— Пафос… — начинает Ангел и смолкает, потому что обычно путает «пафос» с «апофеозом». — Пафос… — И вдруг у него вырывается: — Пафос — это машина, черная такая, занавески у нее с кисточками и кинозвезды налеплены, и надо поставить ее на место, значит, на маркированную автостоянку возле дома — пять шагов в длину, три — в ширину, и впереди — номер.

— Что? В чем дело? Какая машина?

— Машина, — Ангел чувствует себя уже уверенней, — такая, на катафалк похожа, амортизаторы у нее сдали, а так и вентилятор имеется и кинозвезды.

— Стоп! — кричит режиссер и добавляет: — Обойдемся без пафоса, а то это двое уже дурака валять начали.

— У моего друга с болгарским языком плохо. — Я спрыгиваю на тротуар и пытаюсь спасти положение… Ангел подходит ко мне, я уточняю: — А вообще-то он у нас большой юморист и, когда не знает, как ответить, выдумывает разные фантасмагории…

— Понятно, — ободряюще улыбается репортер и хлопает меня по плечу. — Ну, скажите еще что-нибудь о себе. Чем вы интересуетесь? Есть ли у вас какое-нибудь хобби? Занимаетесь ли спортом?

— Его хобби, — Ангел кивает в мою сторону, — быть чемпионом, а так мы оба — боксеры, возвращаемся с тренировки.

— Через несколько дней республиканское первенство, — уточняю я. У репортеров вырывается хоровое «а-а!», сопровожденное многозначительными взглядами.

— Тяжелая, должно быть, тренировка была, — сочувственно заключает низенький, — и вы, наверное, того, — еще немного и он повертел бы пальцем у виска, — приустали… Понятно. Трудный, мужественный спорт… А что до интервью, так мы с коллегой справимся. — Он бодро улыбается. — Вся ночь впереди. Утром заснимем маркировки и что-нибудь придумаем. Будем на высоте, не волнуйтесь. А теперь до свидания, еще раз спасибо.

Патриарх все так же благословляет все вокруг, мы прощаемся с репортерами, с режиссером, оператором, осветителями, с бай Трифоном и мадам; берем приготовленную банку с люминесцентной краской, две кисти, влезаем в микроавтобус — нас обещали подвезти. Через десять минут мы выходим у библиотеки имени Димитра Динева, там, где пересекаются бульвар Эмила Маркова и улица «Молодежный проход», дожидаемся, пока микроавтобус отдалится на приличное расстояние, и по прямой улице добираемся точно до дома номер двести тридцать шесть. Оглядываем автостоянку: ни одного свободного места. Все разграфлено, перед каждым прямоугольником — номер, а перед некоторыми восклицательный знак вскинулся, как дубина, — мол, здесь нельзя ставить посторонние машины. А ну попробуй, посторонняя машина, влезь… Прежде всего чувство порядка, как говорил тот, в черной «Волге»…

Ага, вот и она — артистически бездомная, строго траурная, возвысилась над окружающими машинами с их заранее очерченными местами в автомобильном раю — пять шагов в длину, три — в ширину. Нет уж, уважаемая, не выйдет, нельзя играть за «Славию» и носить майку «Левского» или наоборот. Ангел тебе сейчас отмерит твои пять шагов… Так… А теперь в каждый угол по точке — для ориентира… Натягиваем шпагат… Эти репортеры засекли Ангела как раз, когда он выпрашивал у дорожника бай Трифона немного краски, будто бы для подновления маркировки на проезжей части… А теперь проводим прямую линию — осто-о-рожно… Здесь… Еще… А вот и номер…

Эх, жаль, нельзя изобразить на асфальте физиономии кинозвезд и треугольный флажок — ну да ладно, обойдется… Я хочу сделать и специальные метки для шин, но Ангел против. Зато мы изображаем знак — дубину — посторонним машинам: нельзя… Вот так, теперь и ты, уважаемая черная «Волга», будешь как все…

IX

МОТОЦИКЛ ТРЕЩИТ НЕИМОВЕРНО.

Мы с Ангелом напрасно пытаемся перекричать его.

— Почему ты ей снова не позвонил? — оборачивается он.

— Она бросает трубку! — ору я ему прямо в ухо и пристраиваю левую руку позади, будто фару. Мы мчимся по бульвару Эмила Маркова.

Уже три дня идут республиканские соревнования, в школу мы не ходим, состязаемся в одной и той же категории. Как мы ни упрашивали братца Миле, чтобы он перевел одного из нас в более тяжелую или более легкую весовую категорию, даже намекали, что можем отказаться от соревнований, он все равно не уступил. И мне понятно, почему, в сущности, я сам виноват, потому что в плохой форме. Он во мне не уверен, а когда нас двое в одной категории, шансы на медаль увеличиваются. Пока у нас с Ангелом по две победы, сегодня — выходной день, а завтра — финал. Значит, завтра мы с Ангелом выступим друг против друга. Раньше мы сходились на ринге только в спарринге на обычных тренировках. В прошлые республиканские и городские первенства мы всегда что-нибудь придумывали, чтобы попасть в разные весовые категории. То он выпьет полтора литра бозы[12], то я, а иной раз приходилось и снижать вес, а это похуже бозы — натягиваешь на себя по три спортивных костюма зараз и скачешь через скакалку. Но можно и с бозой просчитаться. Например, в прошлом году на городском первенстве Маленький Карагез решил прибавить себе два кило и четыреста тридцать грамм, а я — кило двести. Отправились мы в кондитерскую у моста, наелись пирожных и заковыляли, как откормленные утки, к стадиону «Дружба» (там проходило взвешивание). Я глубоко дышал и стискивал зубы, а с ним что происходило — это только он может рассказать. Только мы вошли, как ему стало плохо и… сами понимаете. В одной из весовых категорий остались мы тогда без представителя, да еще и братца Миле подвели — влепили ему выговор за попытку обмана судей.

— От всего отрекайся! — кричит Ангел. — А я скажу Зарке, что весь вечер от тебя не отходил и что Магда все выдумывает.

Сразу же после того свидания возле рыбок Магда разболтала всей школе, что я ее пригласил в парк, что клялся ей в любви, хотел поцеловать, но она, мол, отвесила мне пощечину и сбежала. Повезло ей, что на другой день наша команда уехала в тренировочный лагерь, иначе я бы не выдержал — пух и перья из нее полетели бы!.. Как только мы вернулись, я позвонил Светле, но она, лишь услышала мой голос, положила трубку. И вчера я звонил, и сегодня — все то же. Поэтому мы с Ангелом решили встретить их с Заркой у школы. Я ей скажу, что действительно был с Магдой в парке, но совсем не для того, чтобы объясняться в любви, а для того, чтобы ее предупредить — пусть не бегает за мной. О поцелуе — ни слова! Никто не видел, никто не слышал, пусть считается, что Магда выдумывает, а я не признаюсь ни живой, ни мертвый, хоть на куски меня режь!

— Я только про поцелуй ничего не скажу! — кричу в ухо Ангелу. — Так она скорее поверит!

Он пожимает плечами: как хочешь. Дорога идет вверх, мотоцикл задыхается, я соскакиваю и толкаю сзади. Зато вниз мы летим на бешеной скорости, Сворачиваем ча улицу Трайко Китанчева и останавливаемся у школьной ограды. Ангел приседает на корточки — поправить цепь, что-то там заело. И тут появляется Светла.

— Беги, она одна! — шепчу я. Он склоняется еще ниже и убегает в обратную сторону.

Увидев меня, Светла, поколебавшись, останавливается, потом ускоряет шаг. Я вывожу мотоцикл и преграждаю ей дорогу.

— Добрый день, Светла. — Не узнаю своего голоса.

— Добрый день, — холодно отвечает она, и я не могу понять, что же кроется в ее глазах: обида, презрение, ненависть?.. Может, всего понемногу… Шагаю по тротуару, едва поспевая за ней. Она торопится, а я ведь с мотоциклом…

— Как поживает Пиноккио? — И что это мне взбрело в голову? Тут же понимаю, как это глупо.

— Прогуливается в парке, — отвечает она и еще ускоряет шаг. Я включаю скорость и вскакиваю в седло. Мотор разогревается, и, пару раз вильнув, я ухитряюсь сохранить равновесие и догоняю ее. Она идет все быстрее, я еду рядом, изредка взглядываю на нее, но она не обращает на меня никакого внимания. Люди оборачиваются на нас, сейчас еще, пожалуй, и гаишники покажутся для полного счастья, а я — без прав… На бульваре Эмила Маркова — красный светофор, а дорога пуста, вот сейчас она перейдет и исчезнет с глаз моих… Эх, все пропало, поеду на красный… Но тут она останавливается. Ага! Ура, Пиноккио, нет не все еще пропало! Собираюсь с духом — зря, что ли, мы с Ангелом целый день чинили этот мотоцикл…