ЭКСПЕРИМЕНТ

Режиссер Малюков-Меньшиков — щеголеватый мужчина с привлекательной сединой в редеющей шевелюре, со следами творческих мук на лице — почти влетел в небольшой зал. Он быстро прошагал мимо сидящих людей, с восхищением взирающих на него, и, не доходя нескольких шагов до стола, обернулся к присутствующим.

— Товарищи, — внятно, хорошо поставленным голосом проговорил он, — во-первых, поздравляю вас всех с дебютом в кинематографе. Во-вторых, — он сделал небольшую эффектную паузу, — хочу довести до вас цель нашей оригинальной, совершенно необыкновенной задумки. Пригласив вас, непрофессионалов, буквально на все роли в фильме, мы, сами понимаете, уйдем от набивших оскомину трафаретов, шаблонов, штампов в актерской игре. Зрители получат естественность чувств, поступков на экране. За нашим методом будущее кинематографа, и это по достоинству оценят, как и все гениальное, только потомки.

Режиссер обвел взглядом аудиторию, чтобы проверить впечатление от своей речи, и неторопливо продолжил:

— В-третьих, я хотел бы познакомить вас друг с другом и тем самым показать жизненную широту актерских кадров нашего фильма. Итак: товарищ Фецинов, инженер по профессии, играет у нас посла дружественной державы; товарищ Артамошкин, капитан дальнего плавания, будет исполнять роль первого министра; лаборантка Мешкова играет главную героиню — влюбленную в свое дело принцессу Беатрису, на роль начальника охраны императора утвержден заместитель начальника главка Огнышев, а самого императора будет играть водитель молоковоза Петушков…

Каждый названный человек поднимался, чтобы присутствующие могли познакомиться с ним. И только когда была объявлена фамилия Огнышева, никто не встал.

— Далее у нас, — перевернул листок режиссер, — идут…

— Минутку, — остановил его уверенный голос с первого ряда. — Минутку, тут произошла, по меньшей мере, неточность.

Все посмотрели на солидного мужчину, осмелившегося прервать режиссера.

— Я Огнышев, заместитель начальника главка, — со значением произнес тот, — а меня утвердили на роль начальника охраны.

— Совершенно верно, — снова перевернул листок режиссер, — вас что-то не устраивает?

— Еще бы! — с возмущением воскликнул Огнышев, — когда я соглашался на время съемок исполнять обязанности начальника дворцовой охраны, меня не поставили в известность, что в фильме будет роль императора, которую поручено исполнять водителю молоковоза.

— Вы считаете, что императора не должно быть?!

— Нет. Я считаю, что мне, высокопоставленному номенклатурному работнику, не пристало быть в подчинении у рядового водителя. Даже на время! — с металлом в голосе сказал Огнышев. — Это может быть истолковано там, наверху, как подрыв авторитета руководства.

— Но здесь другие законы, товарищ Огнышев, — творческие. У нас есть утвержденный сценарий, при выборе актеров мы пользовались данными из него. Водитель Петушков имеет фактурные данные для исполнения роли императора, вы нам видитесь в роли начальника дворцовой охраны.

— Не уходите от ответственности! — предупредил Огнышев. — Это не в духе времени. Не надо сваливать все на сценарий. Сценарий, в конце концов, можно и переработать.

— Э-э, нет. Это невозможно — он уже утвержден.

— Корректировке поддается еще и не это! — уверенно заявил Огнышев. — Сегодня сам Юрий Ферапонтович звонил директору вашей киностудии. И он согласился на корректировку.

На лице режиссера появилось растерянное выражение.

— Как «согласился»?

— А вот так!

— Но зачем? Кто этим будет заниматься?

— Не беспокойтесь, — раскрыл папку из крокодильей кожи Огнышев, — общественными организациями нашего главка, после согласования с руководством, эту работу поручено провести товарищу Мурыгину — редактору нашей главковской стенгазеты.

На секунду привстал сидящий рядом с Огнышевым моложавый мужчина:

— В целях осуществления более глубокого эксперимента в кино — чтобы не ограничиваться полумерами в деле ускорения внедрения всего нового — на роль главного оператора фильма утвержден наш работник Молотобойцев, сделавший отличные снимки на юбилее управляющего.

— Но позвольте, — словно очнулся от шока Малюков-Меньшиков и торопливо заговорил — Позвольте, но с оператором Сигизмундовым я снял шесть фильмов. Мы с ним понимаем друг друга с полувзгляда. А с другим человеком… Не знаю, смогу ли я сработаться с ним?

— Мы склонны думать так же. Поэтому отозвали из отпуска руководителя главковского хора ветеранов. Он должен завтра подъехать. И можете быть уверены: с ним Молотобойцев сработается.

…Режиссер Малюков-Меньшиков больше не экспериментирует в кинематографе. Теперь он все делает самым традиционным образом. Так надежнее.

БРОНЯ КРЕПКА

…Один тут, выползая из моего кабинета, пролепетал: мол, не дошла до вас еще перестройка, а дойдет, говорит, тогда завертитесь как змеи ползучие… И он туда же. Теперь ведь на каждом углу: «Перестройка! Перестройка!» Как будто дефицит какой-то выбросили. А чего кричать-то? Перестраиваться? Да, пусть перестраиваются! Те, которые строили, строили, строили, а оказалось, что не то и не так построили. Пусть перестраиваются. А чего таким, как я, перестраиваться? Ну что нам перестраивать, если мы строить-то никогда не строили? Поэтому, когда я услыхал про перестройку, сразу понял, что я уже готов, как пионер. Я всегда готов. Завтра услышу: подстройка! — в один миг подстроюсь! Послезавтра крикнут: ломка! — да ради бога, я уже наломал!

Но смотрю я на людей и вижу все чаще среди них странных каких-то. Ну таких, которые за эту самую перестройку рады горло перегрызть кому угодно. Нет, я тоже «за», я — всегда «за». Но я за тихую такую перестройку, спокойную, не во вред человеку, и стало быть, себе не во вред.

А эти — прямо рвут и мечут. Требуют, чтобы все мы крутились как белки в колесе, чтобы все вокруг нас крутилось, вертелось — не просто шумело, а чтобы результат налицо. И польза общая чтоб видна была воочию. А не на бумаге, под микроскопом. И вот за это они нервов, здоровья, жизни порой лишаются, а все равно — самим спокойно не живется и других тянут. Но нас, других, не так-то легко затянуть. Мы крепкие. Закаленные. Мы десятки лет закалялись. Броня у нас уже. Они о нашу броню очень даже просто инфаркты с инсультами получают. Броня крепка, а эти неугомонные все активнее ее на прочность испытывают. И даже пробить норовят. Поживем — увидим. Увидим, что крепче: их перестройка или наша броня?

Приезжает тут к нам представитель завода с соседней республики. Чтобы продлить договор о наших поставках на будущий год. Я глянул на него и сразу понял — из этих… Не успел порог переступить — и пошел, и поехал: сейчас, говорит, в век перестройки, работая в новых условиях… теперь поставщики свои планы по заказам потребителей формируют: делают то, что требуется, а не то, что им проще… И все новое, и современное, и совершенное…

— Правильно, — говорю, — рассуждаешь. О самофинансировании слыхал? — спрашиваю.

— А как же! — отвечает. — Я,— говорит, — ратую за самофинансирование, полный хозрасчет. Это так необходимо, так необходимо, — говорит, — ну просто жутко необходимо…

— Мы тоже, — перебиваю я его, — это самофинансирование хорошо уяснили: если сами себя не сфинансируем, будем лапу сосать. Дядя нынче ничего не даст.

— Правильно, — говорит. — Для этого и затевалась реформа, — шпарит он газетной передовицей.

— Вам, — говорю, — прокладки нужны восьми видов?

— Уже десяти, — уточняет он.

— Очень хорошо, — говорю.

— А вот кувалд ваших нам больше не надо, — говорит. — Нам они и в прошлом году не нужны были, да вы их нам навязали. А теперь, сами понимаете, хозрасчет — это все по карману бьет, на себестоимости сказывается.

— Это мы понимаем, — говорю. — С пустым карманом и мы не можем жить. Так что, — говорю, — получите ваши прокладки вместе с десятком линий.