Выписка из протокола допроса тюремной охраны: «Я, Иван Петров Попов, младший надзиратель Оренбургской тюрьмы, 12 декабря был дежурным во втором отделении, где содержались арестованные. В одиннадцатом часу пошел в отхожее место. Там на меня набросилось три арестанта, так как руки у меня были заняты, скрутили меня, забрали наган, номер 7707 с семью боевыми патронами...

/ПАОО, ф.6002, оп.1, ед.хр.ЗЗ/

Вся стража была загнана в одну камеру. Запирая ее, Бурчак-Абрамович присел у двери и сказал: «Хотите жить —  не вздумайте толкать дверь, закладываю бомбу!» В руках у него что-то сверкнуло, дверь прикрыл... Стали выходить во двор, а в это время раздался стук в ворота и голос: «Отворяй!»

А в будке спал еще один надзиратель, о котором забыли. Обезоружили его, открыли ворота, впустили стучавшего конюха-надзирателя, обезоружили и его. Снаружи беглецов дожидался отряд Красной гвардии.

Из протокола допроса тюремной охраны: «Я, Денис Петров Фурсов, старший надзиратель Оренбургской тюрьмы, 12 декабря 1917 года пришел в третье отделение для проверки наличия арестантов. Но Макаровой здесь не оказалось — она еще находилась во втором отделении, где находилась днем, а на ночь ее переводили в женское отделение. Поэтому я пошел за Макаровой. Заключенные гуляли по коридору. Потом я сел с надзирателями и стал дожидаться Макарову, которая ужинала вместе со всеми. Прошло минут десять, как вдруг на нас набросились. У меня из кобуры выхватили мой наган №34383...»

Около 24 часов в отделение зашел начальник тюрьмы Крюков Сергей Петрович (возможно Кучеров — фамилия написана неразборчиво). Его поразила тишина в отделении, и лишь из одной камеры доносился какой-то неясный гул. Бросился к ней, рывком распахнул дверь. И первое, что он увидал — группу прижавшихся к стене охранников, закрывших головы руками, с ужасом смотревших на него. Один из них, осмелев и показывая на дверь трясущимися руками, произнес: «Бомба!»

Крюков нагнулся и от дверного косяка с пола поднял свеклу, в которую была воткнута стреляная гильза...

Напротив сыскного отделения, по Воскресенской, 14б, возле дома прогуливалась женская фигура, укутанная в пуховой платок. К ней подошел мужчина и спросил, где здесь дом 14б?

— A-а! Это вы! Все готово? Я жду!

— Ждите, сейчас будут! — и мужчина ушел.

Через некоторое время в дом к Софье Баженовой вошло восемь человек беглецов. В доме долго еще не смолкал смех, сопровождавший воспоминания об эпизодах разоружения охраны.

Здесь следует сделать еще одно отступление и сослаться на воспоминания Ивана Ивановича Коржеманова, старого члена партии, отбывавшего 14 лет «срок» в местах весьма отдаленных:

— Был я тогда мальчишкой. Сижу дома. Вдруг к нам кто-то постучал в дверь. Открыл. В дверь входят два дутовских милиционера — полиции тогда уже не было. За отцом, наверное, — мелькнула мысль. Оглядываюсь, а отец сидит и смеется!

— Что, Ванюша, не узнал? — спросил он.

Я пригляделся, а это наш сосед — дядя Данилов, переодетый в форму дутовского милиционера! Да еще кем-то был загримирован...

До 1969 года имя гримера широкой общественности известно не было. Его установили следопыты Оренбургского станкостроительного техникума.

Был в Оренбурге такой парикмахер — Семен Клейнерман. Держал он свою парикмахерскую на пересечении улиц Советской и Постникова. И в наши дни там парикмахерская. Вот с ним-то и договорились члены подпольного стачечного комитета, что он загримирует бежавших. Свое обязательство он выполнил. Ни один из бежавших и им загримированных опознан и задержан не был...

С тех пор прошло много лет. Узнал я, что Белов не только скупал дома, арендовал набережную, но и принимал заказы на строительство весьма солидных зданий. Так, при непосредственном его участии, в городе было выстроено здание семинарии, больше известное жителям как летное училище, в котором обучался летному мастерству Юрий Гагарин. Белов был и совладельцем одного из кирпичных заводов в городе.

До сих пор стойко держится в народе название бульвара «Беловка». Название «бульвар имени Свердлова», равно как и другие, которые могут быть присвоены этому месту позднее, думаю, в народе не приживутся. Беловка есть Беловка, так же как Дюма есть Дюма!

Некогда на Беловке стоял обелиск в честь освобождения Оренбурга от воинского постоя — весьма обременительного для домовладельцев закона. Сейчас его нет. Не сохранился и рядом стоявший павильон, где продавались прохладительные напитки. Старый спуск, бравший свое начало от снесенных Елизаветинских ворот, превращен в кучи мусора и практически разрушен. От пологого спуска к Уралу, начинавшегося от «Поплавка», следа не осталось. А как благодарны бы были люди пожилого возраста, инвалиды, люди, страдающие одышкой, если б он был восстановлен!

Как хотелось бы мне, коренному оренбуржцу, чтоб Беловка и Зауральная роща возродились бы вновь! Чтоб они снова стали местом массового отдыха горожан! Чтоб, как и в прежние годы, вдоль центральной аллеи, ведущей на Большую поляну, и вокруг нее работали бы передвижные буфеты, стояли бы бочки с квасом и пивом, чтоб все это продавалось по доступным народу ценам. Чтоб там было бы все, но без водки! В те годы продавать ее в роще было не принято! Вы согласны со мной?

В нашей семье, впрочем так же, как и у многих других в те годы, была традиция — летом воскресные дни вместе с друзьями проводить в Зауральной роще. Тогда она была переполнена отдыхающими. Шли большими, дружными компаниями, прихватив с собой съестные припасы. У всех было там свое излюбленное место. «Нашим» был старый, раскидистый клен, росший чуть правее Большой поляны, шагах в сорока от тропинки, ведущей к «дальнему» пляжу. Непременным атрибутом каждой компании был патефон. Музыка раздавалась чуть ли не от каждого куста...

Направляясь в рощу, мы всегда проходили мимо высокого серого обелиска, стоявшего на месте, где сейчас воздвигнут памятник выдающемуся летчику Валерию Павловичу Чкалову. Его имя было известно всему миру! На вершине того обелиска сверкал нетускнеющим желтым цветом большой шар, похожий на пушечное ядро крупного калибра. Однажды я спросил у отца, что это за обелиск и в честь чего он установлен?

— Пойдешь в школу, узнаешь, — ответил отец, что наш город стоит на границе между Европой и Азией. В честь этого и поставлен этот монумент!

Долгие годы я был убежден, что это именно так. Ведь мне сказал это мой отец! Да и от многих других приходилось слышать то же самое. Но как-то разговорился с праправнуком одного потомственного оренбургского казака, который поведал совсем другую историю:

— Наш город начинался как военная крепость, вокруг которой и внутри возводились частные дома. В те годы в Оренбурге, наверное, военных было больше, чем штатских. Царским указом все домовладельцы обязывались пускать «на постой» со столом и конем господ офицеров, прибывших сюда Для прохождения службы. Каждый из вновь прибывших мечтал попасть не просто в хороший дом  —  то само собой разумелось, но чтоб и хозяева были бы хорошими, чтоб...

У домовладельца душа болела совсем за другое — за молодую красавицу жену, за подростка-дочь. Господа офицеры не всегда обращались с ними почтительно и уважительно. Семейные драмы на этой почве были нередки. Да и для семейного бюджета весьма ощутимо было содержать приезжего офицера, да еще его коня, для которого тоже нужен был корм!

Главы семейств старались «не дремать» — как только узнавали они, что постоялец собирался уезжать, тут же затевался «ремонт», дому придавался нежилой вид. От очередного постояльца старались избавиться всеми правдами и неправдами! Поток жалоб военному губернатору и просьб освободить от воинского постоя был большим. Доходил он и до царя! В некоторых случаях военный губернатор такие просьбы удовлетворял со следующей резолюцией: «Учитывая тяжелое положение мещанина П., отменяю постой сроком на два месяца».