Стук копыт смолк. Всадники остановились.

— Повернем назад? — спросил один из них.

— Давай, — согласился другой.

Шёневеттер высунулся из пещеры и увидел пограничников в полушубках, шапках-ушанках, с карабинами за спиной. Приподнявшись на стременах, они поскакали вниз по тропе.

— Бог милует нас, Карл, — прошептал Шёневеттер. — Мне кажется, будет более безопасным, если мы спрячем пакет здесь. Если русские найдут его у нас, то они тут же поставят к стенке. Мы вернемся сюда и заберем деньги, когда рейху улыбнется счастье. Если нас поймают русские, мы — обыкновенные торговцы опиумом.

Пещера была сухой. В глубине лежали камни. Никому не придет в голову их ворошить. Шёневеттер и Минцель отвалили большой камень, обмазали банку жиром ветчины, обмотали ее куском одеяла и спрятали в щель, сверху прикрыв тяжелым камнем.

— Запомним ли мы это место? — усомнился Минцель.

— Запомним. Через этот перевал проходит единственная тропа, мы без труда найдем ее.

В глухом кишлаке им удалось раздобыть поношенную солдатскую форму, ботинки с обмотками, еще раньше, в Иране, они запаслись поддельными справками на русском языке о том, что такие-то возвращаются на фронт после лечения.

…Поезд медленно тащился по пустынным русским степям. В вагоне на узлах сидели старики и старухи, солдаты, возвращающиеся на фронт из госпиталей.

Часто поезд обгоняли воинские составы. Под взгорбленными чехлами угадывались танки и пушки. На платформах у зенитных спарок сидели солдаты в тулупах, белых от инея.

«И все на нас», — мрачно думал Шёневеттер.

Боясь выдать себя, он лежал под самым потолком на третьей полке и про себя повторял русские слова. Минцель устроился рядом и шепотом читал листки из русской книги. Они попали к нему, когда на станциях он покупал вареную картошку и огурцы.

После Челябинска соседом Шёневеттера на второй полке стал разговорчивый сибирский стрелок.

— В глуши, видать, жил, без русских? — спрашивал он, пытаясь завязать разговор с Шёневеттером.

— В горах жил, высоко жил, — односложно отвечал Шёневеттер.

— О жинке скучаешь или отца с матерью оставил?

— На фронт хочу.

— На фронт, конечно, все поспеем, а дом домом остается. — Когда сибиряк поворачивался с боку на бок, полка жалобно стонала под его огромным телом. — Ну, война еще годок-другой протянется. А потом домой…

— А если убьют? — Шёневеттер почувствовал, как от злости к лицу прихлынула кровь.

— И это может случиться, — согласился русский. — Только ведь другие придут. Нас, посчитай, сколько наберется…

В словах сибиряка было столько спокойной уверенности, что Шёневеттеру стало не по себе. Он решил подкупить сибиряка.

— Водку пьешь? — спросил он однажды.

— Ну, а кто ее не пьет, проклятую, — оживился русский.

— Купи на станции, пить будешь. — Шёневеттер протянул деньги русскому.

— Да у меня свои имеются, разложим баш на баш. — Сибиряк достал из кисета замасленные червонцы и, когда поезд остановился, побежал за водкой.

— Карл, держи этого русского на прицеле. Чем-то он страшен, — зашептал Шёневеттер Минцелю.

Чутье разведчика не обмануло его. Это случилось уже за Воронежем, когда поезд был недалеко от линии фронта и Шёневеттера с Минцелем отделяли какие-нибудь сутки от той минуты, когда они пройдут через русские окопы и сдадутся немецким солдатам.

Сибиряк заподозрил неладное и сдал их патрулю. В комендатуре без труда поняли, что документы липовые. Через неделю состоялся суд, и Шёневеттера с Минцелем повели на расстрел.

Морозный снег звенел под ногами. Пряталось за вербы белое солнце. Уныло торчали трубы сожженных домов. По черной, занавоженной дороге тянулись на запад сани со снарядными ящиками, мешками с мукой и сухарями. Пожилые возницы сонно поглядывали на комендантских солдат, выстроившихся перед двумя смуглолицыми людьми в шинелях без ремней и крючков.

— Дезертиров поймали, сынок? — поинтересовался у лейтенанта возница.

— Хуже, батька… Шпионов.

— Ну, ну… — Возница поцокал языком и равнодушно стегнул лошадей. — Поторапливайтесь, одры воинские!

Офицер зачитал приговор военного трибунала. И когда поднялись винтовки, Минцель не выдержал:

— Я буду говорить! Мы сообщим важные сведения!..

После дополнительного следствия, новых признаний и учитывая то, что на территории Советского Союза Шёневеттер и Минцель не вели разведывательной работы, им подарили жизнь и направили в лагерь для военнопленных.

Шёневеттер и Минцель возили руду на уральских марганцевых рудниках, пилили лес под Ивделем.

После войны русские объявили амнистию, и агенты бывшего рейха очутились в Ульме.

Только об одном не сказали русским контрразведчикам ни Шёневеттер, ни Минцель — о деньгах и драгоценностях, спрятанных в глубине пещеры на Тамбекском перевале. Если русские их не расстреляли, то они когда-нибудь вернутся в Германию, а потом и на перевал.

В Ульме Шёневеттер устроился в отдел транспортных операций фирмы «Ульммашинен-верке» и, дослужившись до начальника, взял на работу Минцеля, который долго шатался без дела.

Наконец Шёневеттер решил, что настало время отыскать сокровища. Он действовал очень осторожно. Он был опытен и мудр, достаточно крепок и натренирован, чтобы пройти по самым опасным, безлюдным местам высоких гор.

И теперь, умело обойдя афганские и китайские пограничные посты, он вступил на тропу, которая повела его к Тамбекскому перевалу.

— Как прекрасна эта страна, Карл! — взволнованно прошептал он.

— Да, Франц, — ответил Минцель, приподнимая темные очки и щуря глаза от ослепительного блеска вершин.

В непривычно синем небе кружили орлы, широко раскинув могучие крылья. А рядом тоскливо пели камни. Между ними струились, позванивая льдинками, маленькие летние ручьи.

7. НОЧНОЕ ПРИЗНАНИЕ

— Ты очень устал, Карл, — сказал Шёневеттер, оглядываясь на спутника.

На красном, сморщенном лице Минцеля выступили белые пятна. Он успел обгореть, и кожа теперь слезала лохмотьями, покрываясь язвами.

— Ты очень устал, Карл, — опять повторил Шёневеттер.

Он шел крупным, неторопливым шагом, стремясь засветло добраться до подножия перевала и там устроить ночлег. Но Минцель отставал с каждым шагом. Он был уже стар и задыхался под тяжелым грузом ранца.

«Всю жизнь Карл был слугой», — подумал Шёневеттер, и у него колыхнулось нечто вроде сожаления.

Даже устраивая Минцеля к себе в отдел, Шёневеттер заботился о себе. Ему хотелось иметь верного соглядатая, который бы доносил ему о настроении служащих фирмы. Этого требовал и сам владелец «Ульммашинен-верке».

Когда Минцель вступил в юности в штурмовой отряд, он лелеял честолюбивую мечту стать хозяином поместья где-нибудь в Судетах или Закарпатье. Но жизнь обложила его невидимыми и непреодолимыми рогатками, оставив одно — служить Шёневеттеру.

Он не злился на преуспевшего коллегу. К старости Минцель понял, что сильный, жестокий, умный Шёневеттер призван повелевать. А его удел — подчиняться, и он смирился.

— Карл, ты должен собраться с силами, — говорил Шёневеттер, поднимаясь по извилистой бесконечной тропе.

— Я иду, Франц, — отзывался Минцель, еле ворочая пересохшим языком.

Солнце уже бросало на горы косые лучи. Ветер похолодал, ледяными иглами колол обожженное лицо. Из низин тянулся сырой туман.

Отчаявшись найти удобную для ночлега площадку, Шёневеттер сел у тропы и привалился к большому камню. Днем он легкомысленно разделся, надеясь загореть на горном солнце, но минут через тридцать почувствовал, что сильно обжег кожу. Теперь его знобило. В горле булькало. Спекшимися губами он поймал сосульку на камне и захрустел ею.

Приковылял Минцель, опустился рядом, шаря в кармане куртки сигареты.

— Придется устраивать привал здесь, — сказал Шёневеттер.

Минцель с жадностью затянулся сигаретой и закашлялся.