А теперь… я была, очевидно, в когтях у хищника, имени которого не знала, видеть которого не могла! Впрочем, это было скорее что-то вроде моего старого приятеля, попки Ворчуна, судя по ощущению кривых, острых когтей. Как погибающий за соломинку, я ухватилась за мысль, что схвачена по недоразумению.
Но скоро сомнения в моей близкой смерти в когтях у пернатого хищника исчезли, и мне оставалось только покориться своей ужасной участи. Сова — я, наконец, догадалась, кто был этот ночной разбойник, — донесла меня до большого сука высокого дерева и, усевшись поудобнее, собралась рвануть меня первой хваткой своего кривого клюва. Широкие, словно отороченные бахромой глаза, зверски блеснули передо мной жадным, голодным взором…
— Покушаем всласть! — перевела я этот взгляд силой своего искусства читать мысли, но — это была лебединая песнь умирающего. Через минуту, нет, даже секунду, я — труп, в котором никто и никогда не найдет и признака высокой крысиной образованности…
Но случилось нечто иное — второе чудо в эту чудную ночь!
Глаза хищника вдруг потухли, когти его разжались, и тело мое, более ничем не удерживаемое, беспомощно поскакало с ветки на ветку, падая с верхушки высокого дерева.
По белому ковру цветов скользнула широкая тень…
Наверху же происходило что-то непонятное и разгаданное мной только впоследствии по тем признакам, которые запечатлелись в моей памяти. Оттуда посыпались обломки сучьев, и тихо и плавно полетели перья птицы. Кто-то глухо визжал:
— Готово!
А через несколько секунд, когда я, чуть живая и еле дыша, оправлялась от падения, мои усталые глаза заметили длинную фигуру какого-то зверя, волочившего моего мучителя, бывшего уже трупом.
Первая ночь свободы и столько невзгод! Не прошло нескольких часов, а я, полуголодная, полуистерзанная, лежала уже под раскидистыми ветвями огромного дерева, думая, что мне никогда не суждено будет выбраться из этого леса, кишащего тайными врагами и полного неожиданных опасностей. Однако попытка моя стать прочнее на ноги оказалась вполне успешной, и я, несмотря на ноющую боль, постаралась, сколько можно, повернуть шею, чтобы зализать мои раны. Хрупу, когда-то мыслителю, приходилось превращаться в Хрупа-врача. Зализав кое-как ранки, ворочая при этом головой то в одну сторону, то в другую, я поплелась по случайной тропинке леса, куда глядели мои глаза, пугаясь малейшего шороха.
Скоро до моего слуха донеслось слабое журчанье, но это не было голосом животного, и я безбоязненно продолжала путь. Дорогу мне пересекал маленький лесной ручеек, и я жадно напилась в нем студеной воды. Сама не знаю почему, но я решила перебраться на ту сторону и вступила в воду. В одном месте глубина ручья была значительной, и я сделала два, три плавательных взмаха, прежде чем мои ноги опять достали дна. Я выкупалась случайно, но купанье освежило мое горевшее тело и в него вновь начала проникать бодрость.
Продолжая путь по тропинке, я питала тайную надежду встретить что-нибудь, похожее на человеческое жилье, где я знала бы, как распорядиться. Но его, увы, я не встретила, и только лес да ночь были около и надо мной.
Вновь что-то зашуршало в стороне от тропинки; я прижалась к земле и подлезла под какой-то лист. На дорожке появилось знакомое мне животное. Это был один из тех ежей, которых часто приносил в кабинет наш хозяин.
— Тут кто-то шляется! — заговорил вдруг еж на своем немом языке, когда я неловко хрустнула сучком.
— Но не советую приближаться: я при оружии. Паф, паф! — продолжал он, наморщивая кожу с затылка на лоб и вздрагивая всей своей иглистой кожей.
— Неужели ложная тревога? Я стала ужасно нервной за последнее время. Пугаюсь от всякого пустяка. Впрочем, лучше лишний раз зря испугаться, чем погибнуть от неосторожности…
— Эге, нет постой, брат! — обратился еж вдруг в сторону. — Стой, стой: не уйдешь!
И он ловко выловил заснувшего на стебельке огромного кузнечика, собиравшегося скакнуть подальше в траву.
При этом, разбежавшись, еж налетел на меня и моментально, вздрогнув, свернулся в клубок. Пойманный кузнечик ушел куда-то внутрь этого иглистого шара.
Я не на шутку перепугалась. Хозяин моих девочек часто говорил, что ежи ярые истребители мышей и не боятся померяться силой с крысой, хотя главная их пища — насекомые и всякая мелочь вроде улиток, лягушек и пр. Не боятся они даже и ядовитых змей, о которых в то время я, впрочем, имела еще очень смутное понятие.
Только что пораненная хищной птицей и полуголодная, я вовсе не могла рассчитывать на благополучный исход борьбы с таким смелым и более крупным зверем, и для меня было большое счастье, что еж при встрече со мной предпочел «лишний раз испугаться зря», как он выразился. Не раздумывая, я пустилась дальше по дорожке, предоставляя ежу угадывать, какой зверь сыграл с ним маленькую шутку.
Однако ночь была необыкновенно длинной. В лесу она мне больше не казалась покровительницей крыс, и я недоумевала, как это перебирались через леса крысы-завоевательницы, распространясь по всему свету.
Бродить по лесу ночью далее я не решилась и, найдя какое-то дупло, решила переночевать в нем до свету, когда ходить по лесу, быть может, будет безопаснее. Но мое водворение в дупле тоже не обошлось без тревоги: наверху в той же дыре кто-то все возился и на меня летели какие-то сучья и труха. Кто это был, — я и теперь не знаю. Истомленная событиями, я заснула тревожным сном, каким никогда не спала в дни своей неволи.
— Покойной ночи, Хруп! Надеюсь, завтра мы будем свежи и здоровы! — чудился мне голос моего доброго хозяина, прощавшегося так со мной в дни моей хворости.
Где-то вы мои славные друзья, милый человек и твои славные девочки, Вера и Нюта? Покойной вам ночи, от бедного, покинувшего вас и пока еще несчастного Хрупа…
X
В поисках пищи. — Сороки и лиса. — В гостях у врага. — Дальнейшие поиски. — Колеи. — Приятная встреча. — Неожиданный друг. — У тихой пристани
Как-никак, а приходилось где-нибудь да раздобывать себе кусок чего-либо питательного. Разумеется, о поджаренной ветчине и думать было нечего, ну да, ведь, не одна же ветчина служит прочным средством к поддержанию крысиного рода!
— Вперед, Хруп! Учись презирать невзгоды.
Ничто так благотворно не действует на бодрость духа, как ясный, улыбающийся день. В этом мне пришлось-таки не раз убеждаться, хотя по природе своей я и не принадлежала к чисто дневным существам.
Когда я, умывшись и почистившись, вылезла из дупла, солнце уже вышло из-за высоких деревьев и освещало веселым теплым светом прогалину, на краю которой стояло приютившее меня дуплистое дерево. Небо было синее, вершины и ветви деревьев и трава полянки, мелькавшей сквозь листву, были свежего зеленого цвета. По зелени полянки кое-где пестрели распустившиеся цветы. Мне бросилось, между прочим, в глаза, что желтых цветов было разбросано больше всего.
Временем моего бегства была весна, — веселая, разодетая весна, самая дорогая пора для многих и даже почти для всех животных, как я узнала впоследствии!
Раны мои немного ныли, но, очевидно, купанье и предутренний холодок оказали на них благотворное действие. Я только изредка подлизывала то одну, то другую из них.