

Затем я ухожу, понимая, что итак слишком сильно облажалась. И это скажется на нас обоих.

Я засовываю ароматную куриную лапшу в микроволновку, прежде чем ответить на сообщение. Хиллари хочет знать все подробности моей встречи с Эверетом, включая то, как я могла додуматься, что Эмили – это его беременная девушка. Я же, в свою очередь, не пропускаю ни одной детали, даже те, которые были самыми неловкими.

Она называет это романтикой, а я – пафосной перепалкой. Она считает, что это задумки самой судьбы, чтобы нам в нашем прекрасном будущем было что рассказать несуществующим внукам, а я напоминаю ей, что ничего прекрасного в моем будущем не будет, как и детей. Читаю последнее отправленное Хиллари сообщение: «Так что же вы собираетесь сделать в воскресенье?»

В то время, когда я начинаю печатать, что у меня нет ни малейшего понятия об этих планах, кто-то стучится в мою дверь. Оглянувшись, смеюсь про себя. Если это Эверет, то он увидит, что ткани в моей пижаме не так уж и много. Это лишь светло-розовые шелковые шортики и маечка в цвет. По-крайней мере, на этот раз я надела лифчик.

Я заглядываю в дверной глазок и вижу, что это не Эверет, а его сестра, и понимаю, как они с ним похожи. Открывая дверь, улыбаюсь Эмили: