— Говори, говори, бай! — охотно приостановился Уйба. — Слова твои дороже табунов…
— Если не табунов, то двух коней они стоят, усмехаясь, отклонил любезность старик, — Ведь ты, говоришь, потерял двух лошадей?
— Двух, бай!
— И приехал сюда, говоришь, чтобы добыть себе, новых?
— Именно так, бай!
— Во всяком случае не вижу я надобности покупать чужих лошадей, пока есть свои…
— Были, бай! — спокойно поправил Уйба.
— Но ведь они не сдохли и ты не снял с них еще шкуры! воскликнул старик. — Ты можешь вернуть их!
— Да! А пока бить ноги вместо лошадиных копыт, — заметил Уйба и приподнял черными пальцами бесполезные покрышки расползавшихся по швам легких сапожек. — Нет, бай, так не годится. Вот если бы ты сказал мне, где они, наши кони, так, верно, были бы слова твои мне дороже табунов и отар!
— Вот это я и собирался тебе сказать, — спокойно отвечал тот. — Я уже узнал тех, о ком ты рассказывал!
— О, ты знаешь их?
Уйба застонал от любопытства. Тит оглянулся па говорившего. Старый киргиз, суровый и строгий, как предзимняя степь, взглянул на молодого казака.
— Послушай и ты, хозяин, — пригласил он его, — дело это, я думаю, будет тебе по душе. Не далее, как неделю назад, двое русских здесь ни ярмарке пробовали продать верховых лошадей, да покупателю дело показалось нечистым, потому что лошади были слишком загнаны, и он стал спрашивать, отведя коней в сторону, нет ли на них тавр или отметин? Таков уж наш обычай, — объяснил он Титу, — иначе кто бы не накупил краденого?
Даже и при всей своей вежливости Уйба не был и силах удержаться от вмешательства в стройную речь киргиза.
— Ну и что? — закричал он. Поймал он воров, этот мудрейший из казаков, — пусть плодится его скот, как мухи на падали? Поймал?
— С двух слов, — ответил киргиз.
— Где же они, бай, где?
Их отпели и станичное управление: они — русские, и мы не хотели судить их по закону Великой Ясы, чтобы не ссориться с русскими начальниками.
— А кони?
Коней водили два дня по ярмарке, да никто не признал их своими. Теперь, бай, посоветовал он, ты пойди с хозяином и станичное управление и погляди, не ваши ли кони стоят в загоне у начальника, где держат всякий бесхозяйственный скот…
Уйба задыхался от волнения и счастья. Он кланялся, прижимал руки к груди и взволнованно оглядывался на хозяина, призывая его делать то же.
Тит поблагодарил старика и спросил о судьбе захватчиков коней.
Киргиз отвечал, как о вещах, не стоящих внимания;
— Сидят в клетке. Говорят: их сейчас же признали по бумагам, как беглых из Оренбурга. Станичные начальники говорили, что эти люди делали сами деньги… — проворчал он и, припоминая, вероятно, рассказ Уйбы, прибавил: — Ты плохих гостей принимал, хозяин! Поблагодари своего бога, что они только увели лошадей. Такие у нас в степи не боятся и убить человека…
Тит смутился. Впервые, хотя и на мгновение только, вспыхнуло в нем подозрение. Оно, как блеск молнии, осветило вдруг все то, что было до сей поры неясно и темно в поведении беловодских гостей. И неприязнь, которою встретил он епископа с прислужником, теперь объяснилась ему… Но все это продолжалось не долее чем вспышка молнии. Он обернулся к Уйбе и сказал:
— Уйба, не про наших коней идет речь!
— Но посмотреть, посмотреть надо, хозяин! — со стоном воскликнул он.
— Да, мы поглядим!
Тит кивнул головою и с недоверчивой усмешкой передал Тане известие. Она, наоборот, приняла его с радостью.
— Слава богу, лошади нашлись! — засмеявшись, закричала она. Уйба, ступай же скорее на ними.
Старый киргиз простер свою вежливость до тою, что вызвался проводить гостей. Он, разумеется был небескорыстен. Его интересовало более собственных дел развитие новости о двух конях, ворах и неожиданно нашедшиеся теперь хозяевах. Новость гуляла по ярмарке все еще без продолжения и конца. Старик мог стать первым вестником ее развязки.
Он вел гостей с охотою и едва удерживался от наслаждения уже теперь, останавливая встречных, сообщать им историю своих спутников. Уйба расталкивал прохожих, улыбался и только иногда с опасливым ожиданием оглядывался на своего молчаливого хозяина.
Тит следовал за ними спокойно, Он с любопытством приглядывался к оживленным, праздничным лицам. Шумное веселье подымалось к вечеру со всех сторон, то тут под плясовые напевы зурны, то там под песни оленгчей, то под звон домбр у балагана, то просто под горластый вой сбывшего удачно стадо киргиза, среди улицы и толпы.
В городе, представлявшем, собственно, захудалую казачью станицу с двумя тысячами жителей, теперь не было и следа деревенского житья.
Песчаные улицы били переполнены людьми, арбами и верблюдами. Мелкая пыль стояла над ними как туман в степи. В узких проходах между крытыми одной сплошь крышею торговыми рядами пришлось пробиваться чуть не силою. Киргизы глотали пыль без всякого выражения неудовольствия Но Тит морщился, чихал и кашлял. Попытки его уговорить проводника свернуть куда-нибудь в сторону оставались бесплодными.
В шуме и толкотне нельзя было ни говорить, ни слушать, ни тем более выбирать дорогу.
Впрочем, станичное, управление как везде, так и здесь помещалось и самом центре города, на базарной площади, позади единственной церковки и напротив мечети. Волей-неволей нужно было пробиваться вперед среди ярмарочной бестолочи. Загон же с бесхозяйным скотом, всегда переполненный во время ярмарок, помещался тут же в огромном дворе правления.
Тит вздохнул с облегчением, узнав, что дальше идти не нужно.
Станичный писарь, усатый малоросс, принимавший просителей, жалобщиков и заявителей всякого рода тут же во дворе, сидя на крылечке, выслушал новоприбывших и согласился, что кони могут оказаться и теми самыми, которых ищут просители. Он не прибавил к тому по ленности ни слова. Несколько минут продолжалось молчание. Писарь глядел мимо, в ворота, настежь распахнутые, где толпился праздный народ, Уйба волновался, киргиз ждал, Тит же, дивясь тому, что не видит ни одного казака нигде, осматривал правленское хозяйство. Оно было не велико, Но под навесами кормилось с полдюжины превосходных лошадок. Возле них хлопотали киргизские бешметы.
Тит не выдержал и, подталкиваемый Урбой, спросил почтительно, что же думает начальник об их деле.
Тот взглянул на докучливого посетителя и посоветовал ему справиться у казака, где те кони, о которых шла речь, и посмотреть их, а не приставать к нему с пустяками.
Тит оглянулся и, не увидевши ничего похожего на казацкую рубаху, спросил, где господни писарь видит казака. Тот выругал бестолкового парня и ткнул толстым пальцем в сторону бешмета, хлопотавшего под навесом.
— Вон казак, дурья твоя голова, — пояснил он. — У нас не Россия, одеваются по степовому!
Тит отправился к казаку в бешмете. Тот заявил, что на тех конях возят воду, и предложил обождать, когда казак с конями вернется.
— А ты думал, даром твоих коней кормить будут? — заметил писарь и ушел.
Просители уселись поодаль на длинную скамью, служившую одновременно и местом ожидания для просителей и привязом для казацких лошадей.
Седой киргиз с коричневым и блестящим, как прокопченная рыба, лицом, сидевший тут, немедленно вступил в разговор с новыми людьми. Он расспросил их, зачем они пришли к начальнику, и затем стал рассказывать о своих делах. Он оказался таким же джетаком, как Уйба, но занимался он тем, что провожал обозы русских переселенцев из одного конца степи в другой, указывал земли, давал советы и всевозможные справки.
Теперь он вел группу русских крестьян из Кокчетава в Акмолинск, а может быть, и дальше в горы, смотря по тому, как понравится им Приишимье.
— Ждем атамана, — сказал он, кивая на своих молчаливых спутников, тупо прислушивавшихся к киргизской болтовне, — будем просить пособие на переселенцев. Русский царь дает деньги. Почему же их не взять?
Он усмехнулся и, прищурив узкий глаз, долго глядел на Уйбу. Покончив со своими делами, он начал расспрашивать о намерениях Уйбы. В этот момент, как раз в таком же костюме кочевника, как и работавший под навесом, проскакал через ворота казак, держа на поводе четырех лошадей. Двух из них тотчас же признал не только Уйба, но и Тит. Уйба, бросив своего собеседника, с неистовым воплем кинулся к лошадям, и они приостановились, услышав голос. Казак соскочил на землю и с любопытством задержал свой маленький табун.