И вдруг я все понимаю. Каждый из них хочет поговорить со мной наедине, и потому никто не уходит. Мне становится не по себе, но я не уйду ни за что. Пусть выпутываются как хотят. Сегодня мой день. Праздник не получился, но это мой день.

— Ничего не понимаю! — говорит Справедливая девочка. — Да что Соловьева, особенная какая-нибудь? Исключение, что ли?

— Да, исключение, — говорит Ефросинья. — Как все дети... В школе только правила поведения одинаковые для всех... Но каждый ученик — исключение... Понимаете? Каждый ученик!.. Если вы этого не понимаете, вы не педагог...

И Ефросинья идет прочь. Один человек выбыл из футбольной команды. Единственный, с кем мне хотелось бы теперь остаться. Я слышу, как она говорит Медведеву: «Зайди ко мне потом» — и потом по коридору каблуками — топ-топ — как в песенке... Справедливая девочка подходит к Медведеву. Я сижу тихо, как мышь.

И тут она спрашивает его, зачем он пришел сюда, ведь они же сговорились встретиться у автоматной будки, а на это он почему-то отвечает, что она хорошая спортсменка, а Галка, то есть я, хороший человек и потому не боится быть самим собой, и что Ефросинья это любит, а «ты не любишь», и что поэтому «Ефросинья педагог, а ты пока еще нет...»

— Оставь... — устало говорит Зоя Николаевна. — Я сама этого не хотела, Так вышло... Это педагогика. Ты в ней ничего не смыслишь.

— Ты действительно не хотела?

— Да.

И вдруг Медведев окликает меня. Я вздрагиваю.

— Галка!..— громко говорит он.

Притворяться бесполезно. Я поднимаю голову и гляжу на них.

— Галка... Зоя Николаевна говорит, что она не хотела всего этого...

— Спасибо... — говорю я, глядя на него в упор.

Он тоже глядит на меня в упор.

— Знаешь, я, пожалуй, пойду, — говорит он Зое Николаевне.

— Куда? — спрашивает она.

— По своим делам.

— Я тоже ухожу, — говорит она.

Но раньше их выбегаю из класса я.

А последний раз было так. Вдруг приходит телеграмма, что он приезжает, а на дворе весна. У меня сердце упало. Мама, конечно, подумала, что он приедет на новоселье — мы получили квартиру в новом доме. Но я сразу поняла: причина не в этом. Справедливая девочка с четвертой парты — вот причина. Весна. Неужели он не видит, какая она, эта Зоя, «справедливая девочка»? Я иногда даже думала, что это недоразумение. Знаете, как в оперетте героиня думает, что герой любит другую, а все зрители знают, что героиня дура и так далее. Но врать не стоит. Никакого недоразумения тут нет, просто он слепец, и там, где была Девочка с четвертой парты, давно уже никакой справедливости нет, и никакого дома у них не может быть, потому что в ней что-то когда-то взорвалось, и теперь она пустая и деревянная. Она ушла из нашей школы, Ефросинья оказалась права, педагога из нее не вышло, и что она делает сейчас, я не знаю, но что-то делает, и я не верю, что она делает хорошее. А он верит.

И вот я стою во дворе дома новостройки, а во дворе скамейка, а во дворе будка телефона-автомата, а во дворе силуэты тополей и синий свет луны.

— Это справочная? — говорю я в трубку. — Скажите... рейс 117... Да, из Омска... Давно прилетел? А как давно?.. Это точно, что прилетел? Послушайте...

Но справочная кладет трубку — раз-два и нет разговора. И все становится ясно, как белый день, хотя на дворе темная ночь. Самолет прилетел вовремя, а Медведев не явился, и я жду его уже второй час. Вот так. Все как в страшном сне.

И тут, как во сне, во двор входит Ефросинья. Но это, конечно, не сон, просто она теперь живет в соседнем корпусе и, наверно, видела из окна, как я торчу у телефонной будки. Вообще мне кажется, что меня понемножку берут в окружение, и кольцо сжимается. Я слышала обрывок разговора мамы и Ефросиньи: «Что-то с ней творится», — сказала мама, и они заговорили о погоде, когда я вошла в комнату. Из чего следует, что разговор касался меня.

— Пуху-то, пуху в этом году, — говорит Ефросинья, ловит пушинку и садится на скамью возле меня. — Когда тополиный пух летит, кажется, что сама летаешь.

Потом она прислушивается.

— Электричка пошла, — говорит она. — Галя, тебе домой не пора?

— Ефросинья Михайловна, — говорю я. — Когда моя мама у вас была вожатой... она красивая была?

— Не хуже тебя... — отвечает Ефросинья. — Вообще ее класс был трудный. Володя Медведев особенно зарывался... Он влюбился в Зою Надеждину... Зоя тогда была совсем другая.

Потом мы молчим, а потом я спрашиваю:

— Ефросинья Михайловна... А зачем вообще нужна любовь?

Она секунду молчит, потом отвечает:

— Если поверишь, что нужен одному, — поверишь, что нужен всем.

— Ефросинья Михайловна, почему это так?.. — спрашиваю я. — Человек кричит, а его не слышно?

На это она ничего не отвечает.

— Ефросинья Михайловна... — говорю я. — Представьте себе — один человек полюбил другого... Глубоко и страстно... А второй уехал на год в далекий город... А у первого был секрет — он часы переставил вперед на два часа... чтобы жить в одном времени со вторым...

Я начинаю задыхаться, как будто нырнула глубоко и никак не могу выплыть наверх.

— ...И вдруг первый узнает... что тот, второй... хочет жениться на ком-то... Как должен поступить первый?

Ефросинья думает, потом отвечает недовольно:

— Первый, второй, третий... Как на параде. А кто этот второй?.. Ладно, не спрашиваю... Рецептов тут нет... Дело решают взгляды на жизнь... Взгляды на жизнь этого, первого.

— Взгляды! — говорю я. — Любят не за взгляды!

— Ты знаешь... в конечном счете любят все-таки за взгляды. Взгляды — это не только речи, которые ты произносишь. Этому можно научиться. Взгляды — это вся ты, вся твоя повадка, способ общения с людьми... жадный ты или готов поделиться, терпимый ты или фанатик с белыми глазами. Чего ты больше боишься — что тебе будет плохо или твоему другу?..

Сидим на скамеечке, пух летит. А мы сидим и думаем.

— Ему не может быть хорошо, — говорю я упрямо, — ...если мне плохо.

— Ты уверена в этом?

— Уверена...

— Хорошо... — устало говорит она. — Тогда скажи ему об этом.

— Скажу...

Ефросинья Михайловна тяжело поднимается со скамьи, опираясь руками о колени, и идет прочь. А я кидаюсь к телефонной будке.

— Справочная... Рейс 117 из Омска...

Но тут во двор входит компания ребят, и среди них Генка и Задорожный.

— Дурачок ты, понял? — говорит Генка Задорожному. — С женщинами надо решительно... Хочешь покажу?

— Почему это ты... лучше уж я... — отвечает Задорожный.

Я выхожу из будки. Компания хохочет.

— Галка... — говорит Задорожный. — Мне всегда хотелось тебя поцеловать.

— Отстань, — говорю я.

— Я хочу тебя поцеловать.

— Я вот тебя сейчас по морде тресну.

— Наплевать, — говорит Задорожный.

Он подходит ко мне, я даю ему оплеуху.

— Правда, треснула, — удивляется он.

Компания хохочет.

— Ни одного поцелуя без любви... — язвительно говорит Генка.

— Между прочим, да, — отвечаю я.

— Тихо... Идет кто-то...

И вся компания исчезает.

А я сажусь на скамейку. Не приехал. Вот так. Или, еще хуже, приехал, а к нам не зашел. Не пришел. Отправился прямо к своей замечательной Зое Николаевне... А ведь, в сущности, она ведьма, отрицательный персонаж... Ах, Медведев, Медведев, сказочник... В сущности, я вас тоже выдумала... Не пришел... «Шоколадка, не торопись!»

— Генка! — кричу я в темноту.

— Чего тебе? — отвечает Генка, выходя из темноты.

— Поди сюда.

— Зачем?

— Поцелуй меня.

— Что?..

Он поцеловал меня. Я его оттолкнула.

— Противно, — говорю я. — Хочешь я буду теперь с тобой дружить?

— Почему ты решила со мной дружить? Тебе же противно...

— Потому что ты хуже всех... Хватит сказочек. Да здравствует реальная жизнь... Генка, что там горит?

— Горит?.. Это ребята тополиный пух подожгли.

Слышен топот, милицейский свисток. И вдруг я что-то начинаю понимать.