— Юрик, а караван, наверное, попал в обвал, — говорю я.

— Тихо! — Юрик вдруг вскакивает. — Ты слышал?

— Ничего не слышал.

— Ну как же, вот только сейчас!

По горам катилось, умолкая, эхо.

— Наверное, трещина или обвал?

— Нет, это выстрел.

— Чудак! У Стаса ведь нет оружия. А здесь мы одни.

— Я слышал выстрел! Не трещина это и не обвал. Здесь кто-то есть, кроме нас.

6. ШТУРМФЮРЕР НАЗНАЧАЕТ ЧАС

По утрам, когда солнце начинает золотить серые от уличной копоти крыши домов, на набережной Дунай-плац можно увидеть пятидесятилетнего смуглолицего господина в сером пальто и маленькой тирольской шапочке. Не спеша он идет вдоль портовых кранов, автопогрузчиков, ящиков с машинами, дизелями, шелком, крахмалом, пивом — со всем, чем знаменит достойный город Ульм земли Баден-Вюртембергской. За портовыми кранами поблескивает свинцово-холодный Дунай.

Господин дышит глубоко и ровно. Утренняя порция свежего воздуха, как и зарядка, холодный душ, массаж, помогают быть в хорошей форме целый день.

— Доброе утро, господин Шёневеттер, — приветствует его полупоклоном служитель проходной.

Шёневеттер кивает и проходит в контору порта. Он заведует отделом транспортных операций фирмы «Ульммашинен-верке». На часах ровно восемь. Все сотрудники на местах. На столах аккуратные стопки накладных, пишущие машинки, арифмометры. Шёневеттер встречается со взглядом Минцеля.

— Карл, прошу ко мне, — бросает он на ходу.

Маленький, кривоногий, с обезьяньим лицом и изжелта-красными глазами Минцель выныривает из-за стола и скрывается вместе с шефом за дверью.

Шёневеттер неторопливо разминает сигарету, садится в кресло и разглядывает Минцеля так внимательно, словно видит его впервые. Минцель сначала выдерживает взгляд, потом опускает глаза и нервно сучит пальцами в карманах пиджака.

— Стареем, Карл, — наконец произносит Шёневеттер.

Минцель поднимает на шефа печальный взгляд.

В конторе знают — Шёневеттера и Минцеля связывает старая солдатская дружба. Но никто не догадывается, что оба они, в прошлом разведчики нацистской службы безопасности, связаны огромной тайной. Она, эта тайна, не дает им покоя ни ночью, ни днем. Просматривая чужие накладные и чеки, оба за длинным рядом нолей видят те деньги, о существовании которых никто, кроме них, не знает. Деньги лежат в чужой стране. Лежат двадцать три года. Двадцать три года Шёневеттер не решался добраться до них. Двадцать три года он мечтал начать собственное дело и часть средств для вящей гарантии вложить в акции стального треста.

Шёневеттер был честолюбив. В Ульме он руководил секцией Союза бывших офицеров СС и хотел поставить свою организацию в ряд наиболее деятельных союзов. А для этого требовалось много денег, гораздо больше, чем давали прижимистые торговцы и промышленники. Слеты, товарищеские встречи, собственная газетка, митинги по особо торжественным для бывшего рейха дням опустошали кассу до пфеннига.

Правда, некоторые со скепсисом смотрят на «старичков». Но придет время, и «старики», черная гвардия нацистского рейха, скажут веское слово. К этому все идет. Надо только поддерживать в «старичках» боевой пыл. Поддерживать той огромной суммой, которая волею судеб осталась в горах далекой Азии.

— Все же нехорошо получилось тогда под Воронежем, Карл, — вздыхает Шёневеттер.

— Да, очень нехорошо, — повторяет Минцель, не понимая, к чему клонит шеф.

— Помнишь, русские эти уже поставили нас к стенке…

— И тогда я сказал, что мы можем сообщить важные сведения.

— Да, ты вовремя сказал, и, благодаря богу, мы остались живы. Карл, хотел бы ты снова встретиться с русскими?

Минцель, наконец, догадывается, что шеф принял решение.

— Я готов, даже если и на этот раз все полетит к черту.

— Вот это слова солдата! — Шёневеттер поднимается с кресла и обнимает за плечи тщедушного Минцеля. — Карл, мы получаем пятинедельный отпуск и отправляемся туда. Снаряжение и дорожные вещи бери на себя. Я займусь визами и рекомендательными письмами. Мы — туристы-ботаники. Попробуем через Афганистан и Китай пробраться к заветной пещере.

— Слушаюсь, — Минцель по-военному щелкает каблуками башмаков, глаза его горят тем лихорадочным блеском, который появляется у гончей, почуявшей зайца.

— Иди, Карл, и прикуси язык. Наш час настал!

Как только Минцель скрылся за дверью, Шёневеттер снова сел в кресло и задумался.

Перед войной Шёневеттер в специальной школе разведчиков в Орденсбурге готовился для работы в странах Ближнего Востока. Он хорошо изучил арабский и персидский языки, язык урду и русский. В сентябре сорокового года штурмфюрер Франц Шёневеттер, он же Хазе[1], под видом техника немецкой радиокомпании «АЕГ» приехал в Тегеран. Вместе со своим помощником группенфюрером Карлом Минцелем он устраивал тайные склады оружия в Реште и Ардебиле, Бендер-Шахе и Кучане, собирал кочевой сброд для диверсий на советской границе.

Кареглазого, темноволосого, загорелого до черноты Хазе иранцы принимали за соотечественника, и Шёневеттеру легко удавалось вербовать нужных людей.

Когда Англия и Советский Союз ввели в Иран свои войска, активная разведывательная сеть рассыпалась, немцев удалили из Ирана, многих интернировали. Шёневеттера и Минцеля ждала та же участь, если бы они не успели вовремя затеряться в многолюдном тупике Старого города, в глинобитном домике духанщика Хафиза — надежного своего агента.

Этот агент пригодился Шёневеттеру и в 1943 году, когда гитлеровская разведка пыталась сорвать Тегеранскую конференцию руководителей союзников. Благодаря Хафизу удалось узнать, в каком дворце произойдет встреча, подкупить некоторых людей из охраны. Но в самый последний момент встречу перенесли в другой дворец. Достаточных средств для подкупа новой охраны у разведчиков рейха не оказалось. Шёневеттеру и Минцелю пришлось немедленно вылететь в Берлин.

Там им из сейфа службы Главного управления имперской безопасности выдали фунты, доллары, золото и бриллианты. Когда же Шёневеттер и Минцель вернулись в Иран, они узнали, что англичане арестовали в Тегеране почти всех немецких агентов.

Единственное, что им оставалось, — бежать из Ирана. Но как? Все западные и южные границы англичане наверняка перекрыли и по известным им приметам могли бы легко поймать и Шёневеттера и Минцеля. И тогда Шёневеттер. выбрал сложный, но наименее опасный путь. Разведчики пробрались в Афганистан, купили десять килограммов опиума, часть английских фунтов обменяли на русские червонцы и в самом глухом районе Восточного Памира перешли советскую границу, чтобы по территории России добраться до своих.

Шёневеттер хорошо помнит мгновение, когда ему пришла в голову мысль спрятать тяжелый пакет с деньгами и драгоценностями в пещере почти на самой границе.

Границу они перешли ночью. На перевале было холодно и ветрено. Шел снег. Стуча зубами, Шёневеттер и Минцель едва добрались до пещеры в скале, где можно было обогреться.

Минцель достал из ранца холодную баранину, большую консервную банку с ветчиной и зажег спиртовку. Неяркое синее пламя освещало серый полумрак пещеры.

Вскрыв банку, Минцель положил ветчину на две пресные лепешки.

Вдруг Шёневеттер услышал стук копыт. Он торопливо задул спиртовку и бросился к входу. Ехали двое. Все громче звенели подковы, все напряженней сжимал Шёневеттер рукоятку пистолета. Минцель бесшумно перезарядил свой автомат.

«Если мы убьем пограничников, поднимется тревога на всех заставах, и вряд ли нам удастся проскочить мимо них, — подумал Шёневеттер, слизывая колючие снежинки с пересохших губ. — А если нас поймают, то все равно пропадем с этим пакетом с ценностями и деньгами. Спрятать! Немедленно спрятать! Я еще приду сюда, когда дождусь лучших времен…»

Сталь подков, казалось, звенела над самой головой. Шёневеттер трясущимися руками нащупал пустую консервную банку, засунул туда пакет в плотной клеенчатой обертке, прикрыл крышкой.