Потом снимаем смерзшиеся ботинки-глыбы, кладем их под головы и забираемся в спальные мешки. И сразу начинает болеть натруженное за день тело — ноют ноги, саднят плечи, горят руки. В кромешной тьме слабо светятся огоньки наших сигарет.

Нам чудится, что время улетело назад на целых сто лет и где-то далеко позванивают колокольчики каравана Джангира. Понуро цокают по камням лошади, бесшумно плывут верблюды, и мрачные погонщики в чалмах и шерстяных халатах дремлют, убаюканные однообразным качанием. Джангир, женственно полный, рыхлый, обласканный Якуб-беком и англичанином Хэври, гордо восседает на своем скакуне и гортанным «дхей» подгоняет слуг.

А слуги у него — отпетые головорезы. Если бы мы встретились на их пути, они не преминули бы сразу же отрубить нам головы.

Впрочем, у нас есть карабин. Интересно, смогли бы мы задержать целый караван? Вряд ли. Пропустить по узкой тропе не пропустили бы. А вот патронов наверняка бы не хватило. Юрик, кажется, захватил восемь обойм.

Потом мы улыбаемся в темноте, смущенные собственной глупостью. Время битв здесь давно кончилось. Мы можем разве что подстрелить горного козла, если у нас кончатся продукты.

Я замечаю, что с каждым днем мы как-то меняемся. Длинное, насмешливое лицо Стаса становится серьезным. Он чаще хмурится, ерошит рыжие космы, не пытается поддеть кого-либо усмешкой. Сегодня я очень измотался и опустился на камень. Он положил руку мне на плечо и сказал:

— Егорушка, мои кеды возьми, а ботинки давай в мой рюкзак.

Я надел его кеды, и ноги будто полетели сами, Они не чувствовали больше ни тяжести, ни усталости.

Лялька молчит, это на нее не похоже. Забрала у Юрика свои теплые вещи, сказала — ей холодно, сначала надела толстенную фуфайку, а потом сняла и положила в свой рюкзак, поняла — и без этого Юрику тяжело.

Юрик прокладывает нам дорогу. Иногда тропа теряется, и он долго бродит между скал, отыскивая ее, а мы в то время отдыхаем, привалившись к камням и переложив на них нестерпимый груз наших рюкзаков. Вот только Юрик остался прежним — ласковым, добрым, миролюбивым и чуточку гордым оттого, что горы для него уже не такие страшные, как это кажется нам.

— Старики, а хорошо бы вот так вместе всю жизнь! — шепчет Лялька и энергично ударяет своим кулачком в плоскую спину Стаса. — И никого больше!

— Но ведь мне, скажем, когда-то понадобится подруга, — протестует Юрик.

— «Когда-то»… — разочарованно произносит Лялька.

Ей, конечно, хочется, чтобы мы закоренели в холостяках. Не понимают девчонки, что есть вещи побольше дружбы.

— Согласен с Лялькой, — неожиданно заявляет Стас. — Если уж мы собрались что-то открывать, то надо остаться, если хотите, схимниками. Все земные соблазны — признания, многозначительные намеки… Ух, ненавижу! Любовь, повторяю, губит на корню все великие цели.

В палатке накурено. Мы переворачиваемся, откидываем полог. За горой — луна. И снег, и окружающие хребты, и неподвижные облака — оловянные на фоне рябого от звезд неба. Я никогда не видел блеска такой чистоты и напряженности. Все замерло. Окуталось в тишь. Здесь как бы сошлись вместе картины Кента с их резкими переходами от света к тени — и Шпицберген, и Огненная Земля, и льдокристальная Гренландия. Вечный покой дышит могуществом окаменевших титанов, которые, когда-то рассвирепев, разворошили камни и ледники, сделали землю необитаемой.

— Слушайте! — шепчет Юрик.

Напрягаем слух. Кто-то очень осторожно перекладывает камешки.

— Что это — камни сами движутся? — предполагает Стас.

— Нет, что-то не то… — Юрик, разволновавшись, лезет за карабином.

Стук, стук… Тихо. В такт шагам бьется сердце.

Вдруг в лунной дорожке появляется какая-то тень. Ее мы замечаем только потому, что она вносит что-то новое в примелькавшуюся нам картину. Тень дрогнула. Снова глухо стукнули камни.

— Это барс! — шепчет Юрик.

Барс приближается к палаткам. Может быть, его привлекает запах мяса, оставшегося в котле после ужина, а он уже стар, не может догнать горного козла или улара. В свете луны отчетливо видим пятнистую длинную спину, маленькую кошачью голову, опущенный хвост.

Зверь всматривался в незнакомые ему палатки.

Юрик тихо снимает затвор с предохранителя. Мы замираем от страха и любопытства. «Б-бах!» — гремит выстрел. Вместе со вспышкой исчезает и барс. Он скрывается так стремительно, что мы не замечаем, в какую сторону он повернул.

— Теперь не подойдет. — Юрик спокойно выбрасывает гильзу.

— Эх, стрелок! — ворчит Стас.

— А я и не целился в него. Зачем убивать? Он живет в необитаемых местах, никому не мешает. Да и мало барсов сейчас. Этот, наверное, один здесь.

Лялька, гремя коваными ботинками, бежит смотреть следы.

Юрик не раз встречался с барсами.

— У каждого зверя — своя вотчина и свои тропы, — рассказывает он. — Здесь барс подстерегает добычу, здесь и живет. Только зимой, выслеживая баранов и диких козлов, он спускается к хвойным лесам. И вот что интересно! Если в его владениях появляется другой барс, он великодушно делится остатками своего стола, но сам питается лучшими кусками.

— Барсов нигде нет, кроме Тянь-Шаня, Гиндукуша и Тибета. Поэтому, Стас, надо беречь их, — заканчивает Юрик, укладываясь спать.

5. ЧЕРЕЗ ЛЕДОВЫЕ ГРОТЫ

Над нами нависают снежные карнизы. Мы вступаем в область самых больших снегов. Здесь-то и надо искать караван Джангира. Стас предлагает разделиться на две группы. Он и Лялька пойдут по тропе, будут нести основные вещи и устраивать ночлеги. Мы с Юриком пойдем по ледникам ниже тропы.

После завтрака мы спускаемся вниз, для надежности связавшись реп-шнуром и вооружившись ледорубами. Юрик идет, как всегда, впереди, ощупывая черенком ледоруба снег. Иногда снег обваливается, и перед нами зияет черная пустота трещины. Когда мы бросаем туда кусок льда, то не слышим стука падения.

В острых торосах, огромных, как айсберги, мы чувствуем себя муравьями. Рубим ступени, карабкаемся по ледяной стене, чтобы попасть в еще более страшное нагромождение бело-зеленых чудовищ.

В некоторых местах лед так прозрачен, что мы видим замороженные в нем камни.

Впереди зияют ворота. Юрик тихо подходит к ним. Наверху висят сосульки толщиной с доброе бревно. Не дыша мы проскальзываем мимо, слышим звонкую капель и легкое потрескивание. Входим в полутемный грот. Когда-то его проточила вода, но потом или льдина приподнялась, или вода ушла — грот высох. Солнце, просвечивающее сверху, заполнило его жутким зеленоватым светом. Из полумрака выступают изъеденные временем сосульки, похожие на колонны восточных дворцов. Чем дальше мы идем, тем сумрачней окрашивается грот.

— Мы не выберемся отсюда, — опасаюсь я.

— У грота должен быть выход, ведь куда-то входила река, — резонно замечает Юра.

Вдруг над самой головой раздается треск. Мы отскакиваем к стене. Сверху сыплется ледяная мелочь, колется под ногами. Ждем минуту, другую…

— Пронесло. Просто двинулся лед, — говорит Юрик.

Я иду, глядя на его покрасневший от напряжения крутой затылок. Хороший все же человече, этот Юрик, и черная борода, великолепная, разбойничья, и голубые глаза, как у младенца! Осторожный, серьезный — с ним нисколько не страшно.

Далеко впереди замечаем слабую полоску света. Мы невольно ускоряем шаг и вскоре выбираемся из грота.

— Ты думаешь, мы найдем что-нибудь от каравана? — спрашиваю я.

— Найдем. И лошади и тюки должны хорошо сохраниться, — отвечает Юрик.

— Но все же сто лет…

— А ты слышал, в тундре геологи ели мясо мамонта?

— Враки!

— Ничуть!

Вечером мы на льду расстилаем палатку, надуваем матрацы. Юрик на спиртовке разогревает лед. Чистит картошку. Клубни сразу же покрываются инеем.

— А хорошо все же жить вот так, — мечтательно произношу я, залезая в спальный мешок.

Наступает самое блаженное состояние. О том, Что было трудно идти, и сильно жгло солнце, и обметала лихорадка губы, уже не думаешь.