Да, подумайте, чего это стоит! Ведь нужно опять ходы грызть, мочалу да стружки таскать, провиант запасать, обживаться, прилаживаться! Вот к чему приводит неразумие молодости. Впрочем, крыс-родителей не похвалишь: детей-то уму-разуму поучить не догадываются. Ну да, в нашем подполье такой случай был только раз, а после него как-то и сама молодежь перестала обращать внимание на белые шарики да катышки.
Так-то среди приволья и опасностей и росли все мы, молодые крысы, а среди них и я. И все мы, хоть не думали, да чуяли — проживем до старости в своем подполье, а придет время умирать, заберемся куда-нибудь подальше от подполья по-соседству, да и окончим свою жизнь, забившись в какую-нибудь трущобу, вроде валежника. О насильственной смерти никто из нас не помышлял. Да, впрочем, правду говоря, ни о какой смерти мы не думали, а жили себе да жили, а гибли больше в когтях у кошек, у совы-птицы, если кто в ночное время по двору перебегал, наконец, в ловушках, а то и в крынке молока, захлебнувшись. Естественной смертью умирали, вероятно, очень мало, да и умирали ли?
На мою же долю выпало нечто иное и такое иное, что теперь я на старости и дряхлости лет не могу не вспомнить всего, что со мной случилось, потому что то, что я пережила, вероятно, не переживала, да вряд ли и переживет какая-либо другая крыса. Много перевидела я на своем веку, многому поучилась, многое узнала и теперь с особенной любовью обращаю свое одряхлевшее внимание на мою жизнь после оставления мной моей родины — теплого, уютного, сытного угла в подполье, который я покинула без грусти и за которым для меня началась новая чудная пора приключений.
II
Материнство страшной кошки. — Моя любознательность. — Прерванный поединок. — Погоня. — Я спасена! — Чудный уголок. — Изгнанные законные владельцы
Страшная с ломаным хвостом кошка обзавелась новым потомством. Об этом мы скоро все узнали по дружному писку за стеной нескольких созданий, которые со временем должны были вырасти и превратиться в наших заклятых врагов. У крыс нашего подполья, конечно, не было никаких совещаний, но все словно уговорились быть вдвое осторожнее, и посещения кладовой совершались уже не так ретиво.
К этому времени я выросла вполне и приняла вид красивой большой крысы прекрасного темно-бурого цвета. Хвост мой был идеалом крысиной красоты и, конечно, не был еще так ужасно обезображен ссадинами, царапинами, как у пожилых крыс. Волосы покрывали его ровно и не торчали так, как теперь, когда я пришла в почтенный возраст. Я была очень развитая крыса и свой крысиный ум считала для себя особым приятным украшением жизни. Не только все крысиные уловки мне были знакомы до тонкости так, что я могла поспорить в этом отношении со всеми стариками нашей колонии, но мой разум далеко перешел границы крысиной учености. Я заметила в себе замечательную особенность — я научилась мыслить и рассуждать совсем не по-крысиному. Всякое событие вызывало меня на размышления, во все я всматривалась, все изучала и многое уясняла из того, что — как я хорошо видела — было совершенно непонятно другим крысам не только из соседних семейств, но даже из моей собственной родни. Мне было даже досадно, что никто не мог разделить со мной моих мыслей, предположений и сомнений. Впрочем, эта досада сидела во мне и ничем особенным в поведении моем в глазах других крыс не обнаруживалась. Если бы мои товарки могли думать и понимать больше, чем им положено природой, то они просто сочли бы меня более смелой, даже безрассудной крысой. Это им показалось бы главным образом потому, что я, видимо, презирала всякую опасность со стороны наших многочисленных врагов и расхаживала всюду по нашим владениям так же спокойно, как будто жизнь текла среди одних только благополучий.
А между тем дело было очень просто. Я мало-помалу развила в себе такую способность вдумываться в обстоятельства и вместе с тем находчивость, что в своих прогулках по нашим владениям принимала самые тонкие предосторожности. Я почти наперечет знала все западни кладовой, хорошо изучила двуногих и четвероногих врагов и даже всякую новую опасность умела почти угадывать и, угадав, избегать самым ловким способом. Согласитесь, что при таких удивительных способностях я могла быть совершенно спокойной за свое благополучие и совсем не портить моего всегда очень хорошего настроения духа.
К тому же я была всегда сыта, ела то, что считала особенно приятным для своего желудка, держала в полной чистоте свое тело, что, впрочем, у крыс положительная редкость, тщательно следила за размерами и остротой моих крепких резцов, которые кормили и защищали меня. Да… и защищали, так как я не только умела отражать всякие нападения своих иногда задорных товарок, но даже повоевала раза три и весьма успешно с молодыми кошками, разумеется теми, в которых сразу видела неопытных врагов. Я была слишком благоразумна, чтоб пробовать единоборство с завзятыми крысоловами-кошками, а кошку с надломленным хвостом и прямо избегала, хорошо зная, что с ней мне несдобровать.
Жила я одиноко, хотя вблизи своего старого гнездовья, в углу подполья, между двумя как-то попавшими сюда кирпичами. В глубине этого угла я выгрызла себе нечто вроде логова и сладко дремала после прогулок на мягкой подстилке из нагрызенных мной щепочек. Из этого логова я частенько уходила на прогулки, или ради разведок, или ради добычи провианта, или, наконец, просто из зародившейся во мне страсти к странствованиям.
Итак, было время материнства нашей истребительницы — покалеченной кошки. Я очень хорошо знала, как никто из моих товарок, где устроилась со всем семейством эта ужасная тварь. Я даже по писку ее детворы знала, что детей у нее было не менее пяти штук, и даже пыталась сделать некоторого рода выводы о степени голода и раздражительности их матери, нуждавшейся в постоянном подкреплении сил после каждой кормежки своих котят, но это, признаться, мне совершенно не удавалось, и я бросила заниматься столь бесцельным занятием. Я удовольствовалась тем, что, забравшись раз в помещенье, где слышался противный писк котят (разумеется, я сделала это в отсутствие их матери), точно определила, что местом ее гнезда был большой ящик, наполненный соломой. Теперь я догадываюсь, что родиной котят был чулан с бутылками, в которых, вероятно, хранились различные жидкости: вино, уксус, масло и пр. Свой осмотр я постаралась сделать возможно поспешнее, но все же обстоятельно. Нам, крысам, это, впрочем, не в диковину, так как мы вообще отличаемся уменьем сразу распознавать обстановку и места, где имеются укромные спасательные уголки. Помню, между прочим, в этом чулане имелась большая трещина в досках, которая вела, очевидно, под пол и, следовательно, была хорошим убежищем для крысы в случае опасности.
Сделав подобные сему наблюдения, я была покойна за себя даже и тогда, когда по писку котят догадывалась, что мать пришла их кормить.
В такое время я спокойно хозяйничала на верхней полке кладовой, лакомясь прекрасным мясом (вероятно, окороком ветчины). Я ловко спускалась на него по веревке, на которой оно было подвешено снизу к полке. Прислушиваясь к малейшему изменению писка кошачьего семейства, я все время была настороже, готовая во всякую минуту выполнить намеченный план на случай спасения, т. е. скакнуть с мяса на нижнюю полку, по стенке добежать до угла, по свесившейся рогоже от мешка с каким-то железом — на кадку с маслом, с кадки — на скамью, со скамьи — в угол, где уже имелось хорошее отверстие, заткнутое когда-то тряпкой, но потом вновь раскрытое нашими общими силами.