— Эй, Катушка, слышь? Сколько у нас заповедей в исламе?

— Побойся бога, грешник, гляди, ума лишишься!

— Это почему?

— Он еще спрашивает почему!.. Да разве в отхожем месте о таких делах думают?

— А что поделаешь, коли такие мысли здесь только и приходят? Ну так сколько же столпов веры в исламе?

— Пять.

— Какие?

— Молитва, пост, хадж, зекят и провозглашение шахады: «Нет, бога, кроме аллаха, и Мухаммед пророк его»[82].

— Молитва, пост, хадж и зекят — это все по карману только богатому, — сказал Неджип. — Бедняку и времени для этого нет. Нам остается пятая — признание аллаха богом, а Мухаммеда пророком. С шахадой на устах мы прямо в рай и отправимся.

Джамал Шпулька захохотал и закричал:

— Послушайте! Тощий Неджип великое открытие сделал!

— Азгын-ага опять дрыхнет?.. — спросил Бекир Камбала.

Черкес Нури подошел к будке сторожа и заглянул в оконце.

— Храпит, — сообщил он товарищам.

Достав пачку «Кёйлю», Бекир вытащил сигарету, сунул ее в рот, потом, прислонившись к стене, опустился на бетонный пол, скрестил ноги и приказал Джамалу Шпульке:

— Дай прикурить!

— Брось, шакал! — ощетинился Джамал. — Объявился начальник, чтобы ему еще огонь подносили. Ты кто такой?

— Я-то? Я был околоточным, окончил курсы, получил строгое воспитание от старших!..

Уборная загудела от хохота.

— Давай дальше, браток! — кричали товарищи.

— Служба — это что? Это тебе не орехи грызть, не хлеб с сыром трескать, — продолжал Бекир Камбала. — Во время службы у тебя не должно быть желания справлять нужду, ты не должен думать об опасности, какой бы она ни была… Стоп! Нука, братцы, возьмите по камню в руку…

— Зачем?

— Помянем имя Муртазы!..

— Эх, мать честная, как раз время! — воскликнул Джамал Шпулька. — Эй, переселенец, где ты?

— Эй-эй-эй! Хо-хо-хо! Явись к нам, мы ждем!

— Тише, братцы! Еще Азгын проснется.

— Ну да, проснется. Храпит за милую душу. Из пушки не разбудишь.

— Врешь!

— Честное слово. Наверное, уже второй сон видит…

— Стало быть, сегодня будет интересное кино…

— Этот тип вчера такое устроил, что у бедняги Ферхада жалованье за четыре дня срезали.

— Иди ты!

— Ей-богу! А у Ферхада пятеро малых детей.

— А что случилось?

— Да бедняга пошел по нужде, а этот тип возьми да появись как раз, когда его не было в проходной. Ну и прямиком к техническому директору, а тот и срезал…

— Ты от кого слышал?

— От Нуха.

— Если Нух сказал, значит, точно… Нух тоже теперь покоя не знает… Хоть и пытается ладить с Муртазой, но у самого на сердце кошки скребут…

— Это точно, теперь этого типа все побаиваются.

— Будешь тут бояться…

— Я рассказывал начальнику ткацкого цеха о выходках Муртазы, тот все смеялся…

Кто-то заметил, что ткач Рыжий Ибрагим сунулся в будку дежурного сторожа.

— Мы тут, черт подери, треплемся, а Рыжий пошел будить Азгына.

Все повернулись к будке.

— Эй, Рыжий, слышь, Рыжий! — закричал Бекир Камбала.

Ибрагим оставил Азгына в покое и подошел к товарищам.

— Чего орете?

— Зачем будишь человека, не даешь ему поспать?

— А почему бы и не разбудить?

— Зачем будить? Сейчас явится переселенец, поднимет шум. Азгын в ответе не останется. Сцепятся они — будет настоящее кино…

— Вы ничего не соображаете. Слышали, что было с беднягой Ферхадом? Жалованье за четыре дня удержали. То же будет и с Азгыном. Технический директор только и ждет, чтобы ему капнули на кого-нибудь.

Как раз в этот момент из-за угла нижнего склада с хлопком показался Муртаза. Но там было темно да и далеко от уборной, поэтому никто не обратил на него внимания. Муртаза, завидев яркий свет в уборной, прибавил шагу. Когда он был уже совсем близко, его заметил Бекир Камбала.

— Ну вот, пожаловал собственной персоной! Братцы, что бы он ни говорил, молчим, не обращаем внимания. Будто и не слышим.

Проходя мимо будки старика Азгына, Муртаза заглянул в оконце, увидел спящего сторожа и мигом забыл о тех, что болтали, собравшись в уборной.

— Так-так! — произнес он угрожающе и принялся пинать будку ногами.

— Господи помилуй! Спаси аллах! — завопил Азгын, когда голова его стала ударяться о стенки будки, ходившей ходуном.

Старик выскочил из будки и столкнулся с Муртазой. Из уборной высыпали рабочие.

— Срам! Позор! — орал Муртаза. — Сторож в уборной — это уже начальник. Какой пример подаешь? Постыдился бы своих седин, храпишь на службе!..

Старик Азгын, огромный, рослый, широкоплечий, с пушистыми седыми усами, свисавшими по краям рта, был величествен. Он грозно озирался по сторонам, похожий на разбуженного льва. Когда наконец Азгын начал разбирать поток слов, который на него обрушил надзиратель и в котором то и дело слышалось «уборная», «служба», «начальство», «служащие», «дисциплина», «курсы», старик обозлился и рявкнул:

— Хватит! Заткнись! Я и твою службу, и твою мать, и тебя самого!.. Уснул на минуту человек, ишь беда какая! Свет, что ли, перевернулся?..

— Должен перевернуться от таких слов и такого поведения! — в ответ надрывался Муртаза. — Стыд! Позор! Седин своих постеснялся бы…

Окружавшие их плотным кольцом рабочие в восторге гоготали. Азгына уже невозможно было остановить, он осыпал Муртазу ругательствами, поминая его мать и жену, его потомство, и двуличие, и веру, и все на свете.

— Убирайся отсюда к чертовой матери! — кричал старик. — Катись, да побыстрее! Не то уши пообрываю!..

— Он еще угрожает!

— Уйди лучше!..

— А если не уйду?

— Слышь, уходи, брат!..

— А вот и не пойду!..

— О господи, прости и помилуй! Ты что, назло? Беду на ночь глядя хочешь накликать?

— Ни беда, ни зло мне не страшны. Я на службе, и ты мне не указ! Застукал тебя спящего во время исполнения служебных обязанностей! Ясно?

— Ну и что?

— Доложу, как положено, а если повторится…

— Ну?

— Вот и ну!.. Узнаешь тогда!..

— Ладно! Дуй давай побыстрее, докладывай! И поторапливайся! Понял? — крикнул Азыган и подтолкнул Муртазу в плечо.

— Не пойду! — уперся надсмотрщик.

— Я тебе сказал, чтоб убирался отсюда!

— А почему я должен уходить отсюда?

— Он еще спрашивает?! Нет бога, кроме аллаха, и Мухаммед пророк его!.. — возопил Азгын и сгреб Муртазу в охапку. — Почему, спрашиваешь? Ха! Сейчас рога обломаю, тогда поймешь!

Извиваясь в объятиях старика сторожа, Муртаза орал:

— Брось! Слышь, говорю, брось свои штучки, старик! Стыдно, старик, брось, говорю!

— Почему стыдно? За что мне стыдно должно быть? А? Дочь моя шлюха, что ли? Или сын мой ославился? Ну, скотина, ответь! Почему мне стыдно?

— Оставь, старик, говорю! Пусти, старик…

— Сейчас рога обломаю!..

— Хуже будет, старик! Говорю тебе, оставь!..

— Пусть хуже будет! А тебя, скотина, проучу!..

Окружавшая их толпа улюлюкала, гоготала, хлопала в ладоши. Шум вокруг стоял невообразимый.

— Тебе говорят, брось, старик! Вишь, вокруг рабочие!.. Слышь, говорю, рабочие вокруг нас!..

— Пусть смотрят, на то и собрались вокруг нас! Иль рабочие не рабы аллаха?

Бекир Камбала дул, изображая надрывный плач зурны. Джамал Шпулька барабанил себя по животу, гулко охая… Вокруг сторожа и надзирателя толпа все росла, подбегали новые зрители. Улюлюканье, гогот, крики, вой — казалось, толпа обезумела. Бекир Камбала, схватившись за живот, согнулся от смеха в три погибели.

— О боже! — давясь, выкрикивал он. — Сейчас лопну! Ну и кино! Ну и представление!

Старик Азгын все крепче сжимал Муртазу в своих могучих объятиях, оторвав его от земли. Тот уже только хрипел. Рыжий Ибрагим и еще несколько рабочих с трудом вырвали надзирателя из рук сторожа.

— Не дам! — кричал Азгын. — Оставьте его мне! Отойдите все, кто почитает аллаха!

— Кончай, Азгын-ага! — уговаривали его рабочие. — Натворишь беду, потом не расхлебаешь. Хватит с него и этого урока. Собаку дразнить — только…