Изменить стиль страницы

— Аут! — и поднимает кверху руку победителя. Не знаю, кто из нас победитель, только слышу, как сквозь сон, радостный голос Тото и неистовые восторженные крики из зала…

Мы уже в раздевалке, стоим под душем, очнувшись, и смотрим друг на друга, не говоря ни слова. Игра, да? Будем играть этак, внушим судьям и публике, будто состязаемся, а сами всех обманем, разыграем красивый дружеский матч! Как на тренировке. Дураки! Участвовать в первенстве, добраться до финала, и на ринге танцевать, вместо того чтобы боксировать?! Хорошо придумано, только не выходит! Существуют правила. А не хотим соблюдать правила, так оставим бокс другим, ты разбирай свои сольфеджио на трубе, а я буду заниматься своей литературой. Иначе не пойдет. Да, Ангел, не пойдет!

Ты уже полчаса стоишь под душем, и я тоже. Хитрец! Думаешь, ты один знаешь, как сделать так, чтобы со стороны не поняли, что ты плачешь? Если кто-нибудь заглянет, то после скажет:

— Те двое стоят под душем, глаза и лица у них покраснели после матча и от горячей воды, так что прямо пар идет!

И это хорошо, Ангел, это хорошо!

XI

И СНОВА ВНЕЗАПНО,

как из-под земли, перед нами возникает Магда. Она остановилась у входа в спортзал, волосы распущены по плечам, а юбка… Наверное, это самая короткая ее юбка. Она подходит к Ангелу и демонстративно, не глядя на меня, подает ему руку:

— Поздравляю, чемпион!

Мы останавливаемся в изумлении, только ее нам не хватало! И вдруг, будто уговорились заранее. Ангел обходит Магду с одной стороны, я — с другой, и она остается позади. Мы спешим погрузиться в людской поток, который (во всяком случае, мужская часть), наверное, оборачивается в массовом порядке: взглянуть на нее. Что ж, можно ей только позавидовать. На нас вот никто не обращает внимания, будто мы не существуем, будто это не из-за нас они только что орали, как сумасшедшие. Понятно, теперь мы им неинтересны, шагаем себе смирно, только у меня левая бровь пластырем заклеена. Какой-то дошкольник подбегает, трогает мой пиджак пальцем, чтобы удостовериться, что я такой же человек, как и его отец, и разочарованно бежит к матери, а та выговаривает ему. И снова, как перед началом матча, я пытаюсь угадать, что говорит публика, наверное, это и Ангелу интересно, потому что мы оба молчим и прислушиваемся. Однако «блаженны верующие», как говорит моя бабушка. Болтают о том о сем — такси никак не поймаешь, языковая гимназия, шоферские права, академия… Хорошо, прямо как на похоронах, где говорят о чем угодно, только не о том, ради чего собрались.

На Львином мосту публика остается дожидаться трамвая, а мы пешком направляемся в центр. Начало двенадцатого, финальные соревнования, как обычно, затянулись. Пьедесталы, медали, кубки, цветы, фотографы, поцелуи и овации… Мы остались только из-за братца Миле. Ангел не хотел брать кубок, главному судье пришлось настоять, потом, когда нам надевали медали, Ангел хотел свою надеть на меня, снова мы цирк устроили, но наконец-то все кончилось. А сейчас в голове у меня небольшая тяжесть, но вообще-то я адски спокоен. Думаю о том, как я раньше боялся нокаута, и мне становится смешно. Раньше я воображал, что если тебя нокаутировали, ты уже не человек, а теперь мне прямо поцеловать охота Ангелову правую лапу. Хорошо, что он влепил мне тот самый свой прямой и что со Светлой мы в ссоре и она не была на матче — хорошо. (А Магда, неверное, умирала от радости, когда я растянулся!) Вчера Ангел был с Заркой в «Бразилии», выпили тысячу чашек кофе… Эх, может, сегодня сведения об атмосферных условиях в районе Тихого океана будут получше…

— Сколько у нас денег? — Это первые слова, которые я слышу от Ангела с тех пор, как он накануне матча предложил мне отказаться, а я не согласился, потому что хотел, чтобы и он стал чемпионом. Роюсь в карманах:

— Девяносто пять стотинок.

Он подсчитывает свои:

— У меня пятьдесят. Хватит на бутылку вина.

— Дайте нам «Мелник-13», — произношу я десять минут спустя и высыпаю один лев сорок стотинок на блюдце перед кассиршей, но она парирует:

— Алкоголь не отпускаем.

— Как это, не отпускаете? Вон сколько бутылок! — вступает Ангел.

— Только до двадцати двух часов, — обращается ко мне следующая в очереди покупательница, высыпает из блюдца наши стотинки и подает мне.

— Прошу вас, только одну бутылку, у нас гости, иностранцы, — начинаю я по новой, но кассирша — ноль внимания.

— Дайте ребятам, чего там, одна бутылка вина, это ведь не водка и не коньяк, — просит какой-то мужчина из очереди.

— Дайте ребятам, — передразнивает его женский голос, — чтобы они после дрались на улицах и до утра пели под окнами…

— Тебе что, братишка, мало? — поворачивается ко мне фамильярный тип в кожаной куртке и шоферской кепке, — еще захотелось? — он тычет пальцем в свою бровь, намекая на мой пластырь…

Ангел дергает меня за руку, мы выходим. Бросаемся в ближайший ресторан. Последние клиенты одеваются в гардеробе, нерешительно останавливаем одного из официантов.

— Можно бутылку вина на вынос?

— У нас закрыто, — бросает он, не глядя. Мимо идет другой официант, мы заступаем ему дорогу:

— Можно бутылку…

— Только белое.

Мы переглядываемся и пожимаем плечами — пусть. Официант уходит и возвращается, неся что-то, обернутое в газету.

— Три лева.

— Но почему? — я только собрался высыпать в его ладонь горсть меди и серебра, — ведь наценка…

— У нас закрыто, — он подымает брови и куда-то уносит бутылку.

— Прошу вас, мы закрываем, — это швейцар. Нам не остается ничего лучшего, как воспользоваться распахнутой специально для нас массивной дверью.

Полночь. На улицах мелькают случайные прохожие. Мы окидываем пиджаки, обнимаем друг друга за плечи, растопыриваем свободные руки и, шатаясь взад-вперед, как безнадежные пьяницы, запеваем во все горло: «Черный арап на белом коне, эх, черный арап на белом коне. А подле него Дона идет, эх, в свадебном платье Дона идет…» Случайные прохожие останавливаются и оглядываются, из одного окна нам грозят милицией и ругают. Мы отвечаем, что ни капельки не боимся милиции, пусть подъедет желто-голубая машина, по крайней мере, до дома нас довезет. «И не совестно вам? — кричат из окна, — в вытрезвитель бы вас! Молодые люди, а натрескались и нарушают общественный порядок!» «Ты, что ли, «общественный порядок»? — протестуем мы. — Если ты — общественный порядок, то мы — всемирный порядок, а если ты — всемирный, то мы — космический! И кончен разговор!»

Тут и вправду подъезжает желто-голубой милицейский автомобиль, «общественный порядок» издает такой радостный рев, что теперь уж точно все вокруг пробудилось, а мы удаляемся к Лозенцу со скоростью сорок километров в час. Но вскоре автомобиль резко меняет направление, лейтенант и старшина, наши коллеги-спартаковцы, умирая от хохота, довозят нас прямо до дома Ангела. Хорошо еще, что уже поздно и наш квартальный «общественный порядок» спит крепким сном, иначе пришлось бы с ним объясняться, почему это мы приехали на милицейском автомобиле, и уж не знаю, чем бы это объяснение кончилось!

XII

ЕСЛИ УЖ МЫ РЕШИЛИ ПЕТЬ СЕРЕНАДЫ,

нужно идти до конца — мы с Ангелом втихаря пробираемся в его квартиру. Все спят и ни о чем не подозревают. Ангел берет свою трубу, и мы сматываемся, не зажигая света на лестничной площадке. Иванов с нижнего этажа — настоящий частный детектив, мы его Счетчиком зовем. Однажды на заседании домового совета он точно подсчитал, сколько раз соседка Пенева возвращалась вечером после десяти, пока ее муж был на работе в Ливии. Жуткий слух у этого Иванова. Если выйти из квартиры и чуть прислушаться, можно услышать за его дверью быстрое шлеп-шлеп-шлеп комнатных тапочек. Все — Иванов тебя засек! Ты осмотрен, сосчитан и описан. Днем еще ладно, но ночью как он это проделывает? Должно быть, так и спит в коридоре под глазком.

Мы решаем передать нашу серенаду по телефону-автомату — будка примостилась между домами, прямо напротив Светлиного окна. Скверно только, что стекло выбито в дверце — так мы полквартала перебудим… А какую мелодию выбрать? Я предлагаю «Пиратский корабль несется по морю», но Ангел возражает, что в музыке я не разбираюсь совсем, а в серенадах разбираюсь и того меньше. Тогда я заговариваю о «Лунной сонате» или, может, попробовать еще что-нибудь из классики… Но он меня вовсе не слушает, наигрывает себе какие-то мелодийки и, когда мы наконец доходим до телефона, объявляет, что готов.