Однако дальнейшее поведение человечка было уже прямо неестественно. Вместо того, чтобы обсасывать соломинку, он проделывал с ней что-то во рту, отчего на другом конце ее раздувался большой, играющий разными цветами шар. Шар этот иногда отрывался и плавно носился по воздуху, а маленький человечек в это время прыгал по комнате и производил такой шум своими ногами, что я даже подумывала: не улепетнуть ли мне подобру-поздорову? Но я была чересчур любопытна и мне всегда хотелось все досмотреть до конца.

Маленький человечек продолжал приготовлять все новые и новые шары по мере того, как первые, поплавав в воздухе, вдруг мгновенно исчезали с легким треском, едва уловимым моим ухом. Оглянув комнату, я увидела, что точно таким же делом был занят другой человечек поменьше, стоявший немного подальше, а у светлого отверстия сидел вполне взрослый человек, тоже покрытый тряпками. Он шелестел какой-то связкой бумаг. Нужно ли разъяснять теперь, что это была мать, читавшая книгу и посматривавшая, как ее девочки пускали мыльные пузыри. Мыло, лежавшее тут же, я вскоре хорошо изучила, так как как-то на ночной прогулке попробовала его и нашла, к слову сказать, совсем несъедобным. Кусочки того же мыла лежали в воде, которая была налита в знакомые мне предметы — блюдца.

Нужно же было так случиться, что один из больших шаров попал прямо в мой угол, и большая девочка вдруг внезапно увидела меня. Так как, встретив ее изумленный взгляд, я не прочла в нем угрозы, расстояние между нами было почтительное и я была близка от спасительной норки, — то я не двинула ни одним членом, чтобы пуститься наутек. В то время я еще не понимала языка и действий людей, поэтому единственным для меня мерилом опасности были только резкие движения со стороны моих врагов. Раз их не было, то я и оставалась спокойной.

Всматриваясь в меня, девочка издала какие-то тихие звуки, от которых в мою сторону обернулись и два другие существа — маленькое и большое. Но и эти обращенные на меня взгляды не повели ни к каким резким движениям, и я по-прежнему спокойно оглядывала рассматривавших меня издали трех моих, как мне тогда казалось, злейших врагов.

Однако это взаимное разглядывание длилось недолго. Обменявшись несколькими тогда для меня еще непонятными звуками, большой человек и взрослое существо двинулись с места и пошли… в сторону, противоположную мне, а затем и вовсе ушли. Я осталась наедине с одним только малым человечком, который упорно продолжал таращить свои большие глаза. Подергивая усиками носика, я тоже продолжала сохранять свою позицию и даже решилась, присев на задние лапки, приподняться и получше окинуть взором окружавшую меня обстановку, тем более, что это было днем, когда все предметы были для меня, так сказать, не совсем в обычном виде.

Около одного из моих правых усиков у меня зачесалось, и я, на минуту забыв, где я, — принялась слегка умываться. Резкий звук заставил меня насторожиться. В растворившуюся дверь вошли снова те же лица; в руках у них я сразу заметила одно из любимейших моих яств — кусочек пахучего мясца с салом. Конечно, теперь я прекрасно знаю название этого милого блюда: то была сырая ветчина.

Оба существа начали осторожно подступать ко мне, но это было уже слишком, и мое доверие к моим новым знакомым пока не могло сохраняться ближе, как на почтительном расстоянии. Поэтому, само собой разумеется, я, сломя голову, метнулась обратно за угол, из которого могла, однако, наблюдать за тем, что будут делать мои враги. А они совершили, на мой тогдашний взгляд, большое злодеяние — лакомый для меня кусочек был брошен к моему углу. Ветчина шлепнулась почти рядом с тем местом, где я только что умывалась. Удар ее о пол заставил меня вздрогнуть и броситься в свой спасительный ход. В моей голове тотчас же создалось объяснение всего происшедшего. Очевидно, люди умыслили против меня самое ужасное: порешили уничтожить меня коварным отравлением. Но они имели перед собой не обыкновенную, хотя и молодую крысу, а существо, прекрасно изучившее такие их коварные подходы. Смею вас уверить, что ветчина могла высохнуть или заплесневеть в моем углу: я не потрудилась бы даже ее обнюхать, а тем более пробовать даже ночью, как это так часто и неосторожно проделывали мои неопытные сотоварки. Впрочем, мое презрение к людской уловке не помешало мне вновь высунуть свою мордочку и, из чувства понятного любопытства, посмотреть на слишком раннее торжество моих гонителей. Они, мне думалось, полагали, что первый шаг охоты на меня совершили удачно.

Подозрительный кусочек лежал неподалеку и предательски обдавал меня своим тонким, чудным, и, конечно, ядовитым запахом.

— Ну и пусть он лежит, — думалось мне…

Но событиям этого дня не суждено было ограничиться только этим. Долго просидела я с наполовину высунутой мордочкой, собираясь вылезть побольше, чтобы заняться дальнейшим наблюдением, как один тихий звук сразу остановил мое почти уже созревшее намерение и вызвал во мне совершенно другие мысли. Я услышала чьи-то мягкие, тихие едва-едва уловимые шаги, приближавшиеся к моему углу… Эти шаги не могли принадлежать никому иному, как кому-нибудь из ужасной породы кошек.

Будь я простой крысой, я, во-первых, может быть, и не услышала бы ужасной поступи врага, а, услышав, немедленно улепетнула бы в свое подполье. Но я была, как я не раз упоминала, необыкновенная крыса, обладавшая, кроме всех совершенств этой породы, еще более развитым соображением. Я ясно видела, что щель между печью и стеной была слишком узка даже для молодой кошки, а котенок мне был совершенно не страшен. Это обстоятельство настолько успокоило меня, что я, правда, не выдвигаясь ни на волос дальше, продолжала выглядывать из своего безопасного угла.

Шелест шагов продолжался и приближался… Запах ветчины продолжал медленно носиться в воздухе, раздражая мое обоняние.

Вот был момент двух разнородных ощущений. Вся я была полна внимания, смешанного с легким опасением, нос же против желания наслаждался чудным, понятным только крысе ароматом. Наслаждение и страх одновременно — эти два ощущения, я полагаю, не часто совпадают друг с другом!

Однако я чуяла, что враг был уже очень недалеко, может быть, у самого отравленного куска.

Вдруг у меня мелькнула мысль! Что если кошка, — а это была она, я не сомневалась более, — съест приманку, поставленную для меня? Ведь ее тогда должен ожидать тот конец, который был рассчитан для меня! Ведь одним из моих заклятых врагов будет меньше! Неужели? Возможно ли? И к моим двум ощущениям прибавилось третье: чувство охватившей меня радости пред гибелью врага!

Как хотите, а у нас, у крысиной породы, это чувство не считается нехорошим, и в моей последующей жизни я не раз удивлялась, что люди зачастую ласкали и ухаживали за своими явными врагами. Впоследствии я даже видела такие места, где люди обставляли всякими благополучиями жизнь их кровожаднейших врагов — крупных хищных зверей. Но об этом поговорим в свое время.

Что может сравниться с моей радостью и даже очарованием, когда я услышала явственные звуки чавканья, а нос мой ощутил беспорядочное колебание ветчинного аромата. Кусок, без сомнения, исчезал в зубах одной из наших истребительниц. Вскоре я услышала даже тот едва уловимый звук, который свидетельствует о том, что последний глоток покончил с последними остатками пищи. Я ликовала…

Кошка, очевидно, не знала о моем присутствии так как не осталась сидеть, по обыкновению, в терпеливом ожидании у моего угла, где я сидела, как истукан, а прежней тихой поступью пошла прочь. Жребий брошен и выпал… не мне. Будем ждать последствий!..

Мне так захотелось узнать, кто же был моим заместителем, что я тихо, тихо, стараясь не производить ни малейшего шороха, прокралась к просвету щели, чтобы хоть мельком взглянуть на кошку. Это мне удалось, и представьте уже мой восторг, когда я увидела на высоком предмете только что вскочившую серую кошку с ломаным хвостом…