Откровенно говоря, я это все мало поняла, хотя очень хотела понять. Например, выходило, по одному, что были когда-то всякие коровы и рогатые и безрогие, а теперь остались только рогатые, а безрогие погибли. По другому, было не так: коровам надобно было защищаться чем-нибудь. Вот им судьба и послала помощь: у них понемногу завелись, выросли крепкие и грозные рога. Право, и одно как будто верно, и другое. Разобраться в этом и не крысе, я думаю, трудно. Во всяком случае, после этого разговора я начала еще больше всматриваться в живой мир, пытаясь разрешить — какие признаки особенно полезны и как можно было бы объяснить их появление.

Палатку у самого водопоя так и не раскинули. Я убедилась, что это было, действительно, очень, мудро: по вечеру и утром к водопою пробирались всевозможные животные. Пробирались тихо, крадучись, ко всему присматриваясь, все примечая. Не примечали они только притаившегося и неподвижно сидевшего охотника, Николая Сергеевича, спрятавшегося возле прибрежного куста с меткой двустволкой, — я и это слово узнала — да еще меня, крысы, которая зорко всматривалась во все окружающее, когда чуяла поживу своему уму. А здесь было так много ему пищи!

Утро и вечер были временем, когда обыкновенно бодрствовал у источника Николай Сергеевич; его друг и Джума в это время спали или отдыхали. Зато часто ночью, когда становилось очень темно, Константин Егорович опять зажигал свой фонарь и на разостланной скатерке ловил самых разнообразных насекомых.

Пять дней, прожитых у источника, прошли не даром для моих хозяев. Николай Сергеевич умудрился даже подкрасться и убить осторожного горного барана, тихо спускавшегося по скалам к источнику.

Шмель

Муха, подражающая ему

Бабочка Калима, подражающая сухому листу

Паук, цветом и видом сливающийся с одуванчиком

Бабочка, подражающая

И радовался же он!

Меня интересовало не столько разнообразие живых существ, добытых моими приятелями, сколько то, что говорилось по поводу той или другой добычи, того или другого случая. А говорилось всегда много и много поучительного. Однако новых хитростей природы я не усматривала, зато все прежде слышанное и понятое мной подтверждалось чуть не ежедневно.

Даже насекомые Константина Егоровича и те служили доказательством, действительно, поразительной приспособляемости и подражательности.

Сколько раз Константин Егорович, показывая свою добычу приятелю, обращал свое внимание на то, что насекомые песчаные были большею частью желтого цвета, жившие на коре деревьев — бурого, в зелени травы и листьев — зеленые. Были даже такие, которые, будучи безвредными, видом походили на ядовитых или жалящих. И все это как бы для того, чтобы защищаться от врагов или подбираться к своей добыче. Оказывается, что природа и об этих малых творениях позаботилась. Удивительно!.. Позднее мне привелось увидеть рисунки некоторых подражателей.

Но всему бывает конец. Тронулись и мы обратно: приятели, обогащенные добычей, я — знаниями. Снова, только в обратном порядке, прошел перед моими глазами весь пройденный до города путь. С какой гордостью смотрела я с высоты моего седла на уже знакомые мне картины горных ущелий, на узкую тропинку и на встречных, иногда уже известных мне, шмыгающих, ползающих и порхающих животных! С легким трепетом проехала я и мимо злополучного куста, около которого Джума одержал победу над змеей, но, разумеется, это место уже не грозило более опасностью.

По обычаю, оба хозяина мои то отдалялись, то вновь подходили к своему маленькому каравану, частенько при этом заговаривая со мной.

— Ну, любезный Узбоич, — говорил иногда Николай Сергеевич — а, ведь, хороша прогулка? Жаль, что вы безголосое созданье, а то, надеюсь, не отказались бы подтвердить это.

Николай Сергеевич был близок к истине, словно разгадывая меня. Константин Егорович говорил мне совсем другое:

— Что, Хруп, надоело, братец, с нами шляться-то, да на привязи сидеть? А?

Он был прав только в последнем: быть прикованным — дело пренеприятное! Мой третий и более постоянный спутник, Джума, лепетал мне что-то по-своему, когда был наедине, а при хозяевах обыкновенно твердил одно и то же.

— О, Узбой! Якши Узбой! Умна была: голова вертел, кругом смотрел, смирна сидел. Умна крыса. Якши Узбой! Чох якши!

Все эти речи были мне приятны и на все я отвечала ласковыми взглядами, а, когда можно и нужно было, то и легонькими укусами в протянутые пальцы.

В городе началась разборка привезенного и меня вновь водворили на старое место.

XXV

Вдоль Аму-Дарьи. — Туземцы. — Лошади и верблюды. — Хлопотливые жуки. — Ум и инстинкт. — Нежданная свобода! — Безрассудное бегство. — В неведомый путь!

Хорошо только то, что ново, и я балованная уже приключениями, скучала все эти дни, хотя была почти все время в обществе своих друзей. Правда, они мало на меня обращали внимания и были поглощены разборкой привезенного.

Вскоре я услышала о новой поездке и вновь заволновалась от мысли, что меня могут оставить.

Этого, однако, не случилось, и через несколько дней я среди прочего «багажа» была отправлена с Джумой на вокзал железной дороги. Мы отправлялись на реку Аму-Дарью.

На пути к вокзалу и на самом вокзале я была предметом общего удивления. Джума очень гордился мной и, отцепляя мою цепь от ящика, часто водил меня, как собачку, по платформе.

Это было не безопасно, так как раз мне пришлось стремглав броситься в какие-то тюки, спасаясь от кинувшейся за мной собаки. Джума даже выронил от неожиданности цепочку. Отогнав собаку, он развалил тюки, извлек меня и взял для безопасности на руки, что привело всю глазевшую на нас публику в неистовый восторг. Смотревшие, между прочим, два туземных мальчика, одетые в халаты, не выдержали и захлопали себя по бедрам, прикрикивая:

— Ай байяй, ай байяй![21]

Наконец, приехали оба приятеля, и я снова очутилась в вагоне железной дороги.

Вновь трескотня и стук дороги, снова мельканье окрестностей в окне и остановка у станций. Впрочем, виды были не однообразные. Желтая пустыня с горами на горизонте сменялась у некоторых станций местностью, покрытой довольно густой растительностью. Мелькали селения людей с домами, похожими на хижину моего туземца; иногда встречались какие-то развалины, когда-то, должно быть, тоже бывшие жильем людей. Теперь они были пусты, и мой зоркий глаз усматривал, когда мы проезжали близко, только желтоватых сов, сидевших, словно сторожа, в трещинах разваливавшихся стен.

А поезд все мчался и мчался, громыхая по рельсам. Хотя мы и проезжали большие селения, но приятели решили ехать до реки Аму-Дарьи, не останавливаясь на пути.

Вот и ожидаемая река Аму. Это была широкая река, но море, на котором я столько претерпела, было неизмеримо обширнее, и я не удивилась величине реки. Все же я была поражена присутствием такой большой реки после необозримых пустынных мест, которыми мы проезжали и которые были так скудны водой. Впрочем, мои мысли очень скоро были отвлечены от подобных размышлений, так как весь наш караван начал выбираться из вагона. Как всегда в этих случаях, на меня мало обращали внимания, и я должна была даже заботиться, как бы меня не зашибли или чтобы меня не сцапала какая-нибудь шальная собака. Уверяю вас, что пренеприятная эта вещь: быть на привязи да еще к какому-то ящику…